Читаем без скачивания Том 4. Одиссея. Проза. Статьи - Василий Жуковский

Песнь двадцатая

Ночь с тридцать осьмого на тридцать девятый день

Утро и полдень тридцать девятого дня

Одиссей ложится спать в сенях; жалобы Пенелопы его пробуждают. Добрые знамения. Столовую приготовляют к пиру. Являются сперва Евмей, потом Меланфий, который опять оскорбляет Одиссея, и, наконец, Филойтий, смотрящий за стадами коров. Знамение удерживает женихов, имевших намерение умертвить Телемаха. За столом Ктесипп оскорбляет Одиссея. Чувства женихов приходят в расстройство: Феоклимен предсказывает им близкую гибель.

Тут приготовил в сенях для себя Одиссей богоравныйЛоже из кожи воловьей, еще недубленой; покрывшиКожу овчинами многих овец, женихами убитых,Лег он; и теплым покровом его Евриклея одела.Там Одиссей, женихам истребление в мыслях готовя,Глаз не смыкая, лежал. В ворота, он увидел, служанки,Жившие в тайной любви с женихами, толпой побежали,С хохотом громким, болтая, шумя и крича непристойно.Вся его внутренность пламенем гнева зажглась несказанным.Долго не знал он, колеблясь рассудком и сердцем, что делать —Встать ли и, вслед за бесстыдными бросившись, всех умертвить их?Или остаться, дав волю в последний им раз с женихамиСвидеться? Сердце же злилось его; как рычит, ощенившись,Злобная сука, щеняток своих защищая, когда ихКто незнакомый берет, и за них покупаться готовясь,Так на бесстыдниц его раздраженное сердце роптало.В грудь он ударил себя и сказал раздраженному сердцу:«Сердце, смирись; ты гнуснейшее вытерпеть силу имелоВ логе циклопа, в то время, когда пожирал беспощадноСпутников он злополучных моих, — и терпенье рассудкуВыход из страшной пещеры для нас, погибавших, открыло».Так усмирял он себя, обращаяся к милому сердцу.Милое сердце ему покорилось, и снова терпеньеВ грудь пролилося его; но ворочался с боку он на бок.Как на огне, разгоревшемся ярко, ворочают полныйЖиром и кровью желудок туда и сюда, чтоб отвсюдуМог быть он сочно и вкусно обжарен, огнем не прижженный,Так на постели ворочался он, беспрестанно тревожасьВ мыслях о том, как ему одному с женихов многосильнойШайкою сладить. К нему подошла тут Паллада Афина,С неба слетевшая в виде младой, расцветающей девы.Тихо к его изголовью приблизясь, богиня сказала:«Что же не спишь ты, из всех земнородных несчастнейший? РазвеЭто не дом твой? Не верною ль в доме ты встречен женою?Сын же таков твой, что всякий ему бы отцом захотел быть».Светлой богине ответствовал так Одиссей хитроумный:«Истину ты говоришь мне, богиня; но сердцем я крепко(В том принужден пред тобой повиниться) тревожусь, не зная,Буду ли в силах один с женихов многочисленной шайкойСладить? Они всей толпою всегда собираются в доме.Но и другою тревогой мое озабочено сердце:Если по воле твоей и Крониона всех истреблю я —Как мне спастися от мщенья родни их? Подумай об этом».Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:«Ты, маловерный! Надеются ж люди в беде и на слабыхСмертных, ни делом помочь, ни совета подать не способных, —Я же богиня, тебя неизменно всегда от напастиВсякой хранившая. Слушай, понятно и ясно скажу я:Если бы вдруг пятьдесят из засады на двух нас напалоРатей, чтоб нам совокупно погибель устроить, — при них жеМы бы похитили коз их, овец и быков круторогих.Спи, ни о чем не тревожась: несносно лежать на постели,Глаз не смыкая; твои же напасти окончатся скоро».