Читаем без скачивания В поисках молодости - Антанас Венцлова

Ничего нового на этом обеде я не узнал. Я лишний раз убедился в узости интересов наших высших кругов. Стало ясно, как хитро действуют литовские священники — они посещают не только верующих. Они охотятся за благосклонностью и, разумеется, деньгами в семьях богатых либералов.

Единственная встреча с поэтом Вайткусом оставила у меня кисло-сладкое впечатление — он говорил, говорил, словно заведенный; казалось, что он говорит не потому, что должен сказать что-то важное, а потому, что не может остановиться.

…А время шло. Умер Майронис. Смерть этого большого поэта вызвала куда меньший отзвук, чем можно было ожидать. Может, потому, что умер он летом, когда Каунас пустеет, когда в нем почти нет студентов и гимназистов. Мало кто понял, что со смертью Майрониса в литовской литературе на самом деле кончается значительный период. Но рубеж эпох вскоре, весной 1933 года, подчеркнула смерть Тумаса. Гуманитарии веселились в зале атейтининков, когда пришло известие, что на горе Ви-таутаса, в доме своего родственника Пятраса Климаса, умер наш Учитель, седой юноша, один из самых интересных и своеобразных людей Каунаса. Устроители вечера не хотели сообщать танцорам этой вести, чтобы «не испортить настроение», но кто-то (кажется, Корсакас) потребовал прекратить танцы. С глубокой, искренней печалью мы провожали Вайжгантаса, мучительно чувствуя, что больше не встретим таких людей, каким был покойный.

В начале 1933 года в Германии пришел к власти Гитлер. Теперь я вспомнил кривоногого лысого человечка на станции под Мюнхеном. Тогда первый увиденный мной нацист грозил, что уничтожит французов и евреев. Теперь громилы в коричневых рубашках, со свастикой, которых мы видели в Мюнхене начинают править Германией. Не означает ли это, что в Европе начинается новая эпоха, эпоха жуткого насилия, преследований и войн?

Литовские фашисты ликовали. Им казалось, что теперь, когда в соседнем большом государстве у кормила власти стоят похожие на них деятели, их позиции станут прочнее. Но из Германии шли страшные вести. Гитлер далеко превзошел всех своих предтеч. Горели на кострах книги, и Оскар Мария Граф, с которым мы когда-то виделись в Мюнхене, теперь писал: «Сожгите меня! Опираясь на всю свою жизнь и на все свои писания, я имею право требовать, чтобы мои книги были отданы чистому пламени костра и не попали в кровавые руки и испорченный мозг коричневых убийц.

Сжигайте творения немецкого духа! Дух останется неугасимым, как ваш страшный позор!»

Уже сидел в тюрьме Казис Борута, хоть поначалу он и избежал ее. Охранка все-таки дорвалась до него, решив отомстить за «старые грехи» и за антифашистский альманах «Труд»… Монтвила, на какое-то время выйдя из тюрьмы, но не получив в Каунасе работы, уехал в Кретингу работать в типографии. Мы обрадовались, увидев первый маленький его сборник, с трудом пропущенный цензурой, — «Ночи без ночлега». Заглавие точно и красноречиво свидетельствовало о трагическом положении преследуемого поэта…

Юстас Палецкис печатал в «Культуре» отрывки из книги путевых впечатлений «СССР — нашими глазами».

А мы с Цвиркой, обложившись всем доступным материалом, в том числе и советскими журналами, в читальне Каунасского университета писали памфлет. Он казался нам просто необходимым. В Литве были люди, которые пытались изобразить Гитлера как спасителя Германии и Европы от большевизма. А мы в своей книжице «Адольф Гитлер, карьера диктатора» стремились раскрыть истинное лицо гитлеризма — поджигателя войны, ярого врага культуры, пропагандиста расовой и национальной ненависти. Мы работали увлеченно и управились в несколько дней. Книжица, к счастью, еще могла быть напечатана, ее многие читали. Подписали мы ее псевдонимом.

Гитлеровские идеи начали проникать и в Литву, разумеется прежде всего в Клайпедский край. Из Клайпедской городской библиотеки были изъяты книги Людвига Ренна, Лиона Фейхтвангера, Эгона Эрвина Киша, Томаса и Генриха Маннов и даже Джека Лондона. Коричневая чума проникала и в нашу страну. Лишь спустя некоторое время Литовское общество писателей выразило довольно мягкий протест против этого проявления варварства — изъятия антифашистских книг…

В это угрюмое время особенно много значили дружба, семья. Летом мы с женой уехали на взморье. В Паланге остановиться не могли — не хватило денег. По чьему-то совету мы нашли комнатку в рыбацкой избе, в деревне Ванагупе, в нескольких километрах на север от Паланги. Совсем рядом шумел лес, полный золотых сосен и малахитовых елей, за ним открывалась белая полоса пляжа и дальше пенистое, сверкающее на солнце море. Лето казалось нам молодым и веселым. Целыми днями я бродил с женой у моря. Мы доходили до Паланги и возвращались обратно, в безмятежную деревню, где видели рыбаков, их сохнущие сети, большие, просмоленные лодки. Мы купались, загорали, потом возвращались в избу, садились по обе стороны стола и так сидели целыми часами, всей душой чувствуя, что эти часы больше не повторятся и что нам никогда не забыть их — в какую бы жизненную бурю мы ни угодили.

Жили мы простой жизнью, пили молоко, ели ягоды, камбалу и другую бесхитростную рыбацкую еду, которая казалась нам очень вкусной. На взморье дул теплый ветер, лес пах смолой и ягодами, из-под ног изредка, извиваясь, уползал скользкий уж.

Мы были очень счастливы.

Мы радовались, когда в это лето дождались гостей. Однажды, из Паланги пешком пришла Саломея Нерис. Она не нашла нас дома, но потом встретила на пляже. Мы долго гуляли с ней и разговаривали…

Приехав в рыбацкую деревню, я чувствовал себя первооткрывателем — вот где я увидел новую жизнь, борьбу человека со стихией, ремесло, которого я не знал раньше, живя в деревне! Да и люди, думалось мне, здесь особенные, отважные, сильные, энергичные. В первое же утро, гуляя по деревне, я встретил немало рыбаков, мужчин и женщин, — одни сушили сети после ночного лова, другие нанизывали на удочки наживку, третьи смолили лодки или поднимали паруса. Я здоровался с ними, как мне казалось, вежливо, а они, не поднимая головы от работы, однообразно отвечали:

— Добрый день, добрый день… — и все.

Я расспрашивал их о погоде, о лове, об их работах, но ответы получал все такие же односложные, скучные. Мне никак не удавалось подружиться с рыбаками.

Наконец я решил действовать другим способом. Сходив в Палангу, я купил бутылку водки. Свою хозяйку попросил достать копченого угря и поджарить камбалы. К вынесенному во дворик столу я пригласил нескольких рыбаков, живших по соседству, которых видел каждый день. Они пришли, тихо сели, тихо поднимали рюмки, тихо откусывали рыбу.

Выпив, они изменились — повеселели, стали разговорчивее, а один из них сказал: