Читаем без скачивания Том 4. Одиссея. Проза. Статьи - Василий Жуковский

Песнь девятнадцатая

Вечер тридцать осьмого дня

Одиссей вместе с Телемахом выносит оружия из столовой, потом остается один. Меланфо снова его оскорбляет. Он рассказывает Пенелопе вымышленную о себе повесть и уверяет ее, что Одиссей скоро возвратится в дом свой. Евриклея узнает его по рубцу на ноге; он повелевает ей молчать. Пенелопа рассказывает ему сон свой, потом говорит, что отдаст руку свою тому из женихов, который победит других стрельбою из Одиссеева лука; наконец Пенелопа удаляется.

Все разошлися; один Одиссей в опустевшей палатеСмерть замышлять женихам совокупно с Афиной остался.С ним Телемах; и сказал он, к нему обратяся: «Мой милыйСын, наперед надлежит все оружия вынесть отсюда.Если ж, приметив, что нет уж в палате, как прежде, оружий,Спросят о них женихи, ты тогда отвечай им: „В палатеДымно; уж сделались вовсе они не такие, какимиЗдесь их отец Одиссей, при отбытии в Трою, покинул:Ржавчиной все от огня и от копоти смрадной покрылись“.Также и высшую в сердце вложил мне Зевес осторожность:Может меж вами от хмеля вражда загореться лихая;Кровью тогда сватовство и торжественный пир осквернится —Само собой прилипает к руке роковое железо».Так он сказал. Телемах, повинуясь родителя воле,Кликнул старушку, усердную няню свою Евриклею;«Няня, — сказал он, — смотри, чтоб служанки сюда не входилиПрежде, покуда наверх не отнес я отцовых оружий;Здесь без присмотра они; все испорчены дымом; отца жеНет. Я доныне ребенок бессмысленный был, но теперь яЗнаю, что должно отнесть их туда, где не может их портитьКопоть». Сказал. Евриклея-старушка ему отвечала:«Дельно! Пора, мой прекрасный, за разум приняться, и домаБыть господином, и знать обходиться с отцовым богатством.Кто же, когда покидать не велишь ты служанкам их горниц,Факелом будет зажженным тебе здесь светить за работой?»Ей отвечая, сказал рассудительный сын Одиссеев:«Этот старик; не трудяся, никто, и хотя б он чужой был,В доме моем, получая наш корм, оставаться не должен».Кончил. Не мимо ушей Евриклеи его пролетелоСлово. Все двери тех горниц, где жили служанки, замкнулаТотчас она. Одиссей с Телемахом тогда принялисяМедные с гребнями шлемы, с горбами щиты, с остриямиДлинными копья наверх выносить; и Афина ПалладаИм невидимо, держа золотую лампаду, светила.Тем изумленный, сказал Телемах Одиссею: «Родитель,В наших очах происходит великое, думаю, чудо;Гладкие стены палаты, сосновые средние брусья,Все потолка перекладины, все здесь колонны так ясноВидны глазам, так блистают, как будто б пожар был кругом их —Видно, здесь кто из богов олимпийских присутствует тайно».Так он спросил; отвечая, сказал Одиссей хитроумныйСыну: «Молчи, ни о чем не расспрашивай, бойся и мыслить:Боги, владыки Олимпа, такой уж имеют обычай.Время тебе на покой удалиться, а я здесь останусь;Видеть хочу поведенье служанок; хочу в ПенелопеСердце встревожить, чтоб, плача, меня обо всем расспросила».Так он сказал. Телемах из палаты немедленно вышел;Факел зажженный неся, он пошел в тот покой почивальный,Где по ночам миротворному сну предавался обычно.В спальню пришедши, он лег и заснул в ожиданье денницы.Тою порою один Одиссей в опустевшей палатеСмерть замышлять женихам совокупно с Палладой остался.Вышла разумная тут из покоев своих Пенелопа,Светлым лицом с золотой Афродитой, с младой АртемидойСходная. Сесть ей к огню пододвинули стул, из слоновойКости точеный, с оправой серебряной, чудной работыИкмалиона (для ног и скамейку приделал художникК дивному стулу). Он мягко-широкой покрыт был овчиной.Многоразумная села на стул Пенелопа. ВступившиС ней белорукие царского дома служанки в палату,Начали всё убирать там: столы с недоеденным хлебом,Кубки и множество чаш, из которых надменные гостиПили; и, выбросив на пол золу из жаровен, наклалиНовых поленьев туда, чтоб нагрелась палата и был в нейСвет. А Меланфо опять привязалась ругать Одиссея:«Здесь ты еще, неотвязный? Не хочешь и ночью покояДать нам, бродя здесь как тень, чтоб подметить, что в доме служанкиДелают. Вон! Говорю я тебе, побродяга; наелсяЗдесь ты довольно! Уйди, иль швырну я в тебя головнею».Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей хитроумный:«Что ж так неистово ты на меня, сумасбродная, злишься?Или противно тебе, что в грязи я, что, в рубище бедномПо миру ходя, прошу подаянья? Что ж делать? Я нищий.Жребий такой уж нам всем, безотрадно бродящим скитальцам.В прежние дни я и сам меж людьми не совсем бесприютноЖил; и богатоустроенным домом владел, и доступенВсякому страннику был, и охотно давал неимущим;Много имел я невольников, много всего, чем роскошноЛюди живут и за что величает их свет богачами.Все уничтожил Кронион — так было ему то угодно.Ты, безрассудная, так же (кто знает, как скоро!) утратишьВсю красоту молодую, которою так здесь гордишься;Станешь тогда ты противна своей госпоже; да и можетСам Одиссей возвратиться — надежда не вовсе пропала;Если же он и погиб и возврата лишен, то еще здесьСын Одиссеев, младой Телемах, Аполлонов питомец,Здравствует; знает он все поведенье служанок домашних,Скрыться не может ничто от него; он из детства уж вышел».Так он сказал. Пенелопа, услышав разумное слово.Речь обратила свою, раздраженная, к дерзкой служанке:«Ты, как собака, бесстыдница, злишься; меня ж не обманешь;Знаю твое поведенье; за все головою заплатишь.Разве не слышала ты, как сюда пригласить я велелаЭтого странника, мысля, что может сказать мне какуюВесть о супруге моем, о котором давно так я плачу?»Тут, обратись к Евриноме, сказала она: «Евринома,Стул пододвинь поскорее, покрытый овчиною мягкой;Должно, чтоб здесь иноземец покойно сидел, и свои намВсе рассказал приключенья, и мне отвечал на вопросы».Так говорила она. Евринома немедленно гладкийСтул принесла и покрыла его густошерстной овчиной;Сесть приглашен был на стул Одиссей богоравный женою.Так, обратяся к нему, начала говорить Пенелопа:«Странник, сначала тебя я сама вопрошу, отвечай мне:Кто ты, мой добрый старик? Кто отец твой? Кто мать? Где родился?»Так, отвечая, сказал Одиссей, в испытаниях твердый:«О царица, повсюду и все на земле беспредельнойЛюди тебя превозносят, ты славой до неба достигла;Ты уподобиться можешь царю беспорочному; страхаБожия полный и многих людей повелитель могучий,Правду творит он; в его областях изобильно родитсяРожь, и ячмень, и пшено, тяготеют плодами деревья,Множится скот на полях и кипят многорыбием воды;Праведно властвует он, и его благоденствуют люди.Ты же, царица, меня вопрошай обо всем; не касайсяТолько отчизны моей, и семьи, и семейного дома:Горе мне душу глубоко проникнет, когда говорить здесьБуду, о них вспоминая; страдал я немало. В чужом жеДоме, в беседе с людьми, предаваться слезам неприлично.Слезы напрасны: бедам не приносят они исцеленья.Может, притом, и на мысли прийти здесь рабыням, сама тыМожешь подумать, что слезы от хмеля мои происходят».Так Одиссею, ему отвечая, сказала царица:«Странник, мою красоту я утратила волей бессмертныхС самых тех пор, как пошли в кораблях чернобоких ахейцыВ Трою, и с ними пошел мой супруг, Одиссей богоравный.Если б он жизни моей покровителем был, возвратясяВ дом, несказанно была б я тогда и славна и прекрасна;Ныне ж в печали я вяну; враждует злой демон со мною.Все, кто на разных у нас островах знамениты и сильны,Первые люди Дулихия, Зама, лесного Закинфа,Первые люди утесистой, солнечно-светлой Итаки,Нудят упорно ко браку меня и наш дом разоряют;Мне ж не по сердцу никто: ни просящий защиты, ни странник,Ниже глашатай, служитель народа; один есть желанныйМной — Одиссей, лишь его неотступное требует сердце.