С сими словами богиня ему затворила дремотойОчи, потом на Олимп улетела. И всех усладительНаших тревог, разрешающий сладко усталые члены,Сон овладел им. Супруга ж его, от тревоги проснувшись,Села, бессонная, в горьких слезах на постели; слезамиВдоволь свою сокрушенную грудь утолив, громогласноСтала она призывать Артемиду и так ей молилась:«О Артемида, богиня великая, дочь Громовержца,Тихой стрелою твоею меня порази и из телаВыведи душу мою. О, когда бы меня ухватилаБуря и мглистой дорогой со мною умчалася в край тот,Где начинает свой путь Океан, круговратно бегущий!Были ж Пандаровы дочери схвачены бурею. БогиМать и отца погубили у них; сиротами осталисьВ доме семейном они; Афродита-богиня питалаИх молоком, сладкотающим медом, вином благовонным;Гера дала им, от всех отличая их дев земнородных,Ум и красу; Артемида пленительной стройностью станаИх одарила; Афина их всех научила искусствам.Но когда на высокий Олимп вознеслась КитереяТам умолять, чтоб супружества счастие дал непорочнымДевам Зевес-громолюбец, который, все ведая в мире,Благо и зло земнородным по воле своей посылает, —Гнусные гарпии, дев беззащитных похитя, их в рукиПредали грозных Эринний, чудовищам в рабство. О, если бТак и меня олимпийские боги с земли во мгновеньеСбросили! Если б меня, с Одиссеем в душе, АртемидаСветлокудрявая в темную вдруг затворила могилу,Прежде чем быть мне подругою мужа, противного сердцу!Но и тяжелые скорби становятся легче, когда мы,В горьких слезах, в сокрушении сердца день целый проведши,Ночью в объятия сна предаемся — мы все забываем,Зло и добро, лишь коснется очей он целебной рукою;Мне же и сон мой терзает виденьями страшными демон;Виделось мне, что лежал близ меня несказанно с ним сходный,Самый тот образ имевший, какой он имел, удаляясь;Я веселилась; я думала: это не сон — и проснулась».Так говорила она. Поднялась златовласая Эос.Жалобы плачущей в слух Одиссеев входили; и, слышаИх, он подумал, что ею был узнан; ему показалосьДаже, что образ ее над его изголовьем летает.Сбросив покров и овчины собрав, на которых лежал он,Все их сложил Одиссей на скамейке, а кожу воловьюВынес на двор. Тут к Зевесу он поднял с молитвою руки:«Если, Зевес, наш отец, ты меня и землей и водоюВ дом мой (хотя и подвергнул напастям) привел невредимо,Дай, чтоб от первого, кто здесь проснется, мной вещее словоБыло услышано; сам же мне знаменьем сердце обрадуй».Так говорил он, молясь, и Кронион молитву услышал:Страшно ударившим громом из звездо-бестучного небаЗевс отвечал. Преисполнилась радостью грудь Одиссея.Слово же первое он от рабыни, моловшей на царскойМельнице близкой, услышал; на мельнице этой двенадцатьБыло рабынь, и вседневно от раннего утра до позднейНочи ячмень и пшено там они для домашних мололи.Спали другие, всю кончив работу; а эта, слабееПрочих, проснулася ране, чтоб труд довершить неготовый.Жернов покинув, сказала она (и пророчество былоВ слове ее Одиссею): «Зевес, наш отец и владыка,На небе нет облаков, и его наполняют, сверкая,Звезды, а гром твой гремит, всемогущий! Кому посылаешьЗнаменье грома? Услышь и меня, да исполнится нынеСлово мое: да последним в жилище царя ОдиссеяБудет сегодняшний пир женихов многобуйных! КоленаМы сокрушили свои непрестанной работой, обжорствуИх угождая, — да нынешним кончатся все здесь пиры их!»Так говорила рабыня, был рад Одиссей прорицаньюГрома и слова, и в сердце его утвердилась надежда.