Читаем без скачивания Чевенгур - Андрей Платонов

– Прош, дай нам какую-нибудь справочку.

Старик уставился терпеливыми глазами на весь опечаленный чевенгурский народ, погоревал что-то про себя и ничего не произнес на помощь.

– У меня проект резолюции заготовлен: справочкой здесь не исчерпаешь, – сказал Прокофий и начал рыться в своем пуде бумаги, где было обозначено все, что позабыто чевенгурскими большевиками.

– А это для кого ж нужно: для них иль для здешних? – проговорил старик. – Я про то чтение по бумаге говорю: чия там забота в письме написана – про нас иль про тамошних?

– Определенно, про нас, – объяснил Прокофий. – В наш адрес прислано для исполнения, а не для чтения вслух.

Чепурный оправился от изнеможения и поднял голову, в которой созрело решительное чувство.

– Видишь, товарищ, они хотят, чтоб умнейшие выдумали течение жизни раз навсегда и навеки и до того, пока под землю каждый ляжет, а прочим не выходить из плавности и терпеть внутри излишки...

– А для кого ж в этом нужда? – спросил старик и безучастно прикрыл глаза, которые у него испортились от впечатления обойденного мира.

– Для нас. А для кого ж, скажи пожалуйста? – волновался Чепурный.

– Так мы сами и проживем наилучше, – объяснил старик. – Эта грамотка не нам, а богатому. Когда богатые живы были, мы о них и заботились, а о бедном горевать никому не надо – он на порожнем месте без всякой причины вырос. Бедный сам себе гораздо разумный человек – он другим без желания целый свет, как игрушку, состроил, а себя он и во сне убережет, потому что – не себе, так другому, а каждый – дорог...

– Говоришь ты, старик, вполне терпимо, – заключил Чепурный. – Так, Прош, и формулируй: пролетариат и прочие в его рядах сами своей собственной заботой организовали весь жилой мир, а потому дескать, заботиться о первоначальных заботчиках – стыд и позор, и нету в Чевенгуре умнейших кандидатов. Так, что ли, старик?

– Так будет терпимо, – оценил старик.

– Писец плотнику хату не поставит, – высказался Жеев.

– Пастух сам знает, когда ему молоко пить, – сообщил за себя Кирей.

– Пока человека не кончишь, он живет дурόм, – подал свой голос Пиюся.

– Принято почти единогласно, – подсчитал Прокофий. – Переходим к текущим делам. Через восемь дней в губернии состоится партконференция, и туда зовут от нас делегата, который должен быть председателем местной власти...

– Поезжай, Чепурный, чего ж тут обсуждать, – сказал Жеев.

– Обсуждать нечего, раз предписано, – указал Прокофий.

Старик-прочий присел на корточки и, нарушая порядок дня, неопределенно спросил:

– А кто же вы-то будете?

– Мы – ревком, высший орган революции в уезде, – с точностью ответил Прокофий. – Нам даны ревнародом особые правомочия в пределах нашей революционной совести.

– Так, стало быть, вы тоже умнейшие, что бумагу пишут дό смерти вперед? – вслух догадался старик.

– Стало быть, так, – с полномочным достоинством подтвердил Прокофий.

– Ага, – благодарно произнес старик. – А я стоял-чуял, что вы добровольно сидите – дела вам сурьезного не дают.

– Нет-нет, – говорил Прокофий, – мы здесь всем городом и уездом беспрерывно руководим, вся забота за охрану революции возложена на нас. Понял, старик, отчего ты в Чевенгуре гражданином стал? От нас.

– От вас? – переспросил старик. – Тогда вам от нас спасибо.

– Не за что, – отверг благодарность Прокофий. – Революция – наша служба и обязанность. Ты только слушайся наших распоряжений, тогда – жив будешь и тебе будет отлично.

– Стой, товарищ Дванов, – не увеличивай своей должности вместо меня, – серьезно предупредил Чепурный. – Пожилой товарищ делает нам замечание по вопросу необходимого стыда для власти, а ты его затемняешь. Говори, товарищ прочий!

Старик сначала помолчал – во всяком прочем сначала происходила не мысль, а некоторое давление темной теплоты, а затем она кое-как выговаривалась, охлаждаясь от истечения.

– Я стою и гляжу, – сообщил старик, что видел. – Занятье у вас слабое, а людям вы говорите важно, будто сидите на бугре, а прочие – в логу. Сюда бы посадить людей болящих – переживать свои дожитки, которые уж по памяти живут: у вас же сторожевое, легкое дело. А вы люди еще твердые – вам бы надо потрудней жить...

– Ты что, председателем уезда хочешь стать? – впрямую спросил Прокофий.

