Читаем без скачивания Северное сияние - Мария Марич

И ушел.

Всю ночь он бродил по улицам, пустынным и тихим. Костры, зажженные расставленными пикетами, горели, как погребальные факелы над одетым в снежный саван Петербургом. Надрывно завывала поднявшаяся метель. Каховскому хотелось скрежетать зубами, как скрежетал кто-то невидимый там, у памятника Петру.

— Ужели я лишаюсь рассудка? Но нет же, нет, — я явственно слышу скрежет… — И Каховский быстро побежал к памятнику.

— Что же это? Кто там скрежещет так страшно? — крикнул он, и сам испугался своего голоса.

А из темной амбразуры ворот кто-то ответил:

— Это, батюшка, кровь соскоблить велено. Чтоб к утру и следов не осталось. Вот саперы да хожалые и стараются… работают…

«Дорогой, дорогой Константин! Твоя воля исполнена, но, боже мой, какою ценой! — писал брату Николай. — Будем надеяться, что этот ужасный пример послужит к обнаружению страшнейшего из заговоров. События вчерашнего дня все же лучше безъясности, в которой мы находились. Революция была на пороге России. Но она не проникнет в нее, пока во мне сохранится дыхание жизни, пока я буду императором. Мне доносят, что Милорадович скончался, Стюрлер тоже в отчаянном положении. Какие чувствительные потери. Временным военным генерал-губернатором я назначил Голенищева-Кутузова. Он единственный человек, на которого я могу положиться в настоящий критический момент.

У нас имеются доказательства, что все велось неким Рылеевым, статским, и что много ему подобных состоят членами этой гнусной шайки…»

35. Прерванный маскарад

В одной из комнат, отведенных графиней Браницкой семье Давыдовых-Раевских, шло секретное совещание.

Молодой жене Базиля Давыдова, Сашеньке, нездоровилось. У нее то и дело кружилась голова и под сердцем, будто чугунная гирька перекатывалась.

Через спинку вольтеровского кресла свесилось приготовленное для маскарадного наряда белое атласное домино…

— Поверь, Элен, невозможность присутствовать на маскараде смущает меня главным образом потому, что я знаю, сколь огорчительно будет для Базиля не видеть меня среди масок. Он опять станет упрекать меня в капризах. Ведь он так настаивал, чтобы я сюда приехала. Даже странно, почему ему этого так хотелось…

— А ты ему объясни, что нездорова.

— Душенька, Элен, мое нездоровье связано с большою радостью… Но я хочу сообщить об этом Базилю в день его именин, в Новый год…

— Ах, вот что! — Элен чуть порозовела.

Груня, подаренная Екатериной Николаевной Сашеньке в горничные, положила на колени белые атласные туфельки, к которым пришивала муаровую ленту.

Поглядела, напряженно сдвинув золотистые брови, на Сашеньку, и вдруг всплеснула руками:

— Ох, родимые вы мои матушки, — зажурчал ее веселый голосок. — Да чего же я надумала! — Она вскочила с ковра: — Сей минутой Ульяшку кликну. Она парик седой пудрить побегла.

Всплеснулся розовый сарафан, и тугая коса с синей лентой закачалась по спине.

— Да в чем дело, сказывай.

— Сейчас, сей минутой!

Опрометью выбежала и скоро снова появилась в дверях. За ней вошла Улинька, тоже запыхавшаяся. В одной поднятой руке она держала серебристый пудреный парик. В другой — пульверизатор.

— Изволили звать? — спросила она, и глаза ее, как всегда, когда они обращались к Сашеньке, посветлели и блеснули так, как блестит синим утром первый тонкий ледок.

— Погоди, — заслонила ее Груша. — Извольте выслушать, каково я хитро придумала: Ульяша с барышней Еленой Николаевной точка в точку одного роста, а супротив вас, барыня, ежели и повыше, то самую малость. Мы ее заместо вас и обрядим. Барину Василию Львовичу и невдомек будет, что не вы. Ульяша заместо вас все танцы спляшет, а вы тем временем на постелюшке на мягонькой сладко почивать будете.

— А ведь недурно, Элен? — улыбнулась Сашенька.

— Чего уж лучше, — торжествующе проговорила Груша.

Елена внимательно поглядела на Ульяну.

Та без улыбки опустила глаза, и стало похоже, будто мохнатые шмели уселись у ее вздрагивающих век.

— В самом деле, Улинька, — сказала Елена. — Отчего бы тебе не поплясать? Ты ведь большая мастерица в танцах.

— А коли по голосу узнают? — тихо спросила Улинька.

— Чего сказала, по голосу! — насмешливо передразнила Груша. — Барышни нарочно орешек в рот берут, чтоб в машкераде разговорную манеру изменить.

— Так как же, Улинька? — спросила Александра Ивановна.

