Читаем без скачивания Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок - Дмитрий Володихин

Недостаток его виден был на разных уровнях. Порой в иереи шел полуграмотный человек, «едва бредущий» по Псалтыри. Житейская ситуация. А порой русское духовенство сталкивалось с задачами, относящимися к богословию высшего уровня сложности, и страдало от недостатка знаний, позволяющих вести полноценное противоборство с духовным неприятелем. И это уже трагедия…

С особенным жаром дискуссии полыхнули в Европе под влиянием набирающего силу протестантизма — в середине XVI века. Одно дело — проклинать «прескверных лютор», воевать с ними, отрицать их, определять их чужесть интуитивно, и совсем другое — вести с ними серьезную полемику. Ко временам правления Василия III и Ивана IVсама эпоха, громко стуча в ворота, потребовала развернуть государственную мощь и церковную мудрость лицом к проблеме умственной скудости. Как русскому правительству, так и русскому духовенству насущно требовалась школа: и самое простое училище, и настоящая академия, сравнимая с европейскими университетами.

Светская и духовная власти ощутили новые потребности.

Государству были необходимы переводчики-полиглоты для дипломатической службы и перевода западной литературы практического характера. Не менее того правительство нуждалось в людях широко образованных, способных осваивать знания, относящиеся к прикладным специальностям: военному искусству, чеканке монеты, фортификации, горному делу, всякого рода промышленному производству и т. д.

Церковь же испытывала нужду в просвещенных деятелях, которые совладали бы с титаническим объемом работы по исправлению богослужебных книг, смогли бы переводить учительную литературу, вести диспуты с униатами, расколоучителями и еретиками, а также поддерживали бы своей ученостью авторитет Московской иерархии на Православном Востоке.

Полтора столетия прошло под знаком великой жажды — жажды устроить собственную академию.

Русская культура XVI—XVII столетий, в отличие от периодов более ранних, несет весьма отчетливые следы этатизации, иначе говоря, огосударствления. Государство и Церковь, также являющаяся одним из составных элементов старомосковской государственности, настойчиво стремились к введению в живописи, архитектуре, литературе определенных канонов. Эти каноны должны были соответствовать четким догматическим и каноническим требованиям. А от живописцев и духовных писателей требовалось поддерживать образ величественной симфонии двух сил: богоизбранного русского православного Священства и могучего русского православного Царства.

Подобное положение вещей являлось следствием тяжкой доли Московского государства, окруженного сильными неприятелями и гораздо более привычного к войнам, нежели к миру; следствием хозяйственной бедности страны и ее малонаселенности. Единство власти, единство военной силы, политическое единство, наконец, были насущно необходимы, и это делало почти неизбежным единство идеологии. Роль частных лиц и даже целых общественных групп как игроков на этом поле очень долго оставалась незначительной.

Русское просвещение, исключая лишь образование элементарного характера, создавалось государством и Церковью, возводилось ими из ничего до уровня, обеспечивавшего в будущем самостоятельное развитие. Большая трагедия состоит в том, что будущее этим ресурсом не воспользовалось…

Итак, еще в середине XVI столетия наши «книжники» — средневековые интеллектуалы — всерьез заговорили о необходимости завести училища. И действительно, в Москве рано появились «профессиональные» школы, готовившие специалистов для приказных (управленческих) учреждений. Они представляли собой нечто наподобие современных техникумов. Талантливые русские дети обучались вместе с детьми московских иностранцев в школе Немецкой слободы. Однако сколько-нибудь серьезное образование там дать не могли. Русская литература была довольно бедна переводами тех сочинений, знакомство с которыми, по понятиям того времени, делало человека образованным.

Лишь освоение одного из универсальных языков науки и высокой культуры могло обеспечить необходимый объем знаний. К ним в XVI—XVIII столетиях относились греческий и латынь. Пока правительство и Церковь, радевшие об учреждении полноценных школ, не нашли учителей, знавших эти языки, дело просвещения стояло на месте.

В XVII веке русская культура в целом и русское просвещение в частности прошли через полосу борьбы между «грекофилами» и «латинствующими», иначе говоря, — сторонниками ориентации на греческий язык и греческую православную культуру или же на латынь и культуру западноевропейскую. Вопрос о создании крупных училищ оказался напрямую связан с этой дилеммой.

Выбор языка обучения стал исключительно важен. Греческий стоял ближе Византийской цивилизации и православию, а латынь приближала Россию к Европе. Во всяком случае, к ее католической части…

Образование в Московском государстве играло роль ступени в духовном просвещении личности, оно никогда не являлось простым актом получения знаний. Церковь мощно влияла на все, что происходило в этой сфере. Соответственно, устройство греческих училищ было для нее приоритетным.

В Москве с почетом принимали греков — выходцев со Святого Афона, из Святой земли и т. п. Их всячески старались склонить к преподавательской работе. Однако сами приезжие греки нередко страдали недостатком образованности. В их среде, существующей под пятой иноверных правителей, внутри иноверного общества, духовное просвещение находилось в плачевном состоянии. Некоторые из греческих «книжников» получили образование в училищах латинизированного типа. Это создавало серьезную проблему. В Москве, как писал протоиерей Георгий Флоровский, видели «беспокойную связь "греческого" и "латинского"» и не без оснований опасались ее.

Кадровый резерв латинствующих оказался многочисленнее и сильнее по качеству: его пополняли выходцы из западнорусского ученого монашества, получавшего образование в школах латинского типа, коими обзавелись Киев, Полоцк, Вильно… На них смотрели с еще большим подозрением, однако по необходимости должны были пользоваться их услугами.

Обе стороны выставляли своих «бойцов», и те десятилетиями вели между собой сражение.

Крупнейшим сторонником западной традиции просвещения в России XVII столетия был белорус Симеон Полоцкий. Родился он, скорее всего, в Полоцке, который являлся в годы его детства и юности восточным порубежьем Речи Посполитой. До пострижения в монахи Симеон носил имя Самуил Петровский-Ситниянович. Образование он получил в Киево-Могилянской «коллегии» (высшем учебном заведении), а дополнил его, возможно, в академии города Вильно (ныне Вильнюс), но, скорее всего, в Полоцкой иезуитской коллегии. Современники писали о Симеоне Полоцком, что греческий язык и «греческие писания» были ему слабо знакомы. Он получил знания в просветительской системе, основанной на латыни и католицизме, хотя сам, по всей видимости, сохранил верность православию. В 1656 году Симеон Полоцкий принял иноческий сан и стал учительствовать в школе православного братства при полоцком Богоявленском монастыре.