– Боже избавь, – застыдился старик. – Я в сторожах-колотушечниках сроду не ходил. Я говорю – власть дело неумелое, в нее надо самых ненужных людей сажать, а вы же все годные.

– А что годным делать? – вел старика Прокофий, чтобы довести его до диалектики и в ней опозорить.

– А годным, стало быть, жить: в третье место не денешься.

– А для чего жить? – плавно поворачивал Прокофий.

– Для чего? – остановился старик – он не мог думать спешно. – Пускай для того, чтобы на живом кожа и ногти росли.

– А ногти для чего? – сужал старика Прокофий.

– А ногти же мертвые, – выходил старик из узкого места. – Они же растут изнутри, чтоб мертвое в середине человека не оставалось. Кожа и ногти всего человека обволакивают и берегут.

– От кого? – затруднял дальше Прокофий.

– Конечно, от буржуазии, – понял спор Чепурный. – Кожа и ногти – Советская власть. Как ты сам себе не можешь сформулировать?

– А волос – что? – поинтересовался Кирей.

– Все равно что шерсть, – сказал старик, – режь железом, овце не больно.

– А я думаю, что зимой ей будет холодно, она умрет, – возразил Кирей. – Я однова, мальчишкой был, котенка остриг и в снег закопал – я не знал, человек он или нет. А потом у котенка был жар и он замучился.

– Я так в резолюции формулировать не могу, – заявил Прокофий. – Мы же главный орган, а старик пришел из ненаселенных мест, ничего не знает и говорит, что мы не главные, а какие-то ночные сторожа и нижняя квалификация, куда одних плохих людей надо девать, а хорошие пусть ходят по курганам и пустым районам. Эту резолюцию и на бумаге написать нельзя, потому что бумагу делают рабочие тоже благодаря правильному руководству власти.

– Ты постой обижаться, – остановил гнев Прокофия старик. – Люди живут, а иные работают в своей нужде, а ты сидишь и думаешь в комнате, будто они тебе известные и будто у них своего чувства нету в голове.

– Э, старик, – поймал наконец Прокофий. – Так вот что тебе надо! Да как же ты не поймешь, что нужна организация и сплочение раздробленных сил в одном определенном русле! Мы сидим не для одной мысли, а для сбора пролетарских сил и для их тесной организации.

Пожилой пролетарий ничем не убедился:

– Так раз ты их собираешь, – стало быть, они сами друг друга хотят. А я тебе и говорю, что твое дело верное, – значит, тут и всякий, у кого даже мόчи нет, управится; в ночное время – и то твое дело не украдут...

– Либо ты хочешь, чтоб мы по ночам занимались? – совестливо спросил Чепурный.

– Пока вам охота – так лучше по ночам, – разрешил прочий-старик. – Днем пеший человек пойдет мимо, ему ничего – у него своя дорога, а вам от него будет срам: сидим, дескать, мы и обдумываем чужую жизнь вместо самогό живого, а живой прошел мимо и, может, к нам не вернется...

Чепурный поник головой и почувствовал в себе жжение стыда: как я никогда не знал, что я от должности умней всего пролетариата? – смутно томился Чепурный. – Какой же я умный, когда – мне стыдно и я боюсь пролетариата от уважения!

– Так и формулируй, – после молчания всего ревкома сказал Чепурный Прокофию. – Впредь назначать заседания ревкома по ночам, а кирпичный дом освободить под пролетариат.

Прокофий поискал выхода.

– А какие основания будут, товарищ Чепурный? Они мне для мотивировки нужны.

– Основания тебе? Так и клади... Стыд и позор перед пролетариатом и прочими, живущими днем. Скажи, что маловажные дела, наравне с неприличием, уместней кончать в невидимое время...

– Ясно, – согласился Прокофий. – Ночью человек получает больше сосредоточенности. А куда ревком перевести?

– В любой сарай, – определил Чепурный. – Выбери какой похуже.

– А я бы, товарищ Чепурный, предложил храм, – внес поправку Прокофий. – Там больше будет противоречия, а здание все равно для пролетариата неприличное.

– Формулировка подходящая, – заключил Чепурный. – Закрепляй ее. Еще что есть в бумаге? Кончай скорее, пожалуйста.

Прокофий отложил все оставшиеся дела для личного решения и доложил лишь одно – наиболее маловажное и скорое для обсуждения.

– Еще есть организация массового производительного труда в форме субботников, для ликвидации разрухи и нужды рабочего класса, это должно воодушевлять массы вперед и означает собою великий почин.

– Чего – великий почин? – не расслышал Жеев.

– Понятно, почин коммунизма, – пояснил Чепурный, – отсталые районы его со всех концов начинают, а мы кончили.