Те же твердят непрестанно о браке; прибегнуть к обмануЯ попыталась однажды; и демон меня надоумилСтан превеликий поставить в покоях моих; начала яТемно-широкую ткань и, собрав женихов, им сказала:„Юноши, ныне мои женихи — поелику на светеНет Одиссея, — отложим наш брак до поры той, как будетКончен мой труд, чтоб начатая ткань не пропала мне даром;Старцу Лаэрту покров гробовой приготовить хочу яПрежде, чем будет он в руки навек усыпляющей смертиПарками отдан, дабы не посмели ахейские женыМне попрекнуть, что богатый столь муж погребен без покрова“.Так я сказала; они покорились мне мужеским сердцем.Целый я день за тканьем проводила; а ночью, зажегшиФакел, сама все, натканное днем, распускала. Три годаДлилася хитрость удачно, и я убеждать их умела.Но когда, обращеньем времен приведенный, четвертыйГод совершился, промчалися месяцы, дни пролетели —Все им открыла одна из служанок, лихая собака;Сами они тут застали меня за распущенной тканью:Так и была приневолена ими я труд мой окончить.Способа нет уж теперь избежать мне от гнусного брака;Хитрости новой на ум не приходит: меня все родныеНудят к замужству; и сын огорчается, видя, как дом нашГрабят; а он уж созрел и теперь за хозяйством способенСам наблюдать, и к нему уваженье Зевес пробуждаетВ людях. Скажи ж откровенно мне, кто ты? Уж, верно, не отрасльСлавного в древности дуба, не камень от груди утеса».Ей возражая, ответствовал так Одиссей богоравный:«О многоумная старца Икария дочь Пенелопа,Вижу, что ты о породе моей неотступно желаешьСведать. Я все расскажу, хоть печаль и усилит рассказ мойВ сердце моем. Так бывает со всяким, кто долго в разлукеС милой семьей, сокрушенный, как я, меж людей земнородныхСтранствует, их посещая обители, сам бесприютный.Но отвечать на вопросы твои я с охотою буду.Остров есть Крит посреди виноцветного моря, прекрасный,Тучный, отвсюду объятый водами, людьми изобильный;Там девяносто они городов населяют великих.Разные слышатся там языки: там находишь ахеянС первоплеменной породой воинственных критян; киконыТам обитают, дорийцы кудрявые, племя пеласгов,В городе Кносе живущих. Едва девяти лет достигнув,Там уж царем был Минос, собеседник Крониона мудрый,Дед мой, родитель великого Девкалиона, которыйИдоменея родил и меня. В корабле крутоносомИдоменей, многославный мой брат, в отдаленную ТроюПоплыл с Атридом; мое ж знаменитое имя Аитон;После него родился я; он старший и властью сильнейший.В Крите гостил Одиссей; и он мною как гость одарен был.В Крит же его занесло буреносною силою ветра:В Трою плывя и у мыса Малеи застигнутый бурей,В устье Амисия ввел он свой быстрый корабль и в опаснойПристани стал близ скалы Илифийской, богами спасенный.К Идоменею он в город пришел, утверждая, что гостемБыл он царю, что его почитал и любил несказанно.Но уж дней десять прошло иль одиннадцать с тех пор, как поплылЦарь в кораблях крутоносых в троянскую землю. Я принялВместо царя во дворце Одиссея, и мной угощен былОн дружелюбно с великою роскошью; было запасовМного у нас; и сопутники все Одиссеевы хлебом,Собранным с мира, и огненноцветным вином, и прекраснымМясом быков угощаемы досыта были; двенадцатьДней провели богоравные люди ахейские с нами:В море идти не пустил их Борей, бушевавший с такоюСилой, что было нельзя на ногах устоять и на суше;Демон его разъярил; на тринадцатый день он утихнул.В море пустились они». Так неправду за чистую правдуОн выдавал им. И слезы из глаз их лилися; как таетСнег на вершинах высоких, заоблачных гор, теплоноснымЕвром согретый и прежде туда нанесенный Зефиром, —Им же растаенным реки полнеют и льются быстрее, —Так по щекам Пенелопы прекрасным струею лилисяСлезы печали о милом, пред нею сидевшем, супруге.Он же, глубоко проникнутый горьким ее сокрушеньем(Очи свои, как железо иль рог неподвижные, крепкоВ темных ресницах сковав и в нее их вперив, не мигая),Воли слезам не давал. И, насытяся горестным плачем,Так напоследок ему начала говорить Пенелопа:«Странник, я способ имею, тебя испытанью подвергнув,Выведать, подлинно ль ты Одиссея и спутников, бывшихС ним, угощал там в палатах царя, как теперь уверяешь.