Читаем без скачивания Шепот Черных песков - Галина Долгая

– А что Ахум? Он был хорошим вождем, – поинтересовался Дамкум.

Рабуи задумчиво, как все старые люди, ответил кратко и непонятно:

– Живет еще.

Нетерпение, с которым Дамкум торопился в дом вождя, улетучилось, как облако пыли, поднятое озорным ветром. Улегшись спать под дырявым навесом рядом со своим ослом, певец крепко задумался. С одной стороны, он дал обещание Эруму и Камиум навестить Цураам, рассказать ей одной, что они живы и здоровы, что дом у них теперь каменный, как у всех богатых жителей Хараппы – далекой страны, о которой в Маргуше рассказывали сказки. С другой стороны – кому теперь рассказывать? Ахуму, брату Эрума? Со слов Рамуи Дамкум понял, что не тот теперь человек Ахум. Что озлоблен он, и неизвестно, как примет посланника брата, сбежавшего из племени, не попрощавшись, не поблагодарив. Наверняка в тайниках своего сердца прячет Ахум обиду на брата, может быть, даже обвиняет его в смерти матери!

– Цураам… – всматриваясь в мерцание заглянувшей в дыру навеса звезды, с грустью произнес Дамкум.

Он полюбил провидицу, как мать, и вспоминал ее теплые ладони, от прикосновения которых вся хворь в его теле мгновенно исчезала. Ее затуманенные длинной жизнью глаза светились, когда она улыбалась, слушая его песни…

– Цураам, – Дамкум сел, ощутив томление в сердце, когда ему стало ясно, что делать дальше. – Я пойду к Цураам! Я расскажу ей все, что знаю о ее детях, и отнесу ей дар сына. Она услышит и увидит, она же провидица!

Возбужденный певец всю ночь не сомкнул глаз и, едва забрезжил рассвет, разбудил хозяина дома. Расспросив его, где покоится провидица, посланец ее сына поспешил к усыпальнице.

Город шумно просыпался. Легкий утренний свет наполнял улицы, заползал в дома. Голодная скотина призывала хозяев. Женщины гремели посудой, разжигали очаги. Дамкум торопился побыстрее улизнуть с улиц, чтобы не попадаться на глаза людям – вдруг признают, расспросов не оберешься! И все же те, кто видел его в это утро, оборачивались – в небольшом городе все друг друга знали, гостю не так легко остаться незамеченным среди людей племени. Но утро – пора начала дневных дел, для разговоров и сплетен есть вечер. Дамкум, стараясь держаться самых узких и тихих улочек, без расспросов добрался до южной стены города, прошел вдоль нее на запад, как сказал Рабуи, и еще издали увидел пустынное место, о предназначении которого нетрудно было догадаться по низким, едва выше колен, крышам и немногочисленным холмикам чуть в стороне от них.

Могилу Персауха и Цураам Дамкум определил сразу – она была самой большой и старой.

Крыша последнего дома вождя и провидицы заросла травой. Наверное, весной она алеет маками, а сейчас сквозь сухие стебельки настойчиво просачивались лучи восходящего светила. Дамкум замер, сравнив золотящийся покров крыши с серебряным пухом волос Цураам, как он помнил ее. Крыша могилы прогнулась в середине, но края ее были ровными: оплывшую глину убирали. Да и кострище перед ведущими внутрь ступенями говорило о том, что не забывают в племени ни Персауха, ни его жену.

Дамкум сел напротив усыпальницы на колени. Посидел молча, достал свой бубен и легонько стукнул в его натянутый круг ногтями. Прислушался, склонив голову. Бубен живо отозвался.

– Вот, Цураам, я пришел рассказать тебе о сыне, как обещал… и о Камиум… и об их дочке, которую они назвали красивым именем Нумурушти Шами – Освещенное Небо! – бубен звякнул в руке, а Дамкум продолжил, медленно подбирая слова, которые не укладывались в ритм, но дополняли звучание бубна:

– Девочка эта, на самом деле, светлая, как небо над Маргушем! И такая озорная! Бегает уже… а какая красавица… – бубен издал несколько звуков, объединившихся в музыкальную строку, – Ты спросишь меня, откуда я все знаю? А я отвечу: я живу с Кудим… с Эрумом и Камиум, помогаю им… Догнав караван, с которым ушел я, видела бы ты, Цураам, как они обрадовались, увидев меня! И я тоже обрадовался. Так вместе мы и пришли в Хараппу. А там, – Дамкум поочередно прикоснулся чуткими пальцами к вибрирующей в такт его прикосновений коже бубна. Полилась красивая мелодия, поняв которую можно было представить себе удивительный каменный город, с узкими улочками и высокими домами, людей, похожих на жителей Маргуша, но с более темной кожей и иссиня-черными густыми волосами, одетых в белые одежды, украшенные яркими безделицами, – твой сын Эрум благодаря своему мастерству быстро прославился, как искусный ювелир, и полились богатства Хараппы в его дом. Да, дом у Эрума большой! Мы все помещаемся!

Дамкум рассказывал самозабвенно. Ему казалось, что Цураам и ее великий муж, которого певец никогда не видел воочию, но в это мгновение представлял себе отчетливо, поднялись со своих постелей и сели рядышком, слушая гостя. Дамкум рассказал, какой мудрой, несмотря на свои юные годы, оказалась Камиум. Как она сумела отвадить от себя охотников до ее прелестного тела и остаться с мужем, как сам Великий жрец Хараппы стал их покровителем, какие красивые вещи делает Эрум, вдохновляясь любовью своей ненаглядной жены.

– Вот, Цураам, это он сделал для тебя!

Дамкум достал из-за пазухи стеатитовую фигурку размером с кулак. Фигурка изображала старую жрицу, которая сидела, поджав правую ногу под себя, а левую обхватив за согнутое колено. Кто знал Цураам, сразу узнал бы ее в этом каменном изваянии.

Водрузив фигурку на кочку перед собой, Дамкум запел о любви сына к матери, о странностях судьбы, записанной богами на табличках, которых людям не найти никогда, о друзьях, которых навеки связала настоящая дружба.

Мелодию песни подхватили птицы и понесли ее по всей округе. Кто умел слушать птиц, в этот день мог узнать не одну тайну. Певец же, закончив сказ, прикопал подарок ювелира у стены могилы его родителей и с легким сердцем попрощался с городом Белого Верблюда. Он направил своего осла в столицу Маргуша, чтобы в его священных храмах принести жертвы богам и попросить у них доброго пути в дальние страны, раскинувшие свои древние города в междуречье двух великих рек – Идиглат и Пуратто, из века в век щедро дарующих людям воду и жизнь, как и река Мургаб, берущая начало в горах Паропамиза и исчезающая в горячих песках Черной Пустыни.

Ранним утром, несмотря на преклонные годы, архитектор Леф, как обычно, совершал обход города, внимательно осматривая сооружения, построенные им. Он не обращал внимания на людей, наполняющих Священный город шумом и суетой. Его интересовали только дела его рук – дворец, храмы, башни. Со временем все, как и сам человек, старело и нуждалось в ремонте. Где-то треснула стена, где-то поблекла алебастровая обмазка – все замечал Леф. Но за этим уже следили другие люди. И все же старый архитектор по привычке приказывал сопровождавшему его слуге: