Читаем без скачивания Второй вариант - Юрий Теплов

Вечность поглощала часы и минуты, приближая рассвет и первый шаг в завтрашний день. В половине третьего все пришло в движение. Вполголоса отдавались команды, вполголоса звучали доклады. Наконец взревели двигатели, и форсирование реки началось.

Они уходили в рассвет с верой в свое солдатское дело. С неразлучным своим пулеметом шагал рядовой Андрей Аксютин. Улыбаясь, оглянулся в последний раз на место ночлега не ведающий своей завтрашней судьбы сержант Александр Попов. Нес в вещмешке тетрадку с так и не увидевшими свет стихами стройный, как лозинка, рядовой Хайдаров — Хайдарчик.

Никто из них не знал, что в это самое время спускается по тропам одна из душманских банд, которую ведет Пегобородый, чтобы напасть на мирный кишлак в час утреннего намаза. Об этом нападении сообщит им встретившийся на пути оборванный афганский мальчик. Застынет в дверях крайнего дома капитан Гасанов, увидев обезображенный труп женщины. Наткнется у дымящейся мечети на истекающего кровью крестьянина Хайдарчик...

Но все это случится позже, когда взойдет солнце. И вообще много чего еще произойдет в ближайшее время.

До встречи с афганским мальчиком оставалось два с половиной часа. И три часа — до той минуты, когда Хайдаров, увидевший у мечети окровавленного дехканина, скажет Сорокопуду:

— Смотрите, товарищ прапорщик, тут еще один и как будто еще живой...

Это будут его последние слова...

Вот и все. Одна-единственная ночь, соединявшая людей перед боем. И Новиков подумал, что в жизни все скручено и все относительно, что время, как вода в реке, бежит всегда в одну сторону.

— Погиб Хайдарчик? — спросил Новиков.

— Погиб, — ответил Гасанов.

— А тот дехканин?

— Отправили на вертолете в медицинский батальон.

— Выжил?

— Не знаю...

Они сидели за ужином в маленькой комнате сборно-щитового общежития. Ели кашу с тушенкой и пили квас под названием «Кишмиш». С особым любопытством Новиков приглядывался к начальнику штаба полка — майору Георгию Крамаренко. Он уже был наслышан о Жоре, как его звали за глаза в полку и офицеры, и солдаты. Наслышан о том, что в атаку Жора ходил начищенный и наглаженный, автомат — в одной руке, сигарета — в другой, заговоренный от пули-дуры, ни разу ей не поклонившийся.

Новиков ждал от него какого-нибудь захватывающего рассказа о боевых делах, но разговор крутился, как это бывает в мужской компании, вокруг женщин. И Новикову на миг показалось, что все мирно на этой земле, нет ни раненых, ни убитых. И, словно в ответ на эту мысль, где-то рядом глухо ухнул взрыв. Новиков тревожно обвел всех глазами. Подполковник Комаров попросил Гасанова:

— Узнай, не зацепило ли кого.

А Жора Крамаренко, налив в стакан кишмишевого квасу, потянулся за гитарой и сказал:

— Душманы мину пальнули, — и стал тихонечко подстраивать гитару. Без перебора, одними лишь ударами по струнам, взял несколько аккордов и запел:

Гранатовый цвет,Гранатовый цвет,Гранатовый цветНа дороге...

Новиков давно хотел спросить, не слышали ли они такую песню. Но она объявилась вдруг сама, и жданно, и нежданно для Новикова. И была к месту за этим столом и звучала проникновенно, несмотря на Жорин скрипучий голос.

— Чья песня? — спросил Новиков, когда тот допел.

— Народная.

— В каком полку она родилась, не знаете?

— Не в нашем. Ее ребята привезли вроде бы из Кундуза...

И Новиков подумал, что жизнь сама подсказывает ему ближайший маршрут. Кундуз — название провинции, лежащей за перевалом Саланг, дважды прозвучало за вечер. Значит, надо выбираться завтра туда, с любой оказией...

Оказия подвернулась у десантников.

ЭТОТ СЛАДКИЙ И ГОРЬКИЙ РИС

Итак, оказия. Специфика ее состояла в том, что сорок «Уралов» были загружены рисом, предназначавшимся для жителей кишлаков. Сорок «Уралов» стояли перед шлагбаумом в ожидании, когда по дороге пройдут саперы и дадут свое «добро». И, ожидая этой минуты, Новиков решил обязательно побывать у саперов, которые, как он знал, ошибаются лишь однажды.

Он устроился в командно-штабной машине, рассчитывая быть в курсе всей обстановки, потому что рядом был радист, к которому стекалась вся информация. Начальник автоколонны гвардии подполковник Светов, находившийся в головной машине, предложил Новикову другое место. Тот непонимающе отказался, и тогда Светов вручил ему бронежилет: надевай, и только! И объяснил:

— Душманы тоже соображают. Бьют в первую очередь по рации, чтобы нарушить управление.

Сердечко у Новикова екнуло, но виду не подал, забрался через люк на свое место, позади гвардии капитана Масленникова. Тот командовал разведротой, прикрывающей колонну.