Можешь ли мне описать ты, какое в то время носил онПлатье, каков он был видом и кто с ним сопутники были?»Ей отвечая, сказал Одиссей, в испытаниях твердый:«Трудно ответствовать мне на вопрос твой, царица; уж многоВремени с этой поры протекло, и тому уж двадцатыйГод, как, мою посетивши отчизну, супруг твой пустилсяВ море; но то, что осталося в памяти, вам расскажу я:В мантию был шерстяную, пурпурного цвета, двойнуюОн облечен; золотою прекрасной с двойными крючкамиБляхой держалася мантия; мастер на бляхе искусноГрозного пса и в могучих когтях у него молодуюЛань изваял; как живая, она трепетала; и страшноПес на нее разъяренный глядел, и, из лап порываясьВыдраться, билась ногами она: в изумленье та бляхаВсех приводила. Хитон, я приметил, носил он из чуднойТкани, как пленка, с головки сушеного снятая лука,Тонкой и светлой, как яркое солнце; все женщины, видяЭту чудесную ткань, удивлялися ей несказанно.Я же — заметь ты — не ведаю, где он такую одеждуВзял? Надевал ли уж дома ее до отбытия в Трою?В дар ли ее получил от кого из своих при отъезде?Взял ли в подарок прощальный как гость? Одиссея любилиМногие люди; сравниться же мало могло с ним ахеян.Меч медноострый, двойную пурпурную мантию, с тонким,Сшитым по мерке хитоном ему подарив на прощанье,С почестью в путь проводил я его в корабле крепкозданном.С ним находился глашатай; немного постаре годамиБыл он; его и теперь описать вам могу я: горбатый,Смуглый, курчавые волосы, черная кожа на теле;Звали его Еврибатом; его всех товарищей болеЧтил Одиссей, поелику он ведал, сколь был он разумен».Так говорил он. Усилилось горе в душе Пенелопы:Все Одиссеевы признаки ей описал он подробно.Горестным плачем о милом, далеком супруге насытясь,Так напоследок опять начала говорить Пенелопа:«Странник, до сих пор одно сожаленье к тебе я имела, —Будешь отныне у нас ты любим и почтен несказанно.Платье, которое мне описал ты, сама я сложилаВ складки, достав из ларца, и ему подала, золотоюБляхой украсив. И мне уж его никогда здесь не встретитьВ доме семейном, в отечестве милом! Зачем он, зачем онНас покидал! Неприязненный демон его с кораблямиВ море увел, к роковым, к несказанным стенам Илиона».Ей возражая, ответствовал так Одиссей богоравный:«О многоумная старца Икария дочь Пенелопа,Нежной своей красоты не губи сокрушеньем; не сетуйТак безутешно о милом супруге. Тебя укорять яВ этом не буду: нельзя не крушиться жене об утратеСердцем избранного мужа, с которым в любви родились ейДети; красой же богам Одиссей, говорят, был подобен.Ты успокойся, однако, и выслушай то, что скажу я:Правду одну я скажу, ничего от тебя не скрывая,Все объявив, что узнал о прибытии к вам ОдиссеяВ области тучной феспротов, от здешних брегов недалекой.Жив он; и много везет на своем корабле к вам сокровищ,Собранных им от различных народов; но спутников верныхВсех он утратил; его крутобокий корабль, виноцветнымМорем от знойной Тринакрии плывший, Зевес и блестящийГелиос громом разбили своим за пожранье священных,Солнцу любезных быков — все погибли в волнах святотатцы.Он же, схвативший оторванный киль корабля, был на островВыброшен, где обитают родные богам феакийцы;Почесть ему оказали они, как бессмертному богу;Щедро его одарили и даже сюда безопасноСами хотели его проводить. И давно б уж в ИтакеБыл он; но, здраво размысливши, он убедился, что преждеРазные земли ему для скопленья богатств надлежалоВидеть. Никто из людей земнородных не мог с ним сравнитьсяВ знании выгод своих и в расчетливом, тонком рассудке —Так говорил мне о нем царь Федон благодушный, которыйПосле, бессмертным богам совершив возлиянье, поклялсяМне, что и быстрый корабль уж устроен и собраны людиВ милую землю отцов проводить Одиссея; меня жеОн наперед отослал, поелику корабль приготовленБыл для феспротов, в Дулихий, обильный пшеницею, шедших;Мне и богатство, какое скопил Одиссей, показал он.Даже и внукам в десятом колене достанется много —Столько добра им оставлено было царю в сохраненье.