Читаем без скачивания КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Владимир Орлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Если кассирша на месте, стало быть, платят.
– А цены?
– Как в нашей старой закусочной. А в особых случаях будут и чисто символические…
Естественно, мне захотелось узнать об этих особых случаях, но я сдержал себя. К Щели было предложено привыкать.
А Арсений Линикк поднялся, прихватил пустые кружки. Сказал:
– Давайте ваши деньги. К выпивке что пожелаете? Бутерброды? С ветчиной? Или с икрой? А может, что из горячего?
– Из горячего! - оживился я. - Непременно из горячего!
– Что именно?
– Солянку! - чуть ли не вскричал я. Но тут же и осадил себя: - Если она, конечно, у них есть…
– Отчего же ей и не быть? - пожал плечами Линикк.
Новое его хождение в туманы вышло более длительным. Зато и добытое Линикком на одном подносе не уместилось. Две тарелки солянки, селедка при исходившем паром картофеле, с зеленью естественно, бутерброды с рыбой кетой, украшенной дольками лимона, водка в граненых стаканах и кружки пива, как полагалось, запотевшие, и, хотелось верить, долитые после отстоя пены.
– Хватило? - спросил я.
– И сдачу принес.
– Солянка-то какая! - восхитился я. - Даже с каперсами! Вот бы порадовался пружинных дел мастер Прокопьев, коли бы попал сюда вместе с нами!
– Еще попадет, - пообещал Линикк.
«Скорее всего попадет сюда и не Прокопьев вовсе, а маэстро Мельников со своей подругой и послушницей Жанной д'Арк, и случится это сейчас же!»
Соображение это меня никак не обрадовало.
– Нет, - сказал Линикк, - к компании нашей сегодня никто не прибудет.
– Оно и к лучшему, - сказал я. - Суеты выйдет меньше. И к размышлениям условия возникнут.
– Конечно, тут есть и другие гости…
– Где же они?
– Наш столик не единственный. Здесь, как вы помните, семь столиков. Но сегодня все посетители - сами по себе. В общения не вступают…
Подносы Линикк унес, надо полагать, на мойку. И следующие полчаса (я взглядывал на часы, они ходили) мы с ним благоудовольствия получали молча. Слова произносили, лишь когда чокались. То, что я не размещен внутри нечаянного сновидения, я убедился сразу, доставив ко рту от тарелки с солянкой первую ложку. В сновидениях, в особенности утренних, полудремотных, не знаю как кому, а мне никогда ничего не доставалось. Вот тебе уже и кружку пива или стакан апельсинового сока налили, вот ты уже и руку протянул за кружкой или за стаканом, а тотчас что-то случается, то ли буфетчика отзывают, то ли происходит нелепая потасовка в очереди и тебя отталкивают от прилавка, или хуже всего: лезешь за деньгами в карман, а ты их дома забыл, и слышишь: «В долг мы не даем!…» Ну и прочее в том же роде. Сейчас же солянку у меня никто не отбирал, и сам я случайно тарелку на пол не опрокидывал.
– Прекрасно! Прекрасно! Хоть добавки проси!
– Нет, - сказал Линикк, как мне показалось, излишне строго и будто бы пальцем погрозил нашалившему. - Нет, никаких добавок горячего. Впрочем, напитки можем заказать и еще.
Пристыженный, я замолчал. Прислушивался. Да, за столиками, мне невидимыми, говорили, скорее всего вполголоса, слов я различить не мог, но звуки слышал. И будто бы голоса были знакомые. Кто-то явно сидел и невдалеке, от нас метрах в двух, но я их лишь чувствовал, видел же я только вторую свечу, нашей свече словно бы подмаргивающую. Никакие антресоли над нами не висели, высота помещения оставалась прежней, допродажной. Ничто не давило, как в солдатской столовой, слово «Щель» не слишком и подходило к месту нашего с Линикком отдохновения. Некую свободу я ощущал здесь. Несомненную свободу! Впрочем, от чего?
– И картошка вышла отменная! - опять не выдержал я. - Даже не остывает!
– Людмила Васильевна принесла, - сказал Линикк. - Специально дома готовила. Тут разогрели.
