Читаем без скачивания Когда сливаются реки - Петрусь Бровка

Тут, на опушке, его и нагнал Никифорович.

— Думал, еще одного злодея накрыл, — пошутил старик.

— А я и не знал, что вас мучает бессонница, — в тон ему ответил Алесь.

Посмеявшись, вместе пошли вдоль берега, на огонек перемычки. Дед Никифорович попыхивал своей трубкой, и в слабом красноватом свете можно было разглядеть его добродушное лицо с седыми усами.

— Это хорошо, что беспокоишься, — говорил он Алесю. — По этой примете настоящий хозяин познается... Я вот как стал на заводе работать, так, бывало, ни за что не усну, если днем какой непорядок допустил. В блокаду недоделаешь чего за смену, сил не хватит, а ночью ворочаешься и ворочаешься, считаешь, сколько там этот гитлеровец снарядов выкинет и бомб спустит... Так что я тебя понимаю, товарищ Иванюта. Небось страшновато?

— Страшновато, дед Янка! Лучше под бомбами перележать, там убьют — и все, а тут сраму сколько…

— А ты лежал под ними?

— Не приходилось...

— От них, когда завизжат, кожа в складки сама собирается... Не суди о том, чего не знаешь!.. Бояться не бойся, а гляди в оба — это Долгое, я помню, мельницу чуть не унесло.

Кузьма не заметил, как они подошли, и вскочил, испуганный.

— Ну, хлопцы, как дела на вашем фронте? — поинтересовался Никифорович, нагибаясь к костру за угольком для только что набитой трубки.

— На западном фронте без перемен! — бодро отрапортовал Кузьма. — Противник спит...

— Солдат должен считать, что противник никогда не спит, — усмехнулся Никифорович. — На том и стоим с семнадцатого года...

Алесь пошел к середине перемычки и долго всматривался в сутемь. Все было и вправду спокойно, только чуть различимое легкое потрескивание выдавало работу воды: огромная масса льда отделялась, отклеивалась от берега, отдирала вмерзшие в зеленоватую массу верхушки камыша и ветки кустарника.

— Кузьма, — позвал Алесь и, когда тот подошел, спросил: — Не стрелял с вечера?

В селах никто не скажет, что лед ломается, говорят: «стреляет», подразумевая под этим образование длинных трещин, возникающих с гулом, похожим на отдаленный пушечный выстрел.

— Нет...

— А людей у тебя хватит на экстренный случай?

— Можно не сомневаться.

— Ты не чепурись и нос не задирай, дело серьезное.

— Хватит. А рано утром Мешкялис заступит.

— Что ж, пора и нам поспать, — предложил Никифорович. — А то и сами зря маемся и других полошим…

А когда они отошли, сказал удовлетворенно:

— Ничего, получится из Кузьмы толк... А загубить его ничего не стоило. Накричали бы лишнее, затюкали, и пропал человек, покорежился... Много у тебя впереди всяких больших дел, сынок, а помни: человека не вырастишь, так и стройки не одолеешь... Труднее всего на земле человек растет!

На рассвете загудело все Долгое. Солнце, напоминавшее художника, который захвачен потрясающим душу замыслом, в этот день не стало нежиться в тумане и примериваться, а встало ясное, пылающее и сразу принялось за работу. К полудню пригорки, которые вчера еще были серыми, стали черными, а черные раскисли, оттаяли, и со всех сторон к озеру летели уже не прозрачные ручьи воды, которую называют снеговой, а бурые, взлохмаченные, шелестящие грязноватой пеной. Сомнения ни у кого не оставалось — лед может сегодня тронуться. Дежурила на перемычке бригада Мешкялиса, но было и кроме пергалевцев много людей. Кузьма продолжал вертеться тут же, считая себя опытным человеком, он подавал Мешкялису советы, а тот выслушивал его несколько снисходительно, как генерал адъютанта.

Пришла и Анежка, она держалась рядом с Зосите. Общая тревога передалась и ей, кроме того, хотелось девушке побыть с пергалевцами, узнать, что делается дома. А Зосите и сама толком ничего не могла сказать — работали Пашкевичусы как обычно, но спать ложились рано и в гости ни к кому не ходили. Впрочем, Зосите наслаждалась первыми радостями семейной жизни, и, по крайней мере на время, дела соседей ее не очень волновали. Сейчас же ее интересовали не долгие разговоры, а представление, которое давал Павлюк Ярошка: вооружившись багром, он важно, словно на сцене, похаживал по перемычке, изображая, какие команды отдавал бы льдинам Мешкялис и какие осуждающие речи произносили бы Захар Рудак и Каспар Круминь.

— Видали? — подмигивал хлопцам Кузьма Шавойка. — Этот допечет так допечет...