Тут Одиссеева дома рабыни сошлися из разныхГорниц и жаркий огонь на большом очаге запалили,Ложе покинул свое и возлюбленный сын Одиссеев;Платье надев, изощренный свой меч на плечо он повесил;После, подошвы красивые к светлым ногам привязавши,Взял боевое копье, лучезарно блестящее медью;Так он ступил на порог и сказал, обратясь к Евриклее:«Няня, доволен ли был угощением странник? Покойно льСпал он? Иль вы не хотели о нем и подумать? ОбычайМатери милой я знаю; хотя и разумна, а частоМежду людьми иноземными худшему почести всякойМного окажет, на лучшего ж вовсе и взгляда не бросит».Так говорил Телемах. Евриклея ему отвечала:«Ты понапрасну, дитя, невиновную мать обвиняешь;С нею сидя, здесь вином утешался он, сколько угодноБыло душе; но не ел, хоть его и просили. По горлоСыт я, сказал. А когда он подумал о сне и постели,Мягкое ложе она приготовить велела рабыням.Он же, напротив, как жалкий, судьбою забытый бродяга,Спать на пуховой постели, покрытой ковром, отказался;Кожу воловью постлал на полу и, овчин положившиСверху, улегся в сенях; я покрыла его одеялом».Так Евриклея сказала. Тогда Телемах из палатыВышел с копьем; две лихие за ним побежали собаки.На площадь, главное место собранья ахеян, пошел он.Тут всех рабынь Одиссеева дома созвавши, сказалаИм Евриклея, разумная дочь Пенсенорида Опса:«Все на работу! Одни за метлы; и проворнее выместьГорницы, вспрыснув полы; на скамейки, на кресла и стульяПестро-пурпурные ткани постлать; ноздреватою губкойНачисто вымыть столы; всполоснуть пировые кратеры;Чаши глубокие, кубки двудонные вымыть. Другие жВсе за водою к ключу и скорее назад, поеликуНынешний день женихи не замедлят приходом, напротив,Ранее все соберутся: мы праздник готовим великий».Так Евриклея сказала. Ее повинуяся воле,Двадцать рабынь побежали на ключ темноводный; другиеНачали горницы все прибирать и посуду всю чистить.Скоро прислали и слуг женихи; за работу принявшись,Стали они топорами поленья колоть. ВоротилисьС свежей рабыни водой от ключа. Свинопасом ЕвмеемПригнаны были три борова, самые жирные в стаде:Заперли их в окруженную частым забором заграду.Сам же Евмей подошел к Одиссею, спросил дружелюбно:«Странник, учтивее ль стали с тобой Телемаховы гости?Иль по-вчерашнему в доме у нас на тебя нападают?»Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Добрый Евмей, да пошлют всемогущие боги ОлимпаИм воздаянье за буйную жизнь и за дерзость, с какоюЗдесь, не стыдяся, они расхищают чужое богатство!»Так говорили о многом они в откровенной беседе.К ним подошел козовод, за козами смотрящий, Меланфий;Коз, меж отборными взятых из стада, откормленных жирно,В город пригнал он, гостям на обед; с ним товарищей былоДвое. И, коз привязавши под кровлей сеней многозвучных,Так Одиссею сказал, им ругаяся, дерзкий Меланфий:«Здесь ты еще, неотвязный бродяга; не хочешь, я вижу,Дать нам вздохнуть; мой совет: убирайся отсюда скорее;Иль и со мной у тебя напоследок дойдет до расправы;Можешь тогда и моих кулаков ты отведать; ты слишкомСтал уж докучен; не в этом лишь доме бывают обеды».Кончил. Ему Одиссей ничего не ответствовал; толькоМолча потряс головою и страшное в сердце помыслил.Третий тут главный пастух подошел к ним, коровник Филойтий;Коз он отборных привел с нетелившейся, жирной коровой.В город же их привезли на судах перевозчики, всех там,Кто нанимал их, возившие морем рабочие люди.Коз и корову Филойтий оставил в сенях многозвучных;Сам же, приближась к Евмею, спросил у него дружелюбно:«Кто чужеземец, тобою недавно, Евмей, приведенныйВ город? К какому себя причисляет он племени? Где онДом свой отцовский имеет? В какой стороне он родился?