Сам же, сказали, пошел он в Додону затем, чтоб оракулТемносенистого Диева дуба его научил там,Как по отсутствии долгом в отчизну, в желанную землюМилой Итаки ему возвратиться удобнее будет.Жив он, ты видишь сама; и, конечно, здесь явится скоро;Верно, теперь и от милых своих и от родины светлойОн недалеко; могу подтвердить то и клятвой великой;Зевсом, метателем грома, отцом и владыкой бессмертных,Также святым очагом Одиссеева дома клянусяВам, что наверно и скоро исполнится то, что сказал я.Прежде чем солнце окончит свой круг, Одиссей возвратится;Прежде чем месяц наставший сменен наступающим будет,Вступит он в дом свой». Ему отвечая, сказала царица:«Если твое предсказание, гость чужеземный, свершится,Будешь от нас угощен ты как друг и дарами осыпанСтоль изобильно, что счастью такому все будут дивиться.Мне же не то предвещает мое сокрушенное сердце:Нет! И сюда Одиссей не придет и тебя не отправимВ путь мы отсюда: недобрые люди здесь властвуют в доме;Здесь никого не найдется такого, каков Одиссей был,Странников всех угощавший и всем на прощанье дарившийМного. Теперь вы, рабыни, омойте его и постелю,Мантией теплой покрытую, здесь приготовьте, чтоб мог онСпать, не озябнув, до первых лучей златотронной денницы.Завтра ж поутру его вы, в купальне омывши, елеемЧистым натрите, дабы он, опрятный, за стол с ТелемахомСел и с гостями обедал. И горе тому, кто обидетьВновь покусится его непристойно: ему никакогоМеста вперед здесь не будет, хотя б он и сильно озлился.Иначе, странник, поверишь ли ты, чтоб хоть мало от прочихЖен я возвышенным духом и светлым умом отличалась,Если я грязным тебя и нечисто одетым за стол нашСесть допущу? Нам не надолго жизнь достается на свете;Кто здесь и сам без любви и в поступках любви не являет,Тот ненавистен, пока на земле он живет, и желаютЗла ему люди; от них поносим он нещадно и мертвый;Кто ж, беспорочный душой, и в поступках своих беспорочен —Имя его, с похвалой по земле разносимое, славятВсе племена и народы, все добрым его величают».Ей возражая, ответствовал так Одиссей богоравный:«О многоумная старца Икария дочь Пенелопа,Теплая мантия мне и роскошное ложе противныС тех пор, как Крита широкого снегом покрытые горы,В длинновесельном плывя корабле, из очей потерял я.Дай мне здесь спать, как давно уж привык я, на жесткой постели.Много, много ночей провалялся в бессоннице тяжкойЯ, ожидал пришествия златопрестольной денницы;Также и ног омовение мне не по сердцу; по крайнейМере к моим прикоснуться ногам ни одной не позволюЯ из рабынь молодых, в Одиссеевом доме служащих.Нет ли старушки, любящей заботливо службу и многоВ жизни, как сам я, и зла и добра испытавшей? ОхотноЕй прикоснуться к моим с омовеньем ногам я дозволю».Так Одиссею, ему отвечая, сказала царица:«Странник, немало до сих пор гостей к нам из близких, из дальнихСтран приходило — умней же тебя никого не случалосьВстретить мне; речи твои все весьма рассудительны. Есть здесьВ доме старушка, советница умная, полная добрыхМыслей; за ним, злополучным, ходила она; он был еюВыкормлен, ею в минуту рождения на руки принят.Ей, хоть она и слаба, о тебе поручу я заботу;Встань, Евриклея, моя дорогая разумница, вымойНоги ему, твоего господина ровеснику; с ним же,Может быть, сходен и видом уж стал Одиссей, изнуренныйЖизнию трудной: в несчастии люди стареются скоро».Так говорила она; Евриклея закрыла рукамиОчи, но слезы пробились сквозь пальцы; она возопила:«Свет мой, дитя мое милое! Где ты? За что же КронионТак на него, столь покорного воле богов, негодует?Кто ж из людей перед громоигрателем Зевсом такиеТучные бедра быков сожигал и ему гекатомбыТак приносил изобильно, моля, чтоб он светлую старостьДал ему дома провесть, расцветающим радуясь сыном?Были напрасны молитвы; навеки утратил возврат он.