В самом деле, Кузьма, веселясь вместе со всеми, в душе побаивался, что Ярошка может перейти к изображению других персонажей и, чего доброго, среди них может оказаться и сам он, Кузьма, а тут было за что зацепиться.

Еще вечером уведомили, что пришло оборудование для станции, и утром на железную дорогу послали машины. Поэтому, если много народу дежурило на плотине, то не меньше собралось и на самом строительстве. Ян Лайзан сдержал слово, сделал рамы и теперь, в эти весенние дни, пригонял их вместе с Никифоровичем. Немного дальше на взгорке, где впоследствии предполагалось строить Дом агрикультуры и куда уже навезли лес, топтались Каспар Круминь и Захар Рудак. Что касается Алеся, то он вместе с Йонасом прикидывал, как сгружать оборудование и куда его временно уложить. Йонас с удивлением наблюдал за своим приятелем — казалось, тот за последнее время повзрослел, но сегодня, несмотря на яркий, радующий душу денек, был озабочен и задумчив. У Алеся были для того причины, и он в душе один за другим задавал себе вопросы: «Пойдет сегодня лед или удержится? Сумеют ли доставить турбины по такой дороге? Почему не видно Анежки?»

К полудню солнце припекало так, что самые нетерпеливые начали снимать куртки и полушубки. Площадка строительства очистилась от снега и мусора. Заметно поднялась и вода на озере, и лед, еще вчера пегий, потемнел на всем пространстве.

— Везут, везут! — закричали с горки ребятишки и как горох посыпались вниз, к дороге.

Толпа, собравшаяся возле электростанции, насторожилась и притихла. Слышно было, как за горой приглушенно гудят машины. К Алесю с Йонасом подошли Каспар Круминь и Захар Рудак, а вскоре тут же появилась и Восилене.

— Ну, Алесь, теперь у тебя полный порядок? — поинтересовался Каспар, скручивая цигарку.

От нетерпения у Алеся дрожали пальцы, и он, стараясь успокоиться, потирал ладони. Машины не были ему в новинку — в новинку было то, что он получал их в свое распоряжение и должен был дать им долгую жизнь тут, в этих местах, где бегал босоногим мальчишкой. На вопрос Каспара он не ответил — до полного порядка было еще далеко.

На взгорке показалась первая машина. На ней, как гора, возвышался ящик такой величины, что больше походил на временный дом. Народ загудел и расступился. С тех пор как закончилась война, в село привозили косилки, жатки и другие машины, всякий раз люди обступали машину и старались потрогать ее руками. Постепенно даже самые несведущие в технике привыкли к этому и довольно безошибочно угадывали общие принципы механизма, с первого взгляда понимали назначение основных узлов. Однако машины, делающие свет из воды, здесь еще никогда не видели, это было нечто совершенно новое, в корне ломавшее привычные представления о соотношении таких извечно враждебных сил, как вода и огонь... Грузовик подошел и остановился возле навеса, из кабины выскочил шофер, вытирая платком вспотевший лоб. Из кузова, посмеиваясь, слезали колхозники-грузчики.

— Что ж, будем снимать, — предложил Алесь, и вся толпа хлынула к грузовику.

— Нет, так дело не пойдет, — вмешался Рудак. — Топчемся, как стадо... Это не что-нибудь, а сердце электростанции, пусть и принимают его мастера — вот Алесь, Каспар... Ну, и я, если позволите...

— Без нас надорвешься, Захар! — пошутил кто-то.

— А мы и вас попросим...

Алесь распорядился выложить настил из бревен до самой станции и установить для передвижения турбины лебедку. Когда все было готово, турбину по бревнам спустили вниз, поддерживая канатами, и довольно легко передвинули к зданию станции.

— А распаковывать буду я, — вызвался Никифорович и осторожно, словно в ящике был по меньшей мере хрусталь, начал отбивать доску за доской.

— Ну, такая и есть, как я вам говорил! — обратился к ребятишкам Якуб Гаманек, когда показался верх турбины.

— Гм, — послышался разочарованный голос из толпы, —а я думал бог весть что...

— Да, маловата...

— А что вы думали, — разозлился Никифорович, словно оскорбление нанесли лично ему, — она выше костела и усыпана бриллиантами? Не в том ее сила...

Восилене, тоже заинтересованная, как и все, но более решительная по характеру, ходила вокруг турбины, пытаясь потрогать каждый выступ и винтик.

— Что ты крутишься тут, это ж тебе не горшки! — съязвил Йонас.

— Сам ты горшок! — огрызнулась Восилене. — Видать, в этом деле и я не меньше тебя понимаю...

Каспар Круминь неприязненно взглянул на Йонаса: в последнее время он глубоко переживал, если кто пытался обижать Восилене. Он искренне считал, что люди просто не знают подлинной цены этой замечательной и единственной в своем роде женщине.