С виду он бедный скиталец, но царственный образ имеет.Боги бездомно-бродящих людей унижают жестоко;Но и могучим царям испытанья они посылают».Тут к Одиссею, приветствие правою сделав рукою,Ласково он обратился и бросил крылатое слово:«Радуйся, добрый отец чужеземец; теперь нищетоюТы удручен — но пошлют наконец и тебе изобильеБоги. О Зевс! Ты безжалостней всех, на Олимпе живущих!Нет состраданья в тебе к человекам; ты сам, наш создатель,Нас предаешь беспощадно беде и грызущему горю.По́том прошибло меня и в глазах потемнело, когда яВспомнил, взглянув на тебя, о царе Одиссее: как ты, он,Может быть, бродит в таких же лохмотьях, такой же бездомный.Где он, несчастный? Еще ли он видит сияние солнца?Или его уж не стало и в область Аида сошел он?О благодушный, великий мой царь! Над стадами коров тыЗдесь в стороне кефаленской меня молодого поставил;Много теперь расплодилось их; нет никого здесь другого,Кто бы имел столь великое стадо коров крепколобых.Горе! Я сам приневолен сюда их водить на пожраньеЭтим грабителям. Сына они притесняют в отцовомДоме; богов наказанье не страшно им; между собоюВсе разделить уж богатство царя отдаленного мыслят.Часто мне замысел в милое сердце приходит (хотя он,Правду сказать, и не вовсе похвален: есть в доме наследник),Замысел в землю чужую со стадом моим, к иноземнымЛюдям уйти. Несказанное горе мне, здесь оставаясь,Царских прекрасных коров на убой отдавать им; давно быЭту покинул я землю, где столько неправды творится,Стадо уведши с собою, к иному царю перешел быВ службу — но верится все мне еще, что воротится в дом свойОн, наш желанный, и всех их, грабителей, разом погубит».Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Видно, порода твоя не простая, мой честный коровник;Сердцем, я вижу, ты верен и здравый имеешь рассудок;Радость за то объявляю тебе и клянуся великойКлятвой, Зевесом-отцом, гостелюбною вашей трапезой,Также святым очагом Одиссеева дома клянусяЗдесь, что еще ты отсюда уйти не успеешь, как сам онЯвится; можешь тогда ты своими глазами увидеть,Если захочешь, какой с женихами расчет поведет он».Кончил. Ему отвечал пастухов повелитель Филойтий:«Если ты правду сказал, иноземец (и Дий да исполнитСлово твое), то и я, ты увидишь, не празден останусь».Тут и Евмей, свинопас благородный, богов призывая,Стал их молить, чтоб они возвратили домой Одиссея.Так говорили о многом они, от других в отдаленье.Тою порой женихи, согласившись предать ТелемахаСмерти, сходились; но в это мгновение слева поднялсяБыстрый орел, и в когтях у него трепетала голубка.Знаменьем в страх приведенный, сказал Амфином благородный:«Замысел наш умертвить Телемаха, друзья, по желаньюНам не удастся исполнить. Подумаем лучше о пире».Так он сказал; подтвердили его предложенье другие.Все они вместе пошли и, когда в Одиссеев вступилиДом, положивши на гладкие кресла и стулья одежды,Начали крупных баранов, откормленных коз и огромных,Жирных свиней убивать; и корову зарезали также.Были изжарены прежде одни потроха, и в кратерыВлито с водою вино. Свинопас двоеручные кубкиПодал, потом и в прекрасных корзинах коровник ФилойтийХлебы разнес; а Меланфий вином благовонным наполнилКубки. И подняли руки они к приготовленной пище.