Читаем без скачивания Общество знания: История модернизации на Западе и в СССР - Геннадий Осипов

Если сравнить самые современные описания технического базиса «общества знания» (в его взаимодействии с культурой) с представлениями футурологов 70-80-х годов, то, скорее, придется согласиться с Хюбнером. Перед нами нынешнее «общество знания» предстает именно как качественно новое «системное множество», сущность которого удовлетворительно предсказать не удалось, хотя основные элементы (компьютеры, электронные средства связи и соответствующие им типы сознания и социальной организации) уже были в наличии и довольно хорошо изучены. Но за последние 30 лет произошла именно мутация и обнаружились важные системные качества нового общества.

В 2004 г. виднейший представитель западной социологии А. Турен таким образом подвел итог анализа этой «мутации» и новых системных качеств общества, которые ставят социологию перед трудным вызовом. Он пишет о социологии индустриального общества: «Социология не только никогда не была частью оптимистического или рационалистского видения прогресса, но, напротив, ее ассоциировали с культурным пессимизмом, преобладавшим в конце XIX века. Идея общества возникала как идея „конструктивная“, то есть способная установить порядок в сферах, где насилие, страсти или групповая замкнутость производят кризис или разрушение индивидов и общностей.

Конечно, идея общества, как я ее кратко описал… неполностью совпадает с интеллектуальными проектами разных социологов. Однако трудно, может быть, даже невозможно анализировать проблемы сегодняшней социологии, не ссылаясь на эту общую концепцию социальной жизни, которая почти что живая кровь, во всяком случае, значимая часть силы самой социологии. Эта идея общества никогда не была очевидной или естественной. Она всегда была сконструированной, и ее следует признать как предельно разработанный и комплексный подход к формам изучения поведения и социальной организации» [243].

Однако социология «общества знания» оказалась перед совершенно новым предметом, точнее, в ситуации исчезновения самого предмета прежней социологии. Турен продолжает: «Распространился индивидуализм. Дело идет к исчезновению социальных норм, заменой которых выступают экономические механизмы и стремление к прибыли. В завершение можно утверждать, что главной проблемой социологического анализа становится изучение исчезновения социальных акторов, потерявших под собой почву или из-за волюнтаризма государств, партий или армий, или из-за экономической политики, пронизывающей все сферы социальной жизни, даже те, что кажутся далекими от экономики и логики рынка. В последние десятилетия в Европе и других частях света самой влиятельной идеей была смерть субъекта.

Иными словами, исчезает, распадается огромное поле классических социологических исследований и в его, можно сказать, оптимистическом варианте, и в его критической версии, питаемой культурпессимизмом» [243].

Турен предлагает важную для нас модель «общества знания» (она требует особого разговора и будет рассмотрена ниже). При этом он приходит к выводу, что разрыва непрерывности в развитии социологической мысли все же не произошло. Тот методологический арсенал, с которым социология XX века подходила к анализу общества модерна, в общем, адекватен и структуре «общества знания». Изменился «вес» социальных акторов и общественных движений разного типа. Социальные противоречия не исчезли, но на первый план вышли вобравшие их в себя движения культурные.

Он пишет: «Здесь можно сказать, что на смену политическим и социальным движениям пришли культурные движения, которые шире по своим целям и намного меньше привязаны к созданию и защите институтов и норм. Ослабление норм может вести к хаосу и социальной дезорганизации. Оно может означать и усиление культурных ценностных ориентации, которые сегодня отделены от социальных норм и конституированы в противоположность им…Это трансформирует поле науки об обществе, и социология, если эта категория еще операциональна, должна концентрироваться на лобовом столкновении (даже если оно всегда в какой-то мере контролируется и регулируется) несоциальной логики войны с выгодами, логикой (тоже не во всем социальной) свободы индивидуальных и коллективных субъектов.

