Читаем без скачивания ЯТ - Сергей Трищенко

Мы наблюдали за ними, пока не надоело, а надоело очень скоро. Слишком долго смотреть на подобное зрелище без слёз или смеха невозможно, а у нас не имелось ни того, ни другого. Мы оставили двоих решать свой вопрос, не затронув ни словом – до того серьёзный вид на них напустился. Или ниспустился? Короче, был у них. Или при них? И вообще, кто при ком был в этой троице – вид при них, или они при виде? Мы услышали обрывок их разговора:

– Им выстрелили из орудия?

– О да!

– Значит, канонизировали…

– От латинского слова «canon» – орудие, – понял Том и передал нам. Мы молча согласились.

Здесь же продавец отвешивал поклоны немолодому покупателю. По двадцать ятиков за килограмм, с походом.

Имелся и отдел «Торговые карьеры». Здесь продавались килограммовые гири весом восемьсот пятьдесят граммов, прецизионные метры длиной девяносто сантиметров. Прилавки были обмотаны длинными очередями ожидания, очередями ругательств и автоматными очередями нетерпения. С витрины широко улыбалась святая троица: усушка, утечка и утруска, злобно скалила зубы пересортица.

А в самом конце прилавка, вдали от нескромных очей, высилась чёрная тюремная решётка, усыпанная сверкающими бриллиантами…

Вывеска отдела «Научные карьеры» сияла полированными гранитными буквами, в некоторых местах слегка подгрызенными. Под вывеской, едва не превышая её размерами, светилась изнутри громадная лысина, протёртая бесчисленными раздумиями, которые свисали с близлежащих ушей прокисшей лапшой.

С белых халатов научных работников, прожжённых кислотами, щелочами и электрическими разрядами, свисали аксельбантами студенческие недоедания, ночи зубрёжек, шпаргалочные деревья, компилятивные диссертации, взрывающиеся установки, химические испарения, физические облучения и бесчисленные гирлянды безжизненных белых мышей, кроликов и свинок…

Отдел «Административные карьеры» встретил нас канцелярской пылью, неисправными дыроколами, нервной дрожью, скрипящими столами и суставами. Все полки ломились от баночек с чернилами, лестью и завистью. Здесь продавалось всё: от бюрокротии до бюрокретинизма.

Мы последователёдно, перемерзая от одной части прилавка до другой, рассмотрели бюрокрытию, скрывающую всё и вся, за которой ничего не удавалось увидеть, бюрокрасию, укращивающую действительность – чтобы та стала приукрашенней и укрощённей. А заодно и упрощённей. Но упрочнённой ли? Деталей разглядеть не удалось. Зато бюрокрысия прекрысно виделась отовсюду, окрысившаяся на всё и на всех, тонко попискивая и показывая белые зубки. Бюрокроссия одним видом посылала всех подальше – бегать на длинные дистанции по многоэтажным коридорам. Бюрокрения кренилась в разные стороны от направленных на неё вопросов, ловко избегая самых противоположно направленных.

Среди прочего на прилавке были выставлены и наборы чинопочитаний – самых различных и разобщественных видов и размеров, уткнувшиеся в подобострастие.

Продавалось всё: лица, чины, личины и личинки.

Отдел «Политические карьеры» мы, не сговариваясь, дружно обошли, отвернувшись. Во-первых, потому, что Том никоим образом не думал о подобном поприще – даже если бы не упоминалась попа, – во-вторых, потому что хорошо помнили лужу и всё связанное с ней, а в-третьих, потому что из политического отдела пахло много хуже, чем из лужи. Мы поспешили к выходу, на относительно чистый воздух.

– Наверное, политические карьеры поставляются из той лужи? – предположил Том попутно, пока шли. Он даже немного покашливал от испарений политкарьер.

– Не только, – ответил Гид. – Многие – из карьера под лужей.

– Карьеры из карьера… под лужей?

Гид молча кивнул.

– Кошмары… – пробормотал Том.

– Кошмары дальше, – указал Гид, – в отделе «Мистические карьеры». Пройдём?

– Ну их! – отмахнулся Том, увлекая нас к двери. – Почему тут ернуда продаётся? Она же не имеет никакого отношения ни к настоящей военной карьере, ни к научной, ни к религиозной…

– Правильно, – кивнул Гид головой, – на Ярмарке товар больше продаётся по принципу «на тебе убоже, что мене не гоже» – я говорил вам как-то. Мишура, подделка, суррогат, плесмень, налёт на настоящем. Но настоящее его вскормило и вспоило. Кто-то когда-то сделал подлинную карьеру – военную ли, гражданскую, научную – а другой, посмотрев, каким того окружили почётом и уважением, решил повторить, но принял лишь внешнюю атрибутику: написал диссертацию – получил степень. А что в диссертации? Дала она Науке что-нибудь? То же и с военным делом: отслужил положенный срок – получи следующее звание. Если должность позволяет, конечно. А что он сделал для Армии? И церковная: насколько его дух познал Абсолют, приблизился к нему? Внешняя атрибутика не отражает соответствия внутреннему содержанию, которое является более важным.