Но Одиссею, с намереньем хитрым в уме, на порогеДвери широкой велел Телемах поместиться; подвинувК ней небольшую простую скамейку и низенький столик,Часть потрохов он принес, золотой благовонным наполнилКубок вином и, его подавая, сказал Одиссею:«Здесь ты сиди и вином утешайся с моими гостями,Новых обид не страшася; рукам женихов я не дам ужВоли; мой дом не гостиница, где произвольно пируетВсякая сволочь, а дом Одиссеев, царево жилище.Вы ж, женихи, воздержите язык свой от слов непристойных,Также и воли рукам не давайте; иль будет здесь ссора».Так он сказал. Женихи, закусивши с досадою губы,Смелым его пораженные словом, ему удивлялись.Но, обратясь к женихам, Антиной, сын Евпейтов, воскликнул:«Как ни досадно, друзья, Телемахово слово, не должноК сердцу его принимать нам; пускай он грозится! Давно бы,Если б тому не препятствовал вечный Кронион, его мыЗдесь упокоили — стал он теперь говорун нестерпимый».Кончил; но слово его Телемах без вниманья оставил.В это время народ через город с глашатаем жертвуШел совершать: в многотенную рощу метателя верныхСтрел Аполлона был ход густовласых ахеян направлен.Те же, изжарив и с вертелов снявши хребтовое мясо,Роздали части и начали пир многославный. ОсобоТут принесли Одиссею проворные слуги такую жМяса подачу, какую имели и сами; то былоТак им приказано сыном его, Телемахом разумным.Тою порою Афина сама женихов возбуждалаК дерзко-обидным поступкам, дабы разгорелось сильнееМщение в гневной душе Одиссея, Лаэртова сына.Там находился один, от других беззаконной отличныйДерзостью, родом из Зама; его называли Ктесиппом.Был он несметно богат и, гордяся богатством, замыслилСпорить с другими о браке с женою Лаэртова сына.Так, к женихам обратяся, сказал им Ктесипп многобуйный:«Выслушать слово мое вас, товарищи, я приглашаю:Мяса, как следует, добрую часть со стола получил ужЭтот старик — и весьма б непохвально, неправедно было,Если б гостей Телемаховых кто их участка лишал здесь.Я ж и свою для него приготовил подачу, чтоб мог онЧто-нибудь дать за купанье рабыне иль должный подарокСделать кому из рабов, в Одиссеевом доме живущих».Тут он, схвативши коровью, в корзине лежавшую ногу,Сильно ее в Одиссея швырнул; Одиссей, отклонившиГолову вбок, избежал от удара; и страшной улыбкойСтиснул он губы; нога ж, пролетевши, ударила в стену.Грозно взглянув на Ктесиппа, сказал Телемах раздраженный:«Будь благодарен Зевесу, Ктесипп, что удар не коснулсяТвой головы чужеземца: он сам от него отклонился;Иначе острым копьем повернее в тебя бы попал я;Стал бы не брак для тебя — погребенье отец твой готовить.Всем говорю вам: отныне себе непристойных поступковВ доме моем позволять вы не смейте; уж я не ребенок,Все уж теперь понимаю; все знаю, что надобно делать.Правда, еще принужден я свидетелем быть терпеливымЗдесь истребленья баранов, и коз, и вина, и богатыхНаших запасов, — я с целой толпою один не управлюсь;Новых обид мне, однако, я вам не советую делать;Если ж намеренье ваше меня умертвить, то, конечно,Будет пристойней, чтоб, в доме моем пораженный, я встретилСмерть там, чем зрителем был беззаконных поступков и видел,Как обижают моих в нем гостей, как рабынь принуждаютЗлым угождать вожделеньям в священных обителях царских».Так он сказал; все кругом неподвижно хранили молчанье.Но Агелай, сын Дамасторов, так отвечал напоследок:«Правду сказал он, друзья; на разумное слово такоеВы не должны отвечать оскорбленьем; не трогайте болеСтарого странника; также оставьте в покое и прочихСлуг, обитающих в доме Лаэртова славного сына.Я ж Телемаху и матери светлой его дружелюбноДобрый и, верно, самим им угодный совет предложу здесь:В сердце своем вы доныне питали надежду, что боги,Вашим молитвам внимая, домой возвратят Одиссея;Было доныне и нам невозможно на медленность вашуСетовать, так поступать вам советовал здравый рассудок(Мог после брака внезапно в свой дом Одиссей возвратиться);Ныне ж сомнения нет нам: мы знаем, что он невозвратен.Матери умной своей ты теперь, Телемах благородный,Должен сказать, чтоб меж нами того, кто щедрей на подарки,Выбрала. Будешь тогда ты свободно в отеческом домеЖить; а она о другом уж хозяйстве заботиться станет».Кротко ему отвечал рассудительный сын Одиссеев:«Нет, Агелай, я Зевесом-отцом и судьбой Одиссея(Что бы с ним ни было: жив ли, погиб ли) клянусь перед всемиВами, что матери в брак не мешаю вступить, что напротив,Сам убеждаю ее по желанию выбрать, и многоДам ей подарков; но из дома выслать ее по неволеЯ и помыслить не смею — то Зевсу не будет угодно».Так говорил Телемах. В женихах несказанный АфинаСмех пробудила, их сердце смутив и рассудок расстроив.Дико они хохотали; и, лицами вдруг изменившись,Ели сырое, кровавое мясо; глаза их слезамиВсе затуманились; сердце их тяжкой заныло тоскою.Феоклимен богоравный тогда поднялся и сказал им:«Вы, злополучные, горе вам! Горе! Невидимы сталиГоловы ваши во мгле и невидимы ваши колена;Слышен мне стон ваш, слезами обрызганы ваши ланиты.Стены, я вижу, в крови; с потолочных бежит перекладинКровь; привиденьями, в бездну Эреба бегущими, полныСени и двор, и на солнце небесное, вижу я, всходитСтрашная тень, и под ней вся земля покрывается мраком».Так он сказал им. Безумно они хохотать продолжали.Тут говорить женихам Евримах, сын Полибиев, начал:«Видно, что этот, друзья, чужеземец в уме помешался;На площадь должно его проводить нам, пусть выйдет на свежийВоздух, когда уж ему так ужасно темно здесь в палате».Феоклимен богоравный сказал, обратись к Евримаху:«Нет, Евримах, в провожатых твоих не имею я нужды;Две есть ноги у меня, и глаза есть и уши; рассудокМой не расстроен, и память свою я еще не утратил.Сам убегу я отсюда; я к вам подходящую быстроСлышу беду; ни один от нее не уйдет; не избегнетСилы ее никоторый из вас, святотатцев, губящихДом Одиссеев и в нем беззаконного много творящих».Так он сказал, и, поспешно палату покинув, к ПиреюПрямо пошел, и Пиреем был с прежнею ласкою принят.Тою порой, поглядевши с насмешкой один на другого,Начали все Телемаха дразнить женихи, над гостямиДома его издеваясь, и так говорили иные:«Друг Телемах, на отбор негодяи тебя посещают;Прежде вот этот нечистый пожаловал в дом твой бродяга,Хищник обеденных крох, ни в какую работу не годный,Слабый, гнилой старичишка, земли бесполезное бремя;Гость же другой помешался и начал беспутно пророчить.Выслушай лучше наш добрый совет, Телемах многомудрый:Дай нам твоих благородных гостей на корабль крутобокийБросить, к сикелам отвезть и продать за хорошие деньги».Так говорили они; Телемах, их словам не внимавший,Молча смотрел на отца, дожидаясь спокойно, чтоб подалЗнак он, когда начинать с беззаконною шайкой расправу.В горнице ближней на креслах богатых в то время сиделаМногоразумная старца Икария дочь Пенелопа;Было ей слышно все то, что в собранье гостей говорилось.Весел беспечно, и жив разговором, и хохотом шуменБыл их обед, для которого столько настряпали сами;Но никогда, и нигде, и никто не готовил такогоУжина людям, какой приготовил с Палладою грозныйМуж для незваных гостей, беззаконных ругателей правды.

Песнь двадцать первая