Такие формулировки весьма далеки от дискурсов XIX–XX вв. Но, вопреки постмодернистскому мышлению, все же сохраняется некий историзм определения социальных фактов и, следовательно, их анализа. Мы находимся в обществах, которые называем индустриальными или капиталистическими. Сегодня мы оказываемся в ситуациях, которые можно характеризовать и как информационное общество и как часть экономической, социальной или политической структуры власти. Ради ясности такое представление можно назвать гипермодерным, или „поздний модерн“, в отличие от идеи постмодерна» [243].

Турен считает такой социологический взгляд радикальным, а противоречия «общества знания» более фундаментальными и непримиримыми, нежели «классические» социальные противоречия индустриального общества: «Определяемые культурой субъекты и экономические финансовые системы в большей степени противоположны, чем социальные классы индустриального общества… Для предотвращения варварства социальная теория и социальное действие в равной мере апеллируют к способности создать и воссоздать узы, которые могут быть и узами солидарности, и узами регулирования экономики…Нам нужно определение общества, которое и более материально и более исторично, так как в изучаемых нами обществах, какими бы они ни были, доминирует все возрастающий раздел двух миров — экономический и технический мир, где полностью правит инструментальный режим, и мир культурных проектов» [243].

Взгляд на социологию Турена подкрепляется доводами от философии, в том числе либеральной. Последние два десятилетия показали, что надежда неолиберальных философов на то, что ликвидация СССР как «коммунистической альтернативы» приведет к затуханию противоречий в обществе постмодерна, не сбылась.

Рассмотрим основные блоки разногласий апологетов «общества знания» с представителями критической социологии.

В своей антропологии «общества знания» его апологетические идеологи исходят из жесткого методологического индивидуализма, то есть из представления о том, что главным действующим лицом в этом обществе является рациональный индивид, новая версия homo ecomonicus.

В докладе Месаровича Римскому клубу это выражается в полном исключении из рассмотрения такого важного в реальности понятия как народ — вообще этнических коллективных общностей как субъектов права. Более того, как отмечал социолог из ФРГ Э. Гэртнер, «народы как действующая сила представляют собой для Римского клуба, для Киссинджера и для „Трехсторонней комиссии“ только источник опасности, угрожающий их мировой системе».

В недавнем обзоре современных теорий социальной философии читаем: «Под огромным влиянием „отцов-основателей“ методологического индивидуализма, Хайека и Поппера, современные экономические и социальные теории исходят из квази-естественной природы действующих индивидов. Эти теории предписывают редукцию любого коллективного феномена к целенаправленным действиям индивидов. Аналогичным образом, редукция социальных макроявлений к характеристикам индивидуумов является квазиаксиоматичной для социологии поведения. И для теорий права в традициях веберовской объяснительной социологии фундаментальным предположением является деятельность индивидуумов („в конце концов, действия индивидуумов создают общество“). Даже те социальные теоретики, которые развивают структуралистский и системный подходы, чувствуют себя обязанными скорректировать их добавлением порции индивидуализма» [7, с. 90].

В этом ключе составлен и манифест идеологии «общества знания», доклад Римского клуба «Первая глобальная революция». В нем сказано: «Каким образом могут сосуществовать традиционные и современные, коллективные и индивидуальные системы ценностей на уровне общества и отдельного человека?

Появление определенных, общих для всех, ценностей, таких как права человека или бережное отношение к природе, вовсе не означает гибели ценностей традиционных. Они могут противоречить друг другу; кроме того, индивидуальные ценности могут иногда сталкиваться с коллективными или один принцип может соперничать с другим…

Однако, так как каждый человек в биологическом и социальном отношении уникален, основное внимание следует уделить именно индивидуальным ценностям. „Коллективные“ ценности очень часто насаждаются людьми, стоящими у власти и желающими любой ценой, утвердить свои представления, полностью игнорируя чужие принципы и пытаясь даже запретить их. „Коллективные“ ценности можно брать в расчет лишь в том случае, когда общество действительно свободно и обладает высоким уровнем культуры» [135, с. 300–301].