Читаем без скачивания Глубина - Ильгиз Бариевич Кашафутдинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет, хоть с виду и сомнительна эта Надя — скрытная, несмотря на юный возраст, — не чета она тем женщинам, после которых у Шематухина появлялось желание поставить крест на так называемой любви.
Странно, один только Еранцев, сидевший рядом с Надей, не проявлял к ней никакого интереса. Бледный, он, видно было, думал о чем-то постороннем, не имеющем ничего общего с обстановкой. Иногда он косился на Надю, невесело улыбался, как бы теряя себя в назойливой, изнуряющей думе.
Больше всех, между прочим, говорил приезжий.
— …Итак, после длительных переговоров правительства заключают соглашение, берут на себя обязательство выполнить все условия транспортировки и хранения портрета Моны Лизы. Условия, надо сказать, архистрогие, за нарушение каждого, даже малейшего, невероятный штраф. Специальный самолет доставляет в столицу этого государства саркофаг из особо прочного материала.
— Одно слово, Леонардо да Винчи, — восторженно вставил Лялюшкин.
— И вот представьте себе картину… — продолжал Арцименев. — Самолет, естественно, пустой, с одним этим саркофагом на борту, приземляется на самую удаленную от зданий аэропорта посадочную полосу. К нему из-под навесов мгновенно устремляются агенты на мотоциклах. Агенты в черных кожанках, кобуры с револьверами расстегнуты. Небо патрулирует вертолет. С великой осторожностью — не дай бог, не с теми градусами наклона, — переносят саркофаг в бронированную машину. Сразу, разумеется, не везут. Составляется акт, фиксируются замеры температуры, относительной влажности воздуха в саркофаге. Данные тут же вводятся в ЭВМ для сравнения с данными, которые приняты за эталон. Едут, разумеется, по секретному маршруту, все начеку, нервы на пределе, пальцы на спусковых крючках. Ни императоров, ни королей никогда не сопровождало столько агентов, детективов, полицейских, а вот Мону Лизу — в сущности, кусочек старого холста с тонким слоем краски, — представьте, везли так. А сколько специалистов тряслись в помещении музея — появись на этом полотне новая, незаактированная трещина, в нее, как в пропасть, ушли бы миллионы долларов в виде штрафа…
— Дак ить не в картинке цена, — донеслось из зала. — В древности…
Сказав это, Тырин досадливо улыбнулся, должно быть, вырвалось нечаянно. Возле ног его, играя хвостом от удовольствия, хрустел картофельными очистками баран.
— Ты чего это, батя, животное сюда впустил? — пристыдил его Лялюшкин. — Публику не уважаешь. Здесь, между прочим, имеется дама.
— Извините, барышня, — сказал Тырин. — Имейте сочувствие. Ему жить-то осталось…
Нужненко потянул носом воздух, скривился.
— А ты, дед, оказывается, гуманист, — сказал он. — Может, постель ему свежую заправишь?
— Ну хватит, хватит, — вдруг сердито отмахнулся от наседавших Тырин. Переведя взгляд на свежих людей, как-то по-детски восхищенно повторил: — А ить правда, та картинка за древность ценится… У нас вот в соседнем селе, в Еланском, тоже случай был…
— Аналогичный случай, — смеясь, перебил его Лялюшкин. — Как в том анекдоте…
— Пошто это ты слово мне сказать не даешь? — сверкнул глазами Тырин. — Одно дело, шутки шутить…
— На самом деле, — сказал Шематухин. — Он вам кто, таракан запечный?! Он ветеран, доброволец… Прошу внимания!
Чуть опешивший от такого решительного заступничества, Тырин кашлянул в кулак и вдруг вдохновенно-торжественным голосом продолжил:
— Дак вот в Еланском у бабки Лукерьи один московский постоялец проживал. Писал что-то. В сарай он как-то зашел, глядит, в углу старинная икона прислонена. В два роста. Сзади уж трухлявится, а спереди краска еще держится, правда, уж темная, не разберешь, осталось ли што. Но этот, московский, видать, толк в них знал. Прибежал к Лукерье, аж трясется весь, спрашивает: откуда икона? Она отвечает: из церкви. Допрежь икона в церкви, висела, а как стали храм разорять, покойный ее муж и притащил ту икону. Штоб, значит, ею погреб закрывать… Ну, ясное дело, тоже разные спецы понаехали, все в один голос заявили: сотворена икона этим… Рублевым.
— Ого! — воскликнула девушка.
— А Лукерье за то, что сберегла такое сокровище, уйму денег отвалили, — засмеялся Тырин. — Избу себе новую срубила, баньку еще… Лукерья радехонька, всем теперь рассказывает, как усердствовала, хранила икону…
— Так, — решил подытожить посиделки Шематухин. — Приезжие с ночевкой пожаловали или собираются уехать?
— Я остаюсь, — сказал Арцименев.
— А я об этом как-то не подумала, — замялась Надя.
— Оставайтесь, — сказал Чалымов. — Я вам уступлю свои покои. С музыкой. Вы, Игорь Николаевич, в машине будете спать?
— За неимением лучшего варианта.
— Занимай мою жилплощадь, — моментально, чему немало удивился сам, предложил Шематухин.
— Вот это по-царски! — воскликнул Лялюшкин. — Истинный Калигула.
Шематухин, не дожидаясь ответа Арцименева — малый лощеный, еще откажется, — гордо произнес:
— В общем, мое дело предложить… Гостей полагается встречать. Ставлю в известность, имеется три комплекта чистого белья.
— По рублю? — с ухмылкой спросил Лялюшкин.
— Чего по рублю? — не понял его Шематухин.
— По рублю, спрашиваю, за постель? Как в плацкартном вагоне?
— Иди, знаешь…
Добавлять, куда именно, не стал, пожалел Еранцева. Как-никак жених с невестой. Еранцев и без того подавленно молчал, не смотрел на Надю. Вот молодчина, так, видно, устроена — не придала никакого значения перепалке, будто даже не слышала.
Шематухин сказал:
— Сабантуй ребята завтра. Придумываю, чем угощать…
— А ты себя особенно не утруждай, — выпятился Лялюшкин. — Нам с тобой что главное? Водка. Основной продукт…
— Это ты себя в мужики записываешь? — срезал его Шематухин. — От двух рюмок сваливаешься. Скажи-ка лучше, что это за фраер? — спросил он, посмотрев вслед приезжему мужчине, который, кажется, уговорил Надю подышать воздухом. — Ученый или так себе?
— Сын ученого, — многозначительно подмигнул Лялюшкин.
Все ушли. Наступила тишина. Шематухин, оставшись один, закручинился.
Как все-таки бесприютно, когда нет никакой защиты от тоски и некому довериться, не зря же люди жалуются — не с кем поговорить, не с кем выпить, словом, излить душу. С кем бы час-другой посидеть, повздыхать, посоветоваться: как быть дальше? Пока рано, рано, говорил себе Шематухин, нюни распустил. В первую очередь надо постараться заснуть.
Шематухин отправился к себе, лег на