Горе! Быть может, теперь, никому не родной, на чужбине,Где-нибудь, впущенный в дом богача, он от глупых служанокВстречен такой же там бранью, какой был от этих собак ты,Странник, обижен; зато и не хочешь им, дерзким, позволитьНоги омыть у тебя. То, однако, порядком исполнитьМне повелела моя госпожа Пенелопа. ОхотноСделаю все, и не волю одну госпожи исполняя.Нет, для тебя самого. Несказанно мою ты волнуешьДушу. Послушай, я выскажу мысли мои откровенно:Странников бедных немало в наш дом приходило; но сердцеМне говорит, что из них ни один (с удивленьем смотрю я)Не был так голосом, ростом, ногами, как ты, с ОдиссеемСходен». Сказала. Ей так отвечал Одиссей хитроумный:«Правда, старушка, и сам от людей я, которым обоихНас повстречать удавалось, слыхал, что во многом друг с другомМы удивительно сходны, как то мне и ты говоришь здесь».Так отвечал он. Сияющий таз, для мытья ей служившийНог, принесла Евриклея; и, свежей водою две третиТаза наполнив, ее долила кипятком. Одиссей жеСел к очагу; но лицом обернулся он к тени, понежеДумал, что, за ногу взявши его, Евриклея знакомыйМожет увидеть рубец, и тогда вся откроется разомТайна. Но только она подошла к господину, рубец ейБросился прямо в глаза. Разъяренного вепря клыком онРанен был в ногу тогда, как пришел посетить на ПарнасеАвтоликона, по матери деда (с его сыновьями),Славного хитрым притворством и клятв нарушением — ЭрмийТем дарованьем его наградил, поелику он многоБедр от овец и от коз приносил благосклонному богу.Автоликон, посетив плодоносную землю Итаки,Новорожденного сына у дочери милой нашел там.Выждав, когда он окончит свой ужин, ему на коленаВнука пришла положить Евриклея. Она тут сказала:«Автоликон, богоданному внуку ты выдумать долженИмя, какое угодно тебе самому: ты усердноЗевса о внуке молил». То приняв предложенье, сказал онЗятю и дочери: «Вашему сыну готово уж имя;Вас посетить собираяся, я рассержен несказанноМногими был из людей, населяющих тучную землю;Пусть назовется мой внук Одиссеем; то значит: сердитый.Если ж когда он, достигнувши мужеских лет, пожелаетДедовский дом посетить на Парнасе, где наша обитель,Будет он мной угощен и с богатым отпущен подарком».Внук возмужал и пришел за подарком обещанным к деду.Автоликон с сыновьями своими его благосклонноВстретил руки пожиманьем и сладко-ласкательным словом;Бабка ж его Амфитея в слезах у него целовалаОчи, и руки, и голову, громко рыдая. БогатыйПир приказал сыновьям многославным своим приготовитьАвтоликон. И они, исполняя родителя волю,Тотчас пригнать повелели быка пятилетнего с поля;Голову снявши с быка и его распластавши, на частиМясо они разрубили и части, взоткнув их на вертел,Начали жарить; изжарив же, их разнесли по порядку.Сидя они за ободом весь день до вечернего мракаЕли прекрасное мясо и сладким вином утешались.Солнце тем временем село, и ночь наступила; о ложеКаждый подумал, и сна благодать ниспослали им боги.Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос.Автоликоновы все сыновья, на охоту собравшись,Скликали быстрых собак. Сын Лаэртов отправился с ними.Долго они по крутому, покрытому лесом, ПарнасуШли; напоследок достигли глубоких, ветристых ущелий;Гелиос только что начал поля озарять, подымаясьТихо с глубоких, лиющихся медленно вод Океана;В дикую дебрь углубились охотники все; перед ними,След открывая, бежали собаки; с собаками вместеАвтоликоновы дети и сын многославный ЛаэртовБыстро бежали, имея в руках длиннотенные копья.Страшно-огромный кабан там скрывался, в кустах закопавшисьДиких: в тенистую глубь их проникнуть не мог ни холодный,Сыростью дышащий ветер, ни Гелиос, знойно блестящий,Даже и дождь не пронзал их ветвистого свода — так густоБыли они сплетены; и скопилось там много опадшихЛистьев. Когда же приблизился шум от собак и от ловчих,Быстро бежавших, кабан им навстречу из дикого логаПрянул; щетину встопорщив, ужасно сверкая глазами,Он заступил им дорогу; и первый, к нему подбежавший,Был Одиссей. Он копье длинноострое поднял, готовыйЗверя пронзить; но успел Одиссею поранить коленоОстрым клыком разъяренный кабан; и он выхватил многоМяса, нагрянувши бешено сбоку, но кость уцелела.