— Гвоздь! Связь проверьте! — приказал Масленников.

Сначала Новиков решил, что «Гвоздь» — позывной. Но это оказалась фамилия радиста, крепенького, скуластого и неразговорчивого паренька.

— Есть связь, — доложил радист. — Саперы не выпускают.

Они не выпускали и через полчаса, и через час. Видно, на дороге обнаружились «сюрпризы», и Новиков утвердился в намерении увидеть саперов в работе.

Наконец «добро» было получено, и Масленников тут же сообщил по рации:

— «Шхуна»! Я — «Путник». Начинаю движение...

В прорезь оконца Новикову был виден унылый пейзаж, однообразно рыжий, без кустика и деревца. Впереди, загруженный но самые борта, полз «Урал». В середине кузова было сделано нечто вроде окопа среди мешков, в котором разместились с автоматами гвардии ефрейторы Сергей Курочкин и Александр Борозанов.

— Ноль четвертый приказал ускорить движение, — доложил радист гвардии сержант Виктор Гвоздь, и эта команда тотчас же ушла в колонну.

Асфальтированное, с глубокими вмятинами и выбоинами шоссе бежит то в гору, то вниз, петляет по склонам. Справа и слева от дороги попадаются глиняные дувалы заброшенных кишлаков. Поди угадай, за каким из них притаились душманы.

Колонна между тем втянулась в небольшое ущелье. Масленников предупредил по рации своих разведчиков о том, что нужно повысить бдительность. Он сидел в шлемофоне, весь ушедший в маршевые заботы. Сбоку Новикову было видно его сосредоточенное лицо, оттененные недосыпанием и пылью и потому, наверное, кажущиеся сероватыми глаза. Вчера вечером они были другими — его глаза — улыбающимися и грустными. Это когда он вспоминал семью, показывал фотографию жены и трехлетней Наташки.

А у Новикова не было с собой фотографий ни жены, ни детей. И он пожалел об этом. И пожалел, что так неласково распрощался с женой. Вспомнил, и защемило в груди. Если отбросить частности, то жена у него совсем неплохая. Всего скорее, он сам виноват во многом. Женщине что нужно? Внимание в первую очередь, слова о любви. А он на слова скупился. Но и частности, если взвешивать на жизненных весах, тянули немало. Он никак не мог понять женскую психологию. Мать и жена — два добрых, в общем-то, человека — никак не находили общего языка. А он был между ними — третий. Однажды ему, как прозрение, приснилось, что он говорит какую-то оправдательную речь на суде. Вот тогда он, с трудом подбирая слова и преодолевая вязкость в горле, сказал, что поступки каждого человека продиктованы желанием ублажать свое «я». Мое — это мое, и ничье больше, и не смей притязать, кто бы ты ни был... А в жизни приходится делиться — своим, кровным. И Новиков понял, что причина разлада двух близких женщин — он сам. Каждая считала, что он больше обязан ей — обязан, а недодает. И выясняли отношения, и несли свои обиды ему на суд. Он выслушивал и замыкался по слабости характера в себе, не в силах принять ту или другую сторону. Понимал, что мать добрее, но добро очень уж было афишное, поэтому оно тоже являло себя со знаком «мое». Видно, и бескорыстие бывает в чем-то корыстным, потому что требует от другого человека определенных обязательств...

Не было у Новикова с собой фотографий ни матери, ни детей, ни жены. И он смутно забеспокоился, разглядывая снимки близких Масленникова. Мужская привычка, тоненькая ниточка, соединяющая с домом, поклон родным местам. Особенно издалека, особенно когда до родных — тысячи километров и пограничные столбы...

Дорога крутилась между холмов, пока они не расступились. Погуще стала зелень, попадались абрикосовые деревья и вовсю цвели гранаты. И тут колонна встала.

— Я — «Путник», — послышался голос радиста. — Почему стоим?

Ответил ближайший пост боевого охранения афганской армии: на дороге были замечены подозрительные люди, потому на маршрут опять вышли саперы.

Вынужденный привал длился часа полтора. Участок, где колонна остановилась, судя по всему, был безопасным. Справа и слева — ровное, не позволяющее устроить засаду место. Новиков выбрался из машины, пошел вдоль колонны. С некоторыми из водителей он уже успел познакомиться. Маленький и юркий Федька Пластырев ходил вокруг своего «Урала» и пинал сапогом скаты. Был он родом из Прибайкалья, где люди в основном степенные и телесые. А Федька чем-то напоминал вьюна-непоседу, чернявенький, востроглазый, даже не верилось, что он исколесил до армии с геологической партией все Прибайкалье, замерзал в тайге, проваливался под лед — и не замерз, не утонул. В дверце кабины его «Урала» были два сквозных «ранения» от прошлого рейса. Ему все было трын-трава, все «марьяжно», как он выражался. С корреспондентом ему тоже охота была поговорить, тем более что Новиков Прибайкалье худо-бедно знал: не один раз бывал в тех местах в командировках.