Читаем без скачивания Любовь и доблесть - Петр Катериничев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А знаешь, я не верю, что люди были на Дуне. Нет, я видела по телевизору, и это общеизвестный факт, но я не верю. Потому что этого не может быть. Наверное, они были на какой-то планете, похожей на нее... А Луна осталась недоступной, и лунный свет... Он как любовь: ее нельзя удержать, потому что нельзя объяснить.
Хотя и пытаются, но ни у кого ничего путного не выходит.
Даша посмотрела на Олега, и взгляд ее был сейчас совершенно беспомощным.
– Ты любишь меня?
– Да.
– Я тебя тоже. И пусть это не кончается никогда, правда? – Девушка приникла к нему, зашептала:
– Я буду как вода... Такой же податливой... Такой же упругой... Такой же ласковой... И ты будешь как вода... И ничто нас не разлучит. Это нельзя угадать, но в это можно поверить. Я – верю.
Девушка закрыла глаза, вздохнула, словно перед прыжком в неведомое...
Мужчина обнял ее бережно и нежно, и они снова понеслись туда, в неземное свечение звезд, в волшебство лунного света, туда, где нет ни времени, ни прошлого, ни будущего и где сущее извечно пребывает в едином акте творения – этого мира и самое себя.
...Они лежали обессиленные, и ночь кутала их собою, словно теплым невесомым одеялом. Даша вернулась из душа, подошла к столику, налила вина в бокал, глотнула, посмотрела на свет. Вино было пурпурным, свет терялся в его густоте, девушка глотнула еще, сказала тихо:
– А вот теперь я не боюсь ничего. Совсем-совсем ничего. Странно, как я раньше этого не понимала? Ведь что бы с нами ни произошло теперь, никто и ничего у нас отнять не сможет! – Она легла, прошептала полусонно:
– "Когда пурпурное вино за край бокала перельется..." Ты помнишь эту песню?
Когда пурпурное вино
За край бокала перельется,
Когда тревожный шум вокзала
Опустят в стынущий закат -
Нам расставаться не дано,
Нам расставаться не придется,
Пускай нас ждет в пути немало
Удач, восторгов и утрат...
И наши души сплетены,
Как руки – в призрачном прощанье,
И стук колес уже пророчит
Туманный и рассветный край.
А мы по-прежнему грешны,
И нас тревожат ожиданья -
Как по стеклу – дождиный росчерк,
Как ранней осени пора...
Колеса счет ведут по дням,
Стуча на стыках полугодий,
Бродяга-поезд вдаль несется,
Но раз уж так заведено -
Сожжем пустых сомнений хлам,
Прорвемся через непогодье!
Нам расставаться не придется,
Нам расставаться не дано...
...Когда пурпурное вино.
За край бокала перельется.
Песня Петра Катериничева «Когда пурпурное вино...».
«Когда пурпурное вино...» – повторила девушка сонным шепотом. – Мне кажется, ты хочешь что-то вспомнить и не можешь... Или – не решаешься... А я уже почти сплю... И вижу сон... Белый щенок барахтается в пене прибоя... Это к счастью.
Глава 59
Даша уснула мгновенно, и дыхание ее во сне было совершенно ровным. Данилов курил, глядя в темень за окном, вспыхивающую время от времени дальним переливом зарниц. Сон не шел. Стоило закрыть глаза, и он видел девушку у кромки волн, и воспоминание, что он так и не успел ее спасти, делалось острым, как боль. Даша права. Никто ничего у нас уже не отнимет из нашего прошлого. Ни счастья, ни боли. Но и – ничего не вернет.
Олег накрыл Дашу простынкой, вышел на балкончик, прилег на узкой оттоманке. Луна скрылась за деревьями, свет ее потускнел, а звезды, наоборот, сделались близкими, и Олег ощутил себя маленькой песчинкой, затерянной и в пространстве Вселенной, и во времени... В такие мгновения ему казалось, что живет он уже не одно тысячелетие и притом может вспомнить каждый миг этой бесконечной жизни, каждое мгновение, и это порой было мучительно, пока не приходило осознание того, что жизнь его на самом деле коротка, полна самоограничений, глупых порывов, несостоявшихся чувств... Когда-то, наверное, кто-то похожий на него вот так же ночью смотрел на звезды, и чувства его были схожими, и желания, а теперь – и прах его истлел и развеялся, и не осталось ничего, даже имени, носимого ветром... Когда-нибудь кто-то похожий на него будет вот так же смотреть на звезды и любоваться ими, учимый смутным томлением по краткости жизни и – чем-то еще... Может быть, надеждой на бессмертие?
