Читаем без скачивания Фаворит короля - Рафаэль Сабатини

Мрачный и серьезный сэр Джервас Илвиз со всем вниманием выслушивал жалобы, но отвечал, что не волен сам ужесточать или смягчать условия заключения. Сэр Джервас всего лишь выполняет инструкции. Все же в одном вопросе комендант пошел на уступки – взамен верного Дейвиса, потерю которого сэр Томас ощущал особенно остро, комендант предоставил нового слугу. Это был тощий человек отталкивающей наружности, слегка косивший на один глаз и откликавшийся на имя Вестон. Но сэр Томас был рад и этому и, повинуясь собственному чувству юмора, переименовал слугу в Кассия[51], поскольку тот своей худобой и вечно голодным видом напоминал одного из героев шекспировской пьесы, которую сэр Томас видел в театре на Бэнксайде. Появление нового слуги подарило сэру Томасу надежду.

И вот почему. У слуги был настолько премерзкий вид, что сэр Томас не сомневался: этот тип не может быть неподкупным.

Уверившись, что Рочестер вел нечестную игру, сэр Томас решил перейти от угроз к действиям. Он уже не думал о себе – тем более, что падение его казалось ему окончательным. Для него главным было наказать предателя, которому он служил так верно. Этого можно достичь одним способом. От Лидкота и других посетителей он узнал о той несгибаемой и принципиальной позиции, которую занял в вопросе об аннулировании брака архиепископ Эббот. Сэру Томасу надо было устроить так, чтобы его вызвали в комиссию в качестве свидетеля – он даст такие показания, которые не только разрушат планы леди Эссекс, но и вызовут громкий скандал, и королю не останется ничего иного, как бросить Рочестера на съедение общественному негодованию. Достаточно зная натуру короля Якова, сэр Томас не сомневался, что его величество поступит именно так; во всей этой ситуации было нечто такое комичное, что порой сэр Томас разражался громким хохотом.

Он решил во что бы то ни стало связаться с архиепископом. И помочь в этом мог новый слуга, посещавший его в том самом крыле Тауэра, откуда слишком многие в прошлом всходили только на виселицу или на плаху. Сэр Томас знал о таинственной власти золота над некоторыми человеческими душами и, изучив своего тощего и вечно голодного на вид Кассия, решил, что тот – обыкновенный пройдоха, готовый за горсть монет продать душу.

Со свойственным ему мастерством сэр Томас приступил к выполнению задачи. Для начала он постарался пробудить сострадание к узнику, проступок которого отнюдь не соответствовал суровости наказания. Он так нуждается в белье, книгах, во многом другом. Но не может ничего получить, потому что ему запрещена переписка с теми, кто пришлет ему необходимое! Вот если бы Вестон согласился передать письмо зятю сэра Томаса, Джону Лидкоту, он, сэр Томас, приписал бы, что подателю сего следует вручить пять фунтов.

Тут он заметил огонек, мелькнувший в косых глазах (ему еще ни разу не удавалось встретиться с Вестоном взглядом), этот огонек подогрел его надежды.

Вестон колебался. Если его поймают, ничего хорошего не жди… Но сэр Томас, которому была совершенно безразлична судьба этого мужлана, уверял, что он ничем не рискует. Тогда Вестон сдался, и сэр Томас принялся за письмо. Однако следует помнить, что Овербери был человеком осторожным – именно своей дальновидности он и был обязан прежним возвышением.

Сэр Томас написал письмо. Именно о том, о чем уже говорил Вестону: сообщал Лидкоту о здоровье, о надеждах на скорое стараниями лорда Рочестера освобождение, просил передать свежих рубашек и кое-какие книги, а также приписал, чтобы подателю письма вручили пять фунтов.

Вестон поступил так, как и предполагал сэр Томас: прямиком отнес письмо сэру Джервасу Илвизу. Сэр Джервас тщательно изучил послание и, памятуя о полученных от лорда-хранителя печати инструкциях не пропускать никаких писем, кроме адресованных лорду Рочестеру, переслал его лорду Нортгемптону.

Дни шли за днями, а сэр Томас все ждал свои рубашки и книги. Он посетовал на преданность Вестона коменданту тюрьмы и обозвал слугу дураком, ибо тот лишился возможности заработать пять фунтов на вполне невинном деле. Вестон уже и сам пришел к подобному выводу и, честно признавшись сэру Томасу, пообещал на этот раз непременно доставить весточку адресату.

Но сэр Томас снова поосторожничал: он написал то же, что и в предыдущем письме, добавив лишь, что, видно, прошлое послание либо не достигло цели, либо сэр Лидкот невнимательно отнесся к его просьбе. Пусть теперь пришлет еще и другие необходимые, по мнению сэра Лидкота, вещи.

Через три дня в Тауэр принесли пакет. Комендант изучил содержимое и передал посылку сэру Томасу. Рубашки и прочие предметы убедили сэра Томаса в том, что на этот раз письмо было доставлено и что Вестоном можно пользоваться.

Однако вскоре сэр Томас почувствовал недомогание – его трясло, как в лихорадке. Сэр Томас был убежден, что виновата в этом еда или питье. Болезнь стала хорошим поводом для нового послания Лидкоту: больной просил свежих продуктов. Вестон сначала отказался служить почтальоном, но сэр Томас удвоил плату, и Вестон согласился при условии, что сначала прочтет письмо.

Сэр Томас позволил, а потом вернулся к столу, чтобы сложить и запечатать лист. Он лишь на мгновение отвернулся от Вестона, но и этого мгновения было достаточно: он вложил внутрь прочитанного послания другое, которое зажимал в кулаке. Узник заранее отработал эту операцию, так что Вестон даже и не заметил недозволенного вложения.

Слуга получил свои десять фунтов, а сэр Джон Лидкот – записку, адресованную архиепископу Кентерберийскому: сэр Лидкот должен передать ее адресату по сигналу от сэра Томаса – когда сэр Томас попросит свежих персиков. Если же в течение трех недель он вообще не получит от узника никакого известия, тогда пусть передает послание самостоятельно.

Именно после этого сэр Томас написал свое самое яростное и откровенное письмо Рочестеру, он проклинал, он заклинал королевского фаворита: если он в самое ближайшее время не получит свободы, то предпримет шаги, способные навсегда разрушить планы милорда.

А затем сэра Томаса свалил новый приступ болезни, и теперь он с полной уверенностью объявил коменданту, что боли – результат отравления.

Переводя дыхание между терзавшими его спазмами, он сказал:

– Можете передать лорду Рочестеру, что, если даже я умру, память о его предательстве не умрет никогда. Я уже предпринял необходимые шаги: после моей смерти о нем станет известно все, и он превратится в самого презренного из живущих. Если вы уважаете его светлость, если вы служите ему, то позаботьтесь передать: пусть он как следует печется о моем здравии, поскольку после моей смерти его ждет бесчестье.