В правое зверю плечо боевое копье сын ЛаэртовСильно всадил; и, плечо проколов, острием на другой бокВышло копье; повалился кабан, и душа отлетела.Автоликоновы дети убитого зверя велелиДолжным порядком убрать и потом Одиссееву рануПеревязали заботливо; кровь же, бежавшую сильно,Заговорили. И все напоследок к отцу возвратились.Автоликон и его сыновья Одиссея, от раныДав исцелиться ему и его одаривши богато,Сердцем веселого, сами веселые, с миром послалиВ землю Итаки; отец и разумная мать несказанноБыли его возвращению рады; они расспросилиСына подробно о ране, и он рассказал по порядку,Как, на Парнасе ловитвой зверей веселясь с сыновьямиАвтоликона, он вепрем клычистым был ранен в колено.Эту-то рану узнала старушка, ощупав рукамиНогу; отдернула руки она в изумленье; упалаВ таз, опустившись, нога; от удара ее зазвенелаМедь, покачнулся водою наполненный таз, пролиласяНа пол вода. И веселье и горе проникли старушку,Очи от слез затуманились, ей не покорствовал голос.Сжав Одиссею рукой подбородок, она возгласила:«Ты Одиссей! Ты мое золотое дитя! И тебя яПрежде, пока не ощупала этой ноги, не узнала!»Кончив, она на свою госпожу обратила поспешноВзоры, чтоб ей возвестить возвращение милого мужа.Та ж не могла ничего, обратяся глазами в другуюСторону, видеть: Паллада ее овладела вниманьем.Но Одиссей, ухвативши одною рукою за горлоНяню свою, а другою ее подойти приневоливБлиже к нему, прошептал ей: «Ни слова! Меня ты погубишь;Я Одиссей; ты вскормила меня; претерпевши немало,Волей богов возвратился я в землю отцов через двадцатьЛет. Но — уж если твои для узнания тайны открылисьОчи — молчи! И чтоб в доме никто обо мне не проведал!Иначе, слушай — и то, что услышишь, исполнится верно, —Если мне Дий истребить женихов многобуйных поможет,Здесь и тебя я щадить, хоть тобой и воспитан, не стануВ час тот, когда над рабынями строгий мой суд совершится».Сыну Лаэртову так, отвечая, сказала старушка:«Странное слово из уст у тебя, Одиссей, излетело;Ведаешь сам ты, как сердцем тверда я, как волей упорна:Все сохраню, постоянней, чем камень, целей, чем железо;Выслушай, друг, мой совет и заметь про себя, что услышишь.Если Зевес истребить женихов многобуйных поможет,Всех назову я рабынь, обитающих здесь, чтоб меж нимиМог отличить ты худых и порочных от добрых и честных».Ей возражая, ответствовал так Одиссей хитроумный:«Нет, Евриклея, их мне называть не трудись понапрасну;Сам все увижу и буду уметь все подробно разведать.Только молчи. Произволу богов предадим остальное».Так говорил Одиссей; и поспешно пошла ЕвриклеяТеплой воды принести, поелику вся прежняя на полВылилась. Вымыв и чистым елеем умасливши ноги,Снова скамейку свою Одиссей пододвинул к жаровне;Сев к ней, чтоб греться, рубец свой отрепьями рубища скрыл он.Умная так, обратяся к нему, Пенелопа сказала:«Странник, сначала сама я тебя вопрошу, отвечай мне:Скоро наступит пора насладиться покоем; и счастливТот, на кого и печального сон миротворный слетает.Мне ж несказанное горе послал неприязненный демон;Днем, сокрушаясь и сетуя, душу свою подкрепляюЯ рукодельем, хозяйством, присмотром за делом служанок;Ночью ж, когда все утихнет и все вкруг меня, погрузившисьСладостно в сон, отдыхают беспечно, одна я, тревогойМучась, в бессоннице тяжкой сижу на постели и плачу;Плачет Аида, Пандарова дочь бледноликая, плачет;Звонкую песню она заунывно с началом весеннихДней благовонных поет, одиноко таясь под густымиСенями рощи, и жалобно льется рыдающий голос;Плача, Итилоса милого, сына Цетосова, медьюОстрой нечаянно ею сраженного, мать поминает.Так, сокрушенная, плачу и я и не знаю, что выбрать —С сыном ли милым остаться, смотря за хозяйством, за светлымДомом его, за работой служанок, за всем достояньем,Честь Одиссеева ложа храня и молву уважая?Иль наконец предпочесть из ахейцев того, кто усерднейБрака желает со мной и щедрее дары мне приносит?