Читаем без скачивания Сапфировая скрижаль - Жильбер Синуэ

Мануэла наморщила лоб.

— Простите, но каким образом взаимная любовь может спровоцировать неуверенность? Как правило, подобное ощущение вызывает обратная ситуация.

— Конечно. При условии, если слова соответствуют действиям. Но с Кристиной Рибадео ни в чем нельзя было быть уверенным, кроме как в полнейшей ее неспособности дополнять свои желания конкретными действиями. Некоторым свойственно внутреннее стремление идти наперекор судьбе, другие же до смерти боятся плыть против течения. Что вы хотите, природа несправедлива. Феи, склонившиеся над колыбелью, слетаются туда по принципу случайности. И среди тех, что слетелись к маленькой Кристине, были добрая фея богатства и благополучия, но и злая фея непостоянства. И я оказался на ее милости. Сейчас вы все поймете. Кристина довольно скоро поведала мне, что давным-давно обещана одному идальго, Педро де Ортеге, сыну нобиля из Севильи. Она заверила меня, что не питает никаких чувств к этому человеку, которого называла пошляком и олухом. И клялась, что никогда не свяжет с ним свою жизнь, добавляя со свойственным ей пылом, что скорее умрет. И действительно, даже говоря об этом, она буквально умирала в моих объятиях. Кристина постоянно твердила, что в один прекрасный день скажет об этом своим родителям и громко заявит, что отказывается выходить замуж за Педро де Ортегу. И поспешно добавляла: «Потому что я люблю вас. Потому что вы — моя жизнь, мое сердце, мой мужчина». — Рафаэль снова положил руку на ладонь Мануэлы. — Время шло, я становился более настойчивым. Однажды вечером я потребовал положить конец той лжи, в которой мы с ней жили уже несколько месяцев. И сказал, что пойду к ее отцу и расскажу ему о нашей любви. Она не протестовала, но попросила неделю отсрочки, однако вовсе не потому, что сомневается в своем выборе — она заверила меня, что ее решение твердо, — а чтобы дону Рибадео, который только начал выздоравливать после серьезной простуды, не стало хуже после столь неожиданных известий. И еще она сказала — словно эта мысль только что пришла ей в голову, — что всю эту неделю проведет у изголовья отца. Это ради нашей любви, объяснила она, чтобы подготовить графа к моему визиту.

— И вы согласились…

— А у меня был выбор? Я был связан по рукам и ногам, обречен идти, куда ведут, как слепец за поводырем. — Он вздохнул. — Мы договорились снова встретиться через неделю, в пятницу, возле фонтана, где обычно встречались. И я ее там ждал. Ждал до глубокой ночи. И на следующий день ждал, и еще несколько дней, показавшихся мне вечностью. Наконец я убедил себя, что Кристину держат взаперти родители, которым она в порыве откровенности поведала о нашей любви. И решил отправиться к ней, намеренный сразиться со всеми драконами семейства Рибадео. Это было теплое воскресенье мая. Весеннее солнце озаряло Севилью, наполняя воздух нежными ароматами. Я постучал в дверь особняка. Мне открыла служанка, угрюмая и недовольная. Мне следовало бы догадаться, что такой человек может быть только вестником беды. Она грубым тоном сообщила мне, что доньи Рибадео нет, как нет дома и самого графа и остальных членов семьи. Поскольку я удивился, она бросила: «В соборе! Они все в соборе!» И уточнила, прежде чем захлопнуть дверь у меня перед носом: «Сеньорита выходит замуж». — Пальцы Варгаса сжались, стиснув руку Мануэлы. — Бывают моменты, когда человеческий мозг отказывается воспринимать реальность, которую при других обстоятельствах он бы осознал и подчинился ей. Но я все же пошел туда и даже набрался мужества зайти в собор. Кристина Рибадео и правда была там, стоя на коленях подле Педро де Ортеги, того самого человека, которого буквально несколько недель назад называла олухом и пошляком.

— И что вы сделали? Ведь не стали же вы…

— Не волнуйтесь, ничего я не сделал. Не стал добавлять к боли еще и унижение. Нет. Я остался до конца церемонии, а потом стоял и смотрел, как она идет по центральному проходу под руку с тем, кто только что стал ее мужем. Она прошла буквально в шаге от меня. Увидела меня. И в глазах ее мелькнул огонек, в котором мне почудилась скрытая эмоция, нечто среднее между стыдом и отречением.

Варгас встал, подошел к окну, выходящему в монастырский сад, и молча застыл, упершись лбом в перекладину.

Пахло влажной землей — напоминание об отгремевшей грозе.

Мануэла встала и подошла к Рафаэлю.

