Читаем без скачивания Оборотень - Людмила Сурская

Княжна всхлипывая, тяжело вздохнула.

— Ничего уже не образуется. Он не любит меня. Просто наслаждался своим благородным поступком. Ведь объяснить, почему он на мне женился, кроме как жалостью не возможно. Ну, а сейчас я стала в тягость.

Он немедленно ответил:

— Вот удивили, так удивили. Да барон в вас души не чает. С чего вы взяли такое суждение, ваше сиятельство?

Пи этих словах она резко повернулась к нему. На её лице было написано сомнение. Таня понимала желание доброго Митрича помирить их, но согласиться с его заблуждением не могла.

— Я знаю. Ах, Митрич, несчастнее меня нет человека. Я столько надеялась, ждала, была уверена в том, что, когда-то придёт время и он полюбит меня… Но нет! Ему вовсе не нужны моя искренность и невинные чувства. Я ему совершенно не нужна, ещё и мешаю. Теперь вот он вновь свободен. Мне надо, чтоб не мешаться под его ногами, поскорее забыть его.

А Митрич, испытывая беспокойство, гнул своё:

— Княжна, что на вас нашло. Вашу невинность он считает очаровательной. И потом…, как же он справится без вас, без меня…

Таня сорвалась со скамейке и забегала вокруг растерянного Митрича.

— О, Боже!… Не знаю, ты, если хочешь, можешь вернуться. Я тебе препятствий чинить не стану. Да, да… тебе необходимо вернуться к нему. А мне нужно сделать кое-какие приготовления для отъезда. Я отправляюсь в путешествие.

— Господи, горе то какое, и что за чёрная кошка меж вами пробежала… Вы ж оба мне дороги. Как мне разорваться.

— Ему ты нужнее, без тебя он никак не обойдётся. Да и мне так будет спокойнее за него. Возвращайся к нему.

Он о чём-то подумал и объявил:

— Возвернусь, но позже, нынче с вами побуду. Получается никудышное настроение у вас. Это совсем плохой знак. И что на вас, ваша светлость, нашло, ведь всё про меж вас так хорошо было. Может передумаете?!…

Она серьёзно сказала.

— Нет, это не возможно. Он не любит меня, нечего ему возле меня и маяться.

У Митрича аж вытянулось лицо. "Что она такое мелет?!"

— Как же так, княжна, что ж вы такое говорите?

Княжна слизывая слезинки принялась изливать душу.

— Ничего с этим не поделать так обстоят дела. Я поняла его. Женился, чтоб спасти меня от надвигающегося безумия. А так я ему, для его жизни, совершенно лишняя. Как помощник нужна была, и та причина отпала. Ты теперь есть, без меня обойдётся. Мешаю только. Вяжу по рукам и ногам. Он привык жить вольно. Я знаю, мне горько и одиноко без него будет. Думала, найду в себе сил переломить его в свою пользу и такое возможно, кабы любил. Но не писано такому быть. Приду немного в себя и в Европу поеду, путешествовать. Давно хотела. Но кто ж меня взял бы… или позволил. А сегодня я дама замужняя и свободная, выходит так, что даже от мужа, раз не нужна. — Она сидела на краю лавочки, как сердитая птица, готовая вспорхнуть и, всхлипывая, говорила и говорила…

— Ну глядите, ваша светлость, вам, конечно, виднее. То, что теперь вы свободны…,- это факт. Только вот кажется мне, что спешите вы с суждениями-то… Не надо бы так торопиться, любовь, как цветок, сорвёшь он вырастет, но уже другой. Или вон возьми скульптуру… Разбить просто. И высечь из камня не трудно новую, только душа в ней будет другая.

Глава 31.

Серж затянул с утренним подъёмом и завтраком. Давая себе возможность собраться с мыслями после вчерашнего столкновения с женой, да и ей отойти от горячки. И когда он подсел к столу, то не удивился отсутствию за таким поздним завтраком Тани. И скорее спросил просто так, затем чтоб спросить, чем с каким-то умыслом:

— Татьяна Николаевна завтракала?

— Никак нет-с…,- тут же ответил ему лакей.

Он перестал жевать, рука с вилкой так и повисла в воздухе.

— Да…, а в чём причина? Она больна?

Тот с каменным лицом ответил:

— Её светлость изволили уехать.

— Как уехать, куда? — подскочил он. Все признаки воображения вмиг разлетелись.

Лакей попятился. Таким хозяин не представал перед ними ни разу. Оттого заикаясь лепетал:

— Н- не изволили сказать. Только с вещами и в дорожном платье.

— Что?… Митрича позови. Ну что стоишь болван? Ко мне его, немедленно…

Но тот, втянув голову в плечи, не двинулся с места.

— Не возможно-с. С ним и уехала-с.

Вот так прилетела ещё одна новость.

Он взорвался совершенно неожиданно, похоже, что и для себя тоже. Схватил подвернувшуюся ему под руку вазу с цветами и запустил ей в стену. — К чертям всю эту жизнь! Прислуживающий за столом слуга попятился. