Читаем без скачивания ТАРРА. ГРАНИЦА БУРИ. Летопись вторая. - Вера Камша

Жители Олецьки забились под крыши, дрожа от промозглого, небывалого в месяце Медведя холода, но огонь в печах отчего-то не желал разгораться. До обеда оставалось совсем немного, когда двери келий, отведенных Михаю Годою и его спутникам, распахнулись, и на галерею одновременно вышли регент, угловатый человек, тот самый, за которым гнались арцийские всадники, и два тарскийца-телохранителя, причем все они были облачены не в свою обычную одежду, а в светло-серые хламиды, поверх которых болтались нагрудные украшения в виде серебристого диска с каким-то рисунком.

Годой подошел вплотную к Уррику и его людям и поочередно взглянул всем в глаза.

— Вы знаете, что должны повиноваться. — Гоблины согласно наклонили головы — конечно же, они знали, они один раз присягнули, и этого вполне достаточно. Регент, похоже, остался доволен. — Сегодня я делаю первый шаг к возвращению тех, кого вы ждете. Идите и помогайте!

Помощь, впрочем, не потребовалась. Ни настоятель, ни его монахи, ни тем более несколько человек заключенных — так, всякая мелочь, сельские знахари и знахаришки — не сопротивлялись, направиляясь в храм. Они были первыми, но не последними. Пришел эркард с женой и многочисленными детьми — от шестнадцати до четырех годов, заспанные нобили, торговцы, ремесленники… Храм, и так не очень вместительный, был забит до отказа. Затем привели двух девушек…

Наконец-то в Идакону пришла настоящая весна. Разумеется, она была не первой в моей жизни, но такого буйного, отчаянного цветения я не видела никогда. Если нам и в самом деле грозил конец света, то природа это чуяла и напоследок бушевала, как могла, словно доказывая: этот мир стоит того, чтобы драться за него до последнего.

Умом я, конечно, понимала, что солнце и безоблачное небо приближают войну, а бесконечные дожди, размывающие дороги, были бы счастьем, но это умом, а душа моя захмелела от солнца и запаха цветущей черемухи, которая здесь росла повсюду, как в Тарске барбарис, а в Таяне жимолость и жасмин. Зато маринеры на весеннюю приманку не клюнули. Они носились по Идаконе с озабоченными лицами, забывая то поесть, то поспать, или с таинственным видом запирались в Башне Альбатроса, или бренчали железом на оружейных площадках, где «Серебряные» учили эландцев пешему сухопутному бою.

Мне на этом мужском празднике жизни места не находилось. Нет, эландцы относились ко мне хорошо, это мне с ними было тяжело. Приходилось постоянно помнить, что я покорна, перепугана и оплакиваю принца Стефана. Пока мне удавалось себя не выдать, но как же это было муторно! Лгать тем, кто тебе верит и хочет помочь, вообще отвратительно, а я к тому же была по уши влюблена. Весна меня завертела и понесла, как поток несет брошенную в него ветку, хорошо хоть Рене было не до меня, иначе б я опозорилась окончательно.

Разместили меня в герцогском дворце, но хозяина я видела нечасто — он уходил и приходил затемно. Адмирала проще было встретить в порту или в Скальном городе, где он с неизменным белобрысым аюдантом носился вверх и вниз по бесконечным лестницам, заменяющим здесь улицы.

Если наши пути пересекались, Рене приветливо улыбался и тут же обо мне забывал. Я же в своем безумии дошла до того, что самая мимолетная встреча заряжала меня радостью на целый день. Вот и сегодня, столкнувшись с Арроем и обменявшись с ним парой ничего не значащих фраз, я пребывала в самом радужном расположении духа… Все было чудесно, пока в ноздри мне не ударил запах дыма, нет, не дыма — дымов. Отвратительная вонь какого-то зелья мешалась с церковным курениями. Мне чудился дождь, в котором тонут крики, вкрадчивый шепот, тупое бормотанье, словно рядом уселся безумец и пересчитывает невидимые монеты.

Все это казалось пронзительно настоящим, стоило зажмуриться, и я бы не усомнилась, что каким-то чудом оказалась в забитом сумасшедшими храме. Но глаза твердили: я по-прежнему в Идаконе у Башни Альбатроса.