Сын же, покуда он отроком был неразумным, расстатьсяС матерью нежной не мог и супружеский дом мне покинутьСам запрещал; но теперь он, уж мужеской силы достигнув,Требует сам от меня, чтоб из дома я вышла немедля;Он огорчается, видя, как наше имущество грабят.Ты же послушай: я видела сон; мне его растолкуй ты;Двадцать гусей у меня есть домашних; кормлю их пшеницей;Видеть люблю, как они, на воде полоскаясь, играют.Снилося мне, что, с горы прилетевший, орел крутоносый,Шею свернув им, их всех заклевал, что в пространной столовойМертвые были они на полу все разбросаны; сам жеВ небо умчался орел. И во сне я стонала и горькоПлакала; вместе со мною и много прекрасных ахейскихЖен о гусях, умерщвленных могучим орлом, сокрушалось.Он же, назад прилетев и спустясь на высокую кровлюЦарского дома, сказал человеческим голосом внятно:„Старца Икария умная дочь, не крушись, Пенелопа.Видишь не сон мимолетный, событие верное видишь;Гуси — твои женихи, а орел, их убить прилетавшийГрозною птицей, не птица, а я, Одиссей твой, богамиНыне тебе возвращенный твоим женихам на погибель“.Так он сказал мне, и в это мгновенье мой сон прекратился;Я осмотрелась кругом: на дворе, я увидела, гусиВсе налицо; и, толпяся к корыту, клюют там пшеницу».Умной супруге своей отвечал Одиссей богоравный:«Сон, государыня, твой толковать бесполезно: он ясенСам по себе; сокровенного нет в нем значенья; и еслиСам Одиссей предсказал женихам их погибель — погибнутВсе: ни один не уйдет от судьбы и от мстительной Керы».Так, отвечая, сказала царица Лаэртову сыну:«Странник, конечно бывают и темные сны, из которыхСмысла нельзя нам извлечь; и не всякий сбывается сон наш.Создано двое ворот для вступления снам бестелеснымВ мир наш: одни роговые, другие из кости слоновой;Сны, проходящие к нам воротами из кости слоновой,Лживы, несбыточны, верить никто из людей им не должен;Те же, которые в мир роговыми воротами входят,Верны; сбываются все приносимые ими виденья.Но не из этих ворот мой чудесный, я думаю, вышелСон — сколь ни радостно было бы то для меня и для сына.Слушай теперь, что скажу, и заметь про себя, что услышишь:Завтра наступит он, день ненавистный, в который покинутьДом Одиссеев принудят меня; предложить им стреляньеИз лука в кольца хочу я: супруг Одиссей здесь двенадцатьС кольцами ставил, бывало, жердей, и те жерди не близкоСтавил одну от другой, и стрелой он пронизывал кольцаВсе. Ту игру женихам предложить я теперь замышляю;Тот, кто согнет, навязав тетиву, Одиссеев могучийЛук, чья стрела пролетит через все (их не тронув) двенадцатьКолец, я с тем удалюся из этого милого дома,Дома семейного, светлого, многобогатого, где яСчастье нашла, о котором и сонная буду крушиться».Ей возражая, ответствовал так Одиссей богоравный:«О многоумная старца Икария дочь Пенелопа,Этой игры, мой совет, не должна ты откладывать. Верь мне,В доме своем Одиссей многохитростный явится прежде,Нежели кто между ими, рукою ощупавши гладкийЛук, тетивою натянет его и сквозь кольца прострелит».Так, отвечая, сказала царица Лаэртову сыну:«Если б ты, странник, со мною всю ночь согласился в палатеЭтой сидеть и меня веселить разговором, на ум быСон не пришел мне; но вовсе без сна оставаться нам, слабымСмертным, не должно. Здесь всем нам, землей многодарной кормимым,Боги бессмертные меру, особую каждому, дали.Время, однако, наверх мне уйти, чтоб лежать одинокоТам на постели, печалью перестланной, горьким потокомСлез обливаемой с самых тех пор, как супруг мой отсюдаМорем пошел к роковым, к несказанным стенам Илиона.Там отдохну я, а ты ночевать, иноземец, останьсяЗдесь; и ложись на постели иль на пол, как сам пожелаешь».Так Пенелопа сказавши, пошла по ступеням высокимВверх — не одна, все рабыни за нею пошли; и, в покоеВерхнем своем затворяся, в кругу приближенных служанокПлакала горько она о своем Одиссее, покудаСладкого сна не свела ей на очи богиня Афина.

Песнь двадцатая