А я вспомнил, что раньше среди закусок в меню сельди с отварным картофелем здесь не водилось. Это меня озадачило… То есть, понятно, ничто не должно было озадачивать в Щели. Все здесь следовало принимать как новую данность. Туман, будем считать, не берлинский и не дрезденский, а свой, московский, камергерский, хотя бы в метре от нас перестал быть плотным и недвижным, клочья его словно бы завели тихий, вежливый танец, в них случались промоины, и я увидел у буфетной стойки женщин, похожих на кассиршу Людмилу Васильевну, буфетчицу Дашу, уборщицу Фаину, но не надолго, они исчезли, но смех еще слышался, слышалось и бормотание Фаины, вечно ведущей разговоры с собой. В других же промоинах возникали лики людей, в мои дни закусочную не посещавших, корифеев МХАТа в частности. Уж голоса-то их я помнил и без «Закуски». А это кто прошел худой, длинношеий, и будто музыка знакомая зазвучала. Уж не Сергей ли Сергеевич Прокофьев? Но имел когда-нибудь Сергей Сергеевич нужду в солянках, пельменях и пиве? Не знаю… А вот на мгновения прояснился для меня человек в костюме пушкинских времен и тут же пропал. Неужто Владимир Федорович Одоевский, князь, русский Гофман? Ведь проживал некогда в Камергерском… Я принялся отгонять от себя необязательные, дурманные мысли… Но тотчас привидевшаяся мне девица с ногами от клюва фламинго явно напомнила об убиенной Олёне Павлыш. И совершенно обеспокоил меня принявшийся подпрыгивать за второй свечой прохвост в скрюченных туфлях королевского шута, тот самый, что на моих глазах спаивал здесь Андрюшу Соломатина и плутовским образом заставлял его подписывать какие-то бумаги. Пламя свечи сейчас же нервно вздрогнуло вблизи прохвоста. Нет, все, надо уходить, подумал я.
– Все было замечательно, - сказал я. - Но хорошего помаленьку…
– Да, вы, пожалуй, правы, - согласился Линикк. - Для начала хватит.
– Вы полагаете - для начала?
– Полагаю, - кивнул Линикк.
Мы вышли в Камергерский. Ветер гнал над нами расщипанные им облака.
34
Соломатин проснулся обеспокоенный.
Даже и не беспокойство его разбудило. А ощущение того, что ему необходимо предпринять нечто. И не откладывая. И не где-нибудь, а в собственной же квартире. Но что именно следовало предпринять, он не знал.
Вполне возможно, что-то во сне привиделось ему и потребовало пробудиться и действовать. Но что, он не помнил. И плохо, что не помнил. Привидеться могла какая-нибудь глупейшая вещь, из-за которой и не стоило просыпаться. Соломатин побрел к туалету, матеря и себя, и дурацкое пожелание неотловленного сновидения.
«А вот что… - соображал Соломатин. - Вот что… Не приняться ли мне сейчас же за раскопки?… За розыски презента Павла Степановича Каморзина, шкатулки, что ли, из Кисловского переулка, из подвалов дворника Макса…»
«Глупость, глупость! - возразил себе Соломатин. - Брался ведь уже три раза или сколько там… И не находил. И если уж вещица в доме, то найдется случайно, когда в ней не будет никакой нужды…»
И сразу же Соломатин вспомнил, что ложась вчера почивать, постановил полить утром кактус. Американо-мексиканский справочник «Поливание кактуса» он так пока и не получил, но от кого-то услышал, что поливать кактус чаще чем раз в неделю вредно, противоречит натуре растения, к жидкости относящегося с пустынным высокомерием. Этот кто-то, или скорее всего эта кто-то по словесному портрету, полученному от Соломатина, определила, что он, видимо, приобрел кактус Эдельфию. С Эдельфиями же следовало вести себя осторожно. Эдельфии могут полюбить хозяина, а могут, обидевшись на него, и заняться мщениями. Тут же прозвучали страшные предупредительные истории. Некий холостяк завел вдруг постоянную подругу, и этой несчастной красавице кактус Эдельфия в приступе ревности выколол глаз. Доставалось также подселенным в квартире животным, чаще всего собакам или котам. А некоторые кактусы из вредности выделяли алкогольные флюиды, от чего даже и непьющие, но неприятные кактусу гости хозяев пьянели до безобразия, блевали и мочились в коридоре.
К разговорам этим Соломатин серьезно относиться не мог, его кактус вел себя деликатно, текильных или коньячных паров не испускал и не выводил на оконном стекле матерных слов. Но недели три Соломатин его не поливал. Не по совету знакомой, а по беспечной забывчивости. Вчера же в Думе, что было отражено в средствах массовой информации, заговорили о кактусах. Дума, одолевшая пиво и получившая в народе наименование Пивной или Думы Пивного созыва, принялась воевать и с кактусами. Были объявлены вне закона или, вернее, вписаны в закон кактусы-наркопроизводители, и их ждала горькая судьба. После ночного сюжета о криминальных растениях Соломатин и решил полить кактус.
Уже из дверного проема в гостиную Соломатин увидел, что его кактус разросся. Но когда Соломатин с некоей опаской подошел к подоконнику, он понял, что его соображение вышло неточным. Разросся-то разросся, но это был уже и другой кактус. Тот, по дурости купленный, торчал в горшке шишка шишкой и никаких безобразий или украшений на теле не имел. Нынешний же стоял, растопыривши лапы, по две с каждого бока, лапы эти были утыканы иглами, похожими на мелкие гвозди, остриями, понятно, вверх. Угрожающе-свирепым встретил Соломатина кактус Эдельфия.
