Читаем без скачивания Дендрофобия - Наталья Горская

– Это Чупа-Чупс называется, – любезно подсказала Людмила Евгеньевна.

– Я бы гуталин с таким названием не купил, а они это в рот суют. Что это? Еда? Что-то полезное там есть?

– Психологи говорят, что повальная страсть всё время жевать жвачку или сосать леденцы является признаком хронического стресса у современных людей.

– А чем таким заняты нынче люди, что у них стресс? Я понимаю, когда стресс у тех, кто самолёты строит или мосты возводит и волнуется: не рухнет ли их творение в первый же день. Но кто у нас сейчас что-то строит, создаёт, возводит? Все только жуют это дерьмо на палочке. Даже из детских колясок она торчит – там тоже стресс? Одни конфеты жрут, другие водку хлещут, третьи таблетки глотают горстями – у всех стресс. Ох, уеду в тундру жить.

– Там сейчас тоже кризис. Экологический.

– Только это и останавливает… Всё-таки у нас было счастливое детство. Мы были глупее современных детей, но лучше ограждены от всякой дряни. Был дефицит на конфеты, теперь они доступны, зато зубы выпадают уже у дошкольников. Я со своими воюю, я им говорю: «Организм – не помойка, чтобы в него пихать всё подряд. Надо сортировать мусор, который в себя закладываешь».

– Сколько их у Вас?

– Трое.

– Господи, здесь у всех такие семьи огромные!

– Где ж огромные? Огромные – это семь-восемь детей.

– А Вы тоже выросли в большой семье? Нет, я просто заметила, что выходцы из больших семей чаще имеют только одного ребёнка или вообще без детей живут.

– Я один в семье рос. Точнее, не один… У меня ещё были сестра и брат, старше меня на несколько лет. Я их никогда не видел. Они погибли до моего рождения. На мине подорвались.

– Как это?

– Очень просто. Здесь до сих пор бомбы и мины времён Второй мировой взрываются, если кто нечаянно наступит. На моей памяти случая два-три точно было, когда школьники находили фугасы в черте города и взрывались. А уж в лесу этого добра, как грибов, из земли торчит, даже искать не надо… Они играли где-то на опушке, бегали, прыгали, как обычно дети делают. Видимо, кто-то наступил на взрыватель. А срок службы у мины не ограничен. Мало того, от коррозии корпуса чувствительность возрастает настолько, что детской ногой достаточно задеть, чтоб взорвать… Здоровая, стерва, оказалась. Убила сестру, брата и ещё какого-то ребёнка, двоих покалечила. Моя жена там тоже была, но её не задело, ей тогда лет шесть было. Меня отец потом туда водил, показывал воронку, метров десять в диаметре. Её сразу вода заполнила, пруд образовался. Мать сколько раз его просила это место показать – не пускал. И мне не велел. Я туда хожу иногда, красиво там… А родители после этого спешно меня родили, чтоб совсем одним не остаться, хотя им уже за тридцать было – тогда это считалось поздно для рождения детей. И как же они надо мной тряслись! Я только потом понял, что они очень боялись и меня потерять.

– Ещё бы! Смелые они у Вас. Я бы, наверно, не смогла ещё родить, если бы первые дети так… погибли.

– Никто не знает, чего он может. Баловали они меня. Я сначала таким барином рос: чуть что не по мне – пасть открыл пошире и давай орать, пока мне всё не вынесут. Дед мной вовремя занялся. Как увидел эти мои концерты, так и пресёк на корню: «Я те щас по жопе-то надаю, будет повод выть». Я аж рот захлопнул от удивления: ни фига себе, думаю, да нешта так можно с бедным дитятей. Он стал меня лет с пяти с собой повсюду таскать, на работу брал, где мужики лес валили. Там работали гуцулы и валахи – чёрные такие дядьки, на разбойников из сказок похожи. Я любил с ними у костра сидеть, слушать их рассказы, говор их необычный, когда дед меня с собой в ночь брал. Родители в шоке были, но деда не переубедить: вы, говорит, внука мне не портите. Хотя у него этих внуков человек пятнадцать точно было, но он именно в меня так вцепился. А мать хотела, чтобы я музыкой занимался, договорилась с директором Дома Культуры, чтобы мне разрешили там на пианино какие-то гаммы разучивать. Пианино простым советским гражданам тогда было не купить как таковое. А я уже становился шпаной, мне больше нравилось драться, гаммы забросил, стал на кулаках отжиматься. Мать как увидела, так и обомлела: «Ты же руки себе испортишь». Дед ликовал: «Мужику руки нужны, чтобы топор крепко держать, а не на клавиши нажимать». Один раз мы с друзьями дрались на Ведьминой Горе – это микрорайон на другом конце города. Там раньше самая приличная в округе дискотека была, все туда таскались, но тамошние парни били чужих.