– А как увидеть внутреннее?

– То-то и оно. Обычным глазом невозможно.

– А вооружённым, для военных?

– Есть, конечно, критерии…

– Практика?

– Именно. И верная оценка самой практики – честная, искренняя оценка. Не огульное одобрение, а честное высказывание личного мнения, без боязни «испортить отношения». Отношения не испортятся – испортится человек. Уж лучше охаивание, чем неправедное восхваление. Но охаивание для честного человека невозможно. И всё же лучше сказать «нет», чем «да». «Нет» даёт возможность человеку ещё раз обдумать, попытаться улучшить. А «да» означает прекращение работы, почивание на лаврах.

– На сухих лаврах особо не попочиваешь, – возразил Том, – колоться будут.

Идя и беседуя, мы остановились перед большим магазином, на котором высилась короткая вывеска: «Часы».

– Ты смотри! – восхитился Том. – Зайдём? Посмотрим, какие здесь часы продаются.

– Пожалуйста, но они опять-таки не те, что вы привыкли видеть у себя дома, – ответил Гид.

– То есть? – не понял Том. Хотя после увиденного мог бы и догадаться.

– Там нет приборов для «измерения времени», хотя ни одни часы время не измеряют. Они показывают условные единицы интервалов времени, не имеющих ни малейшего отношения к времени настоящему.

– Почему? – удивился Том.

– Да потому, что люди договорились, что в одном часу будет шестьдесят минут, а в одной минуте – шестьдесят секунд… Но они могли выбрать и иные единицы измерения. А откуда изначально взялись именно такие промежутки времени? Массу можно определить взвешиванием, для измерения интенсивности света тоже есть приборы. Но кто и где видел хотя бы одну минуту… у вас?

– Значит, у вас они есть?

– У нас – другое дело, – уклончиво неответил Гид.

– Ладно, давайте зайдём и посмотрим, – настоял Том. – Может, что и увидим.

Глава 36. Потехе – час

Магазин, довольно большой снаружи, изнутри выглядел ещё более пространней, и часов на витринах стояло много.

У самого входа рекламно выпятился час пик, за которым находились час треф, час бубён и час червей. Но они были главными представителями в рядах, которые простирались за ними намного дальше, чем мы могли видеть, не поворачивая головы. А если голову поворачивать, ряды уходили ещё дальше и дальше.

Ряд часа пик продолжался часом алебард, часом дротиков, часом копий. Далее следовали, естетственно – они выглядели очень красиво – час мечей, час ножей – длинных и коротких, – час кортиков – словом, целый ряд часов холодного оружия. Рядом находились часы оружия огнестрельного: час мушкетов, час фузей, час аркебуз, час винтовок. Час «браунингов» соседствовал с часом «маузеров» и часом «кольтов», а также парой часов пулемётов «максим» под южным солнцем Крыма.

Час треф начинал ряд часов досуга, символом которого демонстрировались системы puzzles, а продолжался часами отдыха, часом потехи, олбеденным часом – или олбиденным, часом кино, часом Кио, часами Ки и Клио.

Час бубён возглавлял ряд музыкальных инструментов, в котором присутствовали: час барабан, час гитара, час саксофон, контрачас…

Час червей переползал в начале ряда животрепещущих, в числе коих были: час позвоночных – просыпающихся по звонку будильника или же болезвонно (болезвенно?) реагирующих на телефонные звонки, час беззвоночных – на которых звонки не действовали, час хордовых – хорошо довлеющих, час насекомых – носящих штаны с насечками. И так далее.

Особо привлекали несколько экзотических часов, для которых выделили отдельную полку среди всего полка полок.

Впечатлял большущий-пребольшущий час, весь измятый, перекошенный, словно вобла, которой били об стол, а потом ещё и крутили – чтобы легче отчистить шкурку с чешуёй. Так выглядел битый час. Сейчас в нём остался всего один бит.

Мне понравился звёздный час: стоял он под самым потолком, выше всех, и лучился голубыми и сиреневыми иглами света.

Присутствовал среди прочих парламентский час в виде большой сосновой шишки, торчаще испещеренной красными трепещущими язычками; сельский час, покрытый плотными золотыми зёрнами и такими же мозолями; хмуро взирал из-под насупылённых бровей суровый час; лежал, оклеенный лейкопластырем и перемотанный бинтами, истёртый до крови от частого употребления, санитарный час.