— Как вашей милости будет угодно, — ответила Уля, и розовые пятна выступили у нее на лбу и щеках.

Костюмированный бал у графини Браницкой не отличался пышностью ее обычных балов.

Многие из военных носили траур по императору Александре, а потому танцевали из них только те, кто был в маске.

Графиня Браницкая в седых буклях и пышном чепце, стоя в высоких дверях зала, оглядывала в лорнет стремительно несущиеся в grand rond'e маски.

«Любинька Шаховская — истая Аврора, — рассуждала она об одной из них, — но зачем бриллиантов столько понавесила? Даже головка под их тяжестью клонится. Кажись, все маменькины драгоценности в ход пошли».

Кто-то слегка прикоснулся к плечу графини. Она обернулась. Ее дочь, Елизавета Ксаверьевна Воронцова, устало облокотясь на руку Александра Раевского, проговорила:

— Я пройду к себе, maman, я очень утомлена. — И, высоко держа украшенную диадемой голову, она стала продвигаться среди танцующих. Раевский шел следом за нею.

У выхода из залы Воронцова что-то сказала ему. Он поклонился и, пропустив ее вперед, остался стоять у двери.

«И чем только все это кончится? — с беспокойством думала Браницкая, уже давно знавшая о связи дочери с Раевским. — Неужто. Воронцов так и не догадывается ни о чем? А ведь Павлик весь в Раевского», — вспомнила она о меньшем сыне Воронцовых. И ей вдруг захотелось сейчас же пойти взглянуть на этого своего любимого внука, который с вечера что-то слишком капризничал.

Но две маски — испанский монах и альпийская пастушка — остановились возле нее.

— Графиня, la mort ou la liberte? note 35 — спросил монах.

Его молодой взволнованный голос показался Браницкой знакомым.

— Что за карбонарийские вопросы! — упрекнула она,

— Умоляю вас, графиня, ответьте! — просил монах.

«Ну, конечно, это Мишель Бестужев, — узнала графиня, — экой сумасбродный!» И ответила холодно:

— Кому что полагается…

Монах звякнул шпорами под длинной черной рясой и, обняв свою даму, закружил ее в бешеном темпе загремевшей с хор мазурки.

Графиня, поджав губы, снова взглянула туда, где стоял Раевский. Тот с явно выраженным нетерпением слушал Базиля Давыдова.

— Сегодня сюда ожидался Пестель и братья Муравьевы, — говорил Давыдов. — Ты их не приметил среди масок?

— Нет, не приметил. Элен также осведомлялась о Пестеле. Странно, что у ангелов может возникать интерес к злым духам, — проговорил Раевский с сарказмом.

— А разве интерес демонов к добродетели менее удивителен? — намекнул Давыдов.

Раевский пошевелил тонкими губами:

— И ты приписываешь мне эту пушкинскую кличку? Кто же в сем случае добродетель, коей я интересуюсь?

Давыдов смешался.

— Все наши дамы добродетельны, — с поспешной шутливостью ответил он. — И первая из них вот то одинокое домино — моя супруга.

Он быстро заскользил в противоположный угол залы, где, опершись о золоченую спинку вычурного диванчика, стояла маска в белом атласном домино.

— Как я доволен, что ты, наконец, появилась, Сашетта! — сказал он. — Идем танцевать.

Маска молча положила руку ему на плечо.

Базиль, сделав несколько первых шагов, крепче обнял даму и вдруг почувствовал, как она вздрогнула и прильнула к нему.

— Сашетт, ты сегодня необычайна, — все ускоряя темп танца, говорил Базиль, — я не узнаю тебя…

А белое домино, едва касаясь паркета, тянулось к своему кавалеру и каждым своим ритмичным движением и еле уловимой под кружевом маски улыбкой.

Амур в розовом трико, блестя отороченными серебром кисейными крылышками, порхал вокруг альпийской пастушки. Блестящая стрела его колчана с шаловливой угрозой прикасалась к вееру, которым раскрасневшаяся пастушка — Олеся Муравьева-Апостол — прикрывала свою декольтированную грудь.

— Вы нынче так грустны, — шептал амур, — все ищете кого-то глазами, все вздыхаете. Успокойтесь, граф Капнист здесь…

— Ах, я вовсе не о нем беспокоюсь, — невольно вырвалось у Олеси.

Амур ближе нагнулся к ее маленькому ушку, алевшему меж гроздей черных локонов.

— Так неужто о князе Федоре? Экой он счастливец! Надо спешно передать ему такую весть. А то, глядите, какая у него постная физиономия. Скорбящий сатир, да и только…

— Полно болтать глупости, амур, — прервала Олеся. — Я не спокойна за братьев. Сережа и Матвей обещались быть сюда, а между тем…

— Ах, я упорхаю! — вскочил амур. — К вам приближается сатир, и мои крылья самовольно уносят меня прочь.