– Чужие – это из этого же города, но из другого его района?

– Да. Ох, как же хорошо они дрались, как они нас метелили – до сих пор не забуду. Домой пришёл, рожа разбита, а я довольный, не передать как. Бедные мои родители! До сих пор помню их лица с выражением беспомощности: что ж ты с нами делаешь. Я думал, что дед меня поддержит, но он мне ещё оплеух добавил. Ты что ж, говорит, мать и отца так пугаешь, свинья этакая. Кто тебя так учил драться, удары пропускать? И запомни, говорит, никогда не пугай своими приключениями близких – не по-мужски это. Врагов своим кровавым оскалом пугай, а не женщин, тем более, мать. Если врагов этим напугаешь, конечно, а не насмешишь. Потому что, если морда разбита, значит, драться не умеешь. И нечего ею тут отсвечивать, позориться. Так пропесочил, что у меня как-то сразу поведение выровнялось, перестал самоутверждаться на каждом повороте.

– А что же отец не мог у деда влияние над сыном перехватить?

– Отец у меня очень мягкий был. Я даже не знаю, почему он таким был. Он вырос в ужасное время. Они все вышли из такой жёсткой крестьянской среды, какую ещё Горький описывал, где детей пороли и били без всякого повода каждую пятницу или субботу, что ли. Для профилактики. Иногда даже убивали или калечили на всю жизнь. Потом война началась, они всю войну здесь в лесах просидели. Отцу тогда лет двенадцать было, и ему доводилось убивать. Он мне никогда про это не рассказывал. Я жалею, что его не расспросил. Да он бы и не сказал ничего. Мне потом его братья и друзья детства рассказывали, как он убил первый раз. Они шли вечером по улице и увидели в одном дворе, как немец домогался до какой-то молодухи, а её мать кинулась на помощь, и он стал эту старуху душить. Отец всадил ему вилы в спину, потом они утопили его труп в болоте и сами убежали в лес.

– Это ужасно, когда дети вынуждены в войне участвовать! Конвенция по правам ребёнка запрещает использовать детей в боевых действиях.

– Всё равно используют, и очень успешно. На Ближнем Востоке, на Кавказе дети обучены воевать наравне со взрослыми. Да и всех советских детей несколько десятилетий воспитывали на образах пионеров-героев, а уж они-то воевали не по-детски. Зина Портнова больше ста немецких офицеров на тот свет отправила, на своём же допросе умудрилась выхватить у следователя пистолет и застрелить ещё троих дюжих мужиков. Девчонка! Лёня Голиков уничтожил десять машин с боеприпасами, взорвал несколько мостов, в том числе железнодорожных, убил несколько десятков немцев. Не помню, кто, но какой-то юный снайпер застрелил около двухсот солдат и офицеров вражеской армии. Представляете, результативность какая? Ребёнок сам по себе обезоруживает, военный человек поначалу не ждёт от детей оккупированной территории никакой угрозы, а зря. На этом вся система и держится. Здесь дети в основном оружие собирали для партизан. Выходили навстречу патрулю, прикидывались дурачками, отвлекали, заговаривали зубы, пока кто-то самый сильный не заходил сзади и не бил ножом или любым другим подручным инструментом. Я думаю, что такое детство навсегда отвратило отца от насилия. Меня никогда пальцем не трогал, даже когда я этого заслуживал. Посмотрит так сокрушённо: «Ты же уже взрослый парень, ну как тебе не стыдно?». Их столько погибло в войну, что я до сих пор понять не могу, сколько у моих бабок было детей. У старшей сестры моей бабки по матери было восемнадцать детей, так после войны осталось только двое. На городском кладбище у каждого семейного участка есть такие могилки, куда их всех хоронили. На камне так и написано: Паша, Маша, Нина, Федя – целый список детских имён. Кому десять лет было, кому и того меньше. Кто от голода умер, кто от тифа, кого и убили. Эти бедные старухи потом моей жене советы давали: «Ленка, рожай побольше, а то война начнётся, поубивают всех к едрене, как будто на сносях и не мучилась. А так хоть кто-нибудь останется, будет кому хоронить». Или говорили: «Не рожай вообще – никому в нашей стране люди не нужны». Мы с женой смеялись: ну какая война может быть в Стране Советов, бабули?

– А мы невестку не можем раскачать на ещё одного внука – ни в какую. У неё в роддоме пьяный акушер принимал первые роды, чуть инвалидом не сделал. Она потом долго болела, её бывший муж из-за этого бросил. Теперь боится рожать. Тут по телевизору какие-то антропологи с демографами выступали, трясли графиками смертности, галдели, что русские в двадцать первом веке исчезнут как вид. Мы, оказывается, уже давно стабильно закрепились на первом месте по смертности, которая продолжает расти, а вот рождаемость падает. Так что каждая баба должна быстро народить кучу детей.