Деловито снующие маринеры ничего не чувствовали, я же, оглушенная накатившей на меня волной звуков и запахов, не справилась со своим лицом. Кто-то высокий и сероглазый с удивлением на меня уставился, и я поторопилась напустить на себя равнодушный вид. Мне это удалось, тем более то, что на меня внезапно нахлынуло, столь же внезапно и отступило, оставив горький осадок и убежденность, что случилось что-то очень плохое…

Мунт не окружали стены, вернее, стена имелась, но столица выросла из нее, как ребенок вырастает из старой одежды. Сначала за пределы города перебрались самые бедные, затем самые богатые, которые, не забывая своих особняков вблизи от императорского дворца, обзаводились виллами в предместьях. Врага в Центральной Арции не видели несколько веков, а немногочисленные разбойники предпочитали держаться от столицы подальше, так что опасаться было некого. Но ворота в старой, построенной еще при Анхеле стене, давным-давно оказавшейся в центре города, прилежно закрывали ночью и отпирали ранним утром.

Было ли это данью традиции, которую должна чтить любая уважающая себя держава, или же у императоров были свои причины содержать приворотную стражу, но попасть в Старый город без «золотого ключика» ночью было непросто. Стражники давно превратили приворотное стояние в источник дохода, так как подгулявшие нобили, особенно теплыми ночами, обожали ездить туда-сюда, пополняя кошели караульщиков. Однако в эту ночь им пришлось толкать тяжелые створки бесплатно. Причем дважды.

Первым в Кантисские ворота властно постучал высокий человек в черно-зеленых одеяниях храмового воина. С такого ничего, кроме оплеухи, не получишь, и заспанный страж приналег на ворот, поднимая решетку, — нужно было пропустить карету легата с эскортом. Второй гость заявился к Гаэльзским воротам и тоже был пропущен без задержки — пропуск, подписанный маршалом, свое дело сделал.

Так в империю вступила война, о которой до этого болтали как о чем-то далеком и нестрашном. Разве мог кто-нибудь угрожать великой Арции?! Ну, калифы еще туда-сюда, но и те предпочитали пакостить на юге. Эландские маринеры, случалось, трепали торговые суда, но с этим свыклись: тягаться на море с идаконцами было занятием безнадежным, да и вред, наносимый ими, уравновешивался их же грызней с атэвами. Но чтобы какие-то Таяна и Тарска угрожали самой Арции! Ха-ха-ха… К вечеру смеялся весь Мунт.

Не смеялись только в резиденции маршала, да еще в домах нобилей и купцов, знавших Таяну не понаслышке и ценивших любезное отечество по заслугам. Так, господин Ле Пуар — глава почтеннейшего кумпанства ростовщиков и держателей обменных и закладных лавок — рассудил, что война списывает слишком много долгов. Мало того, Бернару может прийти в голову в корне порочная мысль вынудить господина Ле Пуара ссудить империи значительную сумму, а затем проиграть войну. Чтобы такого, упаси святая Циала, не случилось, ростовщик с семейством и приличествующей охраной к вечеру отбыл через Ифранские ворота, намереваясь временно обосноваться в Авире и подождать, чем все кончится. Если для Арции все сложится печально, что ж, к югу от Авиры тоже живут. Господин Ле Пуар имел точные сведения, что безбожный калиф купцов и банкиров не притесняет… Дальновидный ростовщик подал пример наиболее трусливым и наиболее расчетливым, остальные же восприняли войну с праведным негодованием и предвкушением триумфа. На площади Анхеля записывали в ополчение, и немало возмущенных предательством тарскийца горожан выстроились в очередь за вожделенным оружием и черно-золотой кокардой. Молодые нобили, сразу же выросшие в своих глазах, горделиво подкручивали усы и то с молодецким, то с томным видом ловили восхищенные взгляды дам. По городу туда-сюда носились всадники. За день было сбито немало зазевавшихся пешеходов, которые и стали первыми жертвами, а ночью младший сынок барона Саброна со товарищи, горя праведным гневом, сжег таверну «Кубок Гелани» и был задержан городской стражей при попытке изнасиловать хозяйку.