Читаем без скачивания Глубина - Ильгиз Бариевич Кашафутдинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шематухин вышел на сцену, разглядел темнеющие в сумраке койки, и сердце ему опять сдавило. Нет, не было уже той прежней легкой беспечности, с какой Шематухин угонял машины, мчался в даль, зовущую красивой жизнью.
И сейчас он заставил себя идти. Опять больно царапнуло сердце — вспомнилась Наталья. Сколько ночей он, днем обычно растрепанно ершистый, колючий, с мальчишеской нежностью думал о Наталье, с которой бы он, доведись с ней сойтись, косил бы на лугах сено. Ничто другое, а именно сенокос от зари до голубой в свете луны ночи виделся ему, когда он начинал думать о страшно далеком и все же, казалось, возможном счастье.
Ну, а теперь все мечты прочь!
Никто не шевельнулся, когда Шематухин проходил по залу. За дверью, где он принялся обмозговывать дальнейшие действия, медленно рассветало. За лесом, правее потерявшего всегдашнюю плотность дыма, накопился другой, новый, но этот ни цветом, ни очертаниями не был похож на прежние дымы. Шематухин, удивляясь еще, всматривался в даль, помяв кулаками глаза. То, что он принял за дым, на самом деле было облаком. Он встрепенулся: быть, значит, дождю или, того и гляди — наэлектризовалось за три месяца небо, — навалится на землю гроза.
Почему-то радостно стало. Шематухин закурил «Памир», разжав кулак, выбрал наугад один из четырех ключей.
Он, легко пружиня ногами, пошел к опрятной «Волге», поставленной рядом с «Жигулями». Мягко щелкнул замок, дверь отворилась, в нос ударил теплый, пропитанный духом чистой кожи, пластмассы и ковра воздух — запах дорогого автомобиля, греющий бесшабашную в такие минуты цыганскую душу. Руки задрожали, просились скорее к рулю, дразнящему красивой пятнистой оплеткой. Шематухин, рассчитывая ехать на малых оборотах до леса, повел глазами вдоль дороги и отчего-то внезапно прижался к машине. У дальнего окоема пруда, черно вписываясь в синюю гладь воды, торчала чья-то фигура. Видно, того, кто там стоял в такую рань, ничто не интересовало, во всяком случае, Шематухину в той фигуре почуялась какая-то обреченность. Кто это был, различить было трудно, и Шематухин, повернув обратно ключ, задумался. Ему никак не улыбалась обстановка, когда сразу вслед за ним тут поднимут шум. Хотя бы пару часов он должен был ехать, не думая, что об угоне сообщили милиции, а там уж ищи его, свищи.
Он направился вдоль пруда, приблизившись, в стоявшем возле воды человеке узнал Еранцева. Что-то недоброе было в его спокойствии.
— Че не спишь, Еранцев? — спросил Шематухин, немного не дойдя. Хотел было сказать, чтобы шел караулить невесту, не решился. — Вот не думал, что ты полуночник…
Еранцев, очнувшись, круто посмотрел на него, так раньше он не смотрел. Так норовисто, с не успевшей рассосаться болью в глазах посмотрел, что Шематухину перехватило горло. Будто убили кого из близких. Шематухин почувствовал раскаяние, но как-то намекнуть Еранцеву — дескать, казнит себя за прошлые проделки и сердца на него не держит — не хватило духу.
— Чуешь, погода меняется, — сказал Шематухин.
— Вижу… Стрижнев пропал. Ушел в лес и не вернулся. Жду вот… — отозвался Еранцев. — Сам-то почему не спишь?
— Сразу, братан, не скажешь, — горько усмехнулся Шематухин. — В лес надумал сходить, дружка одного проведать.
— Лесника или егеря?
— Не-ет, — вздохнул Шематухин. — Волка красного…
— Красного волка?! — уставился на него Еранцев. — Кто он тебе, не родня ли?
— Хошь, верь, хошь, нет, — сказал Шематухин, вытащил из кармана ключи от «Волги». — Часом, не твой кореш посеял?
— Верно, ключи от «Волги».
— Пусть рот не разевает, — протянул ключи Еранцеву. — Не ровен час, без машины останется. Вот, к примеру, твоего б «Жигуленка» угнали, чего бы ты стал делать?
— Не знаю, — спокойно посмотрел на Шематухина. — В голову такая мысль не приходила… Должно, потому, что машина не моя…
— Не твоя?! — смешавшись, проговорил Шематухин. — Ну, братан, дал ты мне под дых!
— Я на ней по доверенности езжу… — в голосе Еранцева угадывалось откровение. — Такие, дружочек, дела…
Он не жаловался, а сказал, как бы желая выпустить из себя застоявшееся. Непонятно было, испытал ли он после этого облегчение или нет.
Но Шематухина этим не возьмешь, человек всяко может прикинуться. И все же Еранцев душу ему разбередил, да и по глазам видно, парень не выкобенивается и жалости не ищет. Удружил кто-то — подсунул машину замаранную, вот и целится в него Пивоваров.
— Не этот ли фраер свинью подложил? — пробормотал Шематухин, еще не веря внезапно пришедшей догадке. — Не нравится он мне. Худо тебе, вот что я скажу…
— Молчи, молчи, — прервал его Еранцев.
— Молчу. Мне тоже худо, Еранцев… — придвинулся Шематухин. — Ну, да ладно. Потом…
Он стремительно, откуда что взялось, кинулся к малиннику, через минуту-другую вернулся, низко держа в правой руке двустволку.
— Пошел я, — со значением, почти торжественно сказал Шематухин. — А худого в голове не держи. Живи полегче…
Он постоял перед Еранцевым, напряженно вглядываясь в него, вспомнил участкового — тот подцепывался, значит, не зря.
— Вот что я тебе скажу… Сам в петлю не лезь! Не будь овцой. Ладно, вернусь, потолкуем.
— Это ты куда с ружьем собрался? — изумился Еранцев. — Что затеял?
— Это моя забота… — отмахнулся Шематухин, направляясь к лесу. — Вернусь, расскажу.
— Нет, погоди! — решительно двинулся следом за ним Еранцев. — Мне тоже до леса надо дойти. Покричать хоть. Может, услышит Аркаша.
— Черта с два, — рассмеялся Шематухин. — Ходит небось от поляны до поляны, балдеет. Они все такие, художники. Пейзаж подбирает.
— У него, по-моему, тоже душа заболела. Только чем, не знаю…
— Сам-то ты чем болеешь? — спросил Шематухин.
— А что, заметно?
— Как тебе сказать… Вроде думки тебя точат. Шарики за ролики заходят. Так тебя, сонного, куда хошь заманят.
— Ерунда, — нерешительно возразил Еранцев.
— А ты не лезь в бутылку! — повысил голос Шематухин. — Я постарше тебя, не таких видел.