— Могу себе представить вашу боль, — тихо произнесла она. — Но зачем было отказываться от жизни?

— Да просто потому, что я был мертв, — ответил он, не оборачиваясь. — Я вдруг оказался погруженным в беспросветный мрак. Мрак, наполненный чудовищами и призраками, цеплявшимися за меня и старавшимися увлечь в бездну. Рафаэль Варгас перестал существовать. Вместо него появился кто-то другой, с кем я не мог совладать. В моем мозгу непрестанно крутились слова, жесты, мечты, все то, что наполняло проведенные с Кристиной дни. Я был одержим ею. Где бы я ни находился, она все время преследовала меня, я даже начал мечтать, чтобы в каком-нибудь закоулке какой-нибудь убийца, милосердный палач, проломил мне голову, чтобы положить конец этой пытке. Случалось, я целыми днями бродил по Севилье, в конечном итоге неизбежно оказываясь на берегу Гвадалквивира. Там я садился и неотрывно смотрел на воду, желая лишь покончить со всем этим, стать рекой.

Мануэла очень внимательно слушала его.

— И как же вы снова обрели свет? Вкус к жизни?

И догадалась по судорожному движению — он сжал висевший на груди крест.

Варгас повернулся:

— В молитве. Поскольку всякая вера в людей меня покинула, то только вера в Господа нашего Иисуса Христа могла меня спасти. Однажды, когда я сидел на берегу, ко мне приблизился человек и, не спрашивая разрешения, присел со мной рядом. Он сообщил, что часто видел меня здесь, но не осмеливался оторвать от размышлений. Это был францисканский монах. Его звали Хуан Перес.

— Приор Ла-Рабиды?

— Да. Только тогда он еще им не был и жил в монастыре Святого Николая неподалеку от Севильи, дожидаясь назначения. В тот день он много говорил, а я только слушал. Потом мы с ним снова встретились два дня спустя и в последующие дни. Только уже я ходил к нему в монастырь. В тиши монастыря я обретал спокойствие и силу, о которых и не подозревал. В общении с этими монахами я находил успокоение, а главное — примирение с самим собой. Иными словами, душевное спокойствие. Через несколько месяцев, когда Хуану Пересу пришла пора отправляться в Ла-Рабиду, я попросил у него дозволения ехать с ним. Он согласился, но предостерег меня. Он спросил, всецело ли я уверен в своем желании вступить в орден? Не является ли мое решение лишь следствием разочарования и досады? Следствием отступничества, о котором вы говорили тогда в часовне, когда я поведал вам о моих терзаниях по поводу того, что считал — и считаю сейчас — убийством.

Мануэла воздержалась от комментариев и стала ждать продолжения.

— Я был полон решимости. Это уже не было следствием душевных ран, не пытался я и убежать от самого себя. Единственное, чего мне хотелось, это посвятить себя другим, положить конец жажде мирских радостей, а главное, больше никогда не становиться рабом чувств, не испытывать того, что Хуан Перес не без юмора называл «перебоями в сердце».

— Но вы ведь отлично понимали, что с этого мгновения все женщины в мире становились для вас Кристинами Рибадео.

— Верно. — Избегая ее взгляда, он застенчиво добавил: — Но сейчас все иначе.

Они стояли совсем рядом друг с другом. Мануэла чувствовала его дыхание, и его голос доносился как во сне. Дрожащий свет канделябра обволакивал их теплым облаком, оставляя как бы за пределами окружающего мира.

— Мануэла, — пробормотал он, — вы…

Она прижала палец к его губам.

— Нет, не говорите ничего. К чему слова?

Но его губы, подчиняясь внутренней силе, беззвучно выговорили: «Я вас люблю».

Рафаэль схватил руку молодой женщины и прижал к своей щеке, вдыхая аромат ее кожи.

— Я люблю вас.

Мануэлу вдруг окатила волна грусти.

— Мы всего лишь набросок — или законченное творение? — спросила она.

— С тех пор, как я узнал вас, я понял, что существуют наброски, обладающие таким теплом, каким никогда не будет обладать законченный шедевр. — Он говорил как во сне. — Что они — редчайший миг, когда душа творца сама воплощается на полотне, без подготовки, без раздумий. Некоторые эскизы — законченный шедевр.

Он медленно привлек ее к себе. Мануэла поддалась, ее сердце рвалось из груди.

В тот миг, когда их губы должны были вот-вот слиться, все тело Варгаса вдруг резко напряглось, как от приступа острой боли. Он тихонько отстранился и мрачно уставился на крест на своей груди.

— Боже… — выдохнул он.

И в этом тихом возгласе было столько отчаяния, что он прозвучал как крик.

ГЛАВА 27

Влюбленные не могли существовать друг без друга.