Олег прикрыл глаза, а в голове заклубилась мелодия... «Давайте негромко, давайте вполголоса, давайте простимся светло...» А потом – другая мелодия и еще одна... И то, что началось полтора года назад и закончилось так скверно, теперь казалось чем-то вымышленным, нереальным, мнимым и в то же время виделось столь рельефно и ярко, словно произошло вчера... Чем все кончилось? Бесцветной фразой, сказанной бесцветным голосом: «Мир не изменился. Добрые дела наказуемы». И – вспышкой боли, отправившей его сознание в черный омут небытия.
Но это было потом. А что было сначала? Сначала была песня:
...Недавно гостил я в чудесной стране -
Там плещутся рифы в янтарной волне,
В тенистых садах там застыли века
И цвета фламинго плывут облака.
В холмах изумрудных сверкает река,
Как сказка прекрасна, как сон глубока.
И хочется ей до блестящей луны
Достать золотистою пеной волны.
Меня ты поймешь – лучше страны не найдешь...
Из песни Жанны Агузаровой.
...Она звучала в стенах крохотной захламленной московской гостинки, а за окнами тогда плыл февраль, промозглый, слякотный, а он пил неделю и другую, пытаясь смыть с души эту скользкую слякоть, и, когда бренди уже застилало сознание горячей мягкой волной, он нажимал клавишу кассетника и в который раз крутил эту песню. А потом – засыпал. И ему снилось море.
Он не выходил из дома почти месяц. И не хотелось ему никуда выходить, потому что и возвращаться было некуда. Та, что была женой, ушла, и время ушло, а он все перебирал в памяти картинки давней-давней осени и ждал, что она вернется... И вспоминался другой февраль, давний, когда огонь свечи согревал их ночами...
В этой комнате бродит февраль -
Так заснеженно и одиноко,
И степная ямщицкая даль
Тихо спит у ночного порога.
Зелень длинных кошачьих зрачков,
Волновой перелив перламутра...
Звон утерянных кем-то подков
Замирает в мерцании утра.
Серебреные сумерки снов
Обращают в реальность виденья,
И прощается глупость грехов
Благосклонным кивком Провиденья.
И степная ямщицкая даль
Тихо спит у ночного порога...
В этой комнате бродит февраль -
Для меня, для тебя и для Бога.
Из стихотворения Петра Катериничева.
...Понимание пришло потом. Оно было простым, словно авторская ремарка в романе: «Они жили душа в душу, пока их представления о счастье не разошлись настолько, что стали противоречить друг другу».
Оставалось только мечтать.
Мечтать о той самой стране – далекой, как чужая галактика, и несбыточной, как полет.
Когда Данилову позвонили и сказали название страны, он не удивился, а только решил для себя: это там. «В холмах изумрудных сверкает река, как сказка прекрасна, как сон глубока...»
А сначала был звонок от Сашки Зуброва. Голос его был весел, бодр, и Данилову тоже вдруг стало весело и совершенно спокойно. Вернее, не так: ему стало надежно. Зубров был из того времени и тех мест, где отношения были просты и надежны. Иначе было не выжить.
И еще Данилову тогда подумалось, что он просто не вписывается в эту новую Москву и строить отношения с ее новыми хозяйчиками тоже ни к чему.
Неискренность, привычная лживость, алчность, лицемерие, хамство – все эти черты выбившихся из чертополоха «новых русских» стали для многих приемлемыми, а целеустремленная молодежь перенимала их не только без брезгливости, но с удовольствием. И если даже он не вернется в Москву никогда, что потеряет?
Ничего. Ровным счетом ничего.
Серую, неприветливую столицу он даже перестал замечать, и все время, пока готовились бумаги и проходили собеседования, бродил по ней неприкаянным чужаком и уехал, так ни с кем и не попрощавшись: редкие друзья были слишком разбросаны, чтобы он мог их собрать. Просто напился в каком-то кабачке-подвальчике, ушел трезвым, уснул... Сначала ему снилась Москва. Но не теперешняя, а такая, какой была в его детстве: полная веселых и добрых людей, зелени скверов, газировки, разноцветных шариков мороженого... Он спал, видел сон и знал, что это сон. А потом ему снилась Африка. И тоже не настоящая, а та, какую он видел в снах пятилетним мальчишкой: темень, душная жара, черный глинистый берег, обрыв, по которому жирно стекала вода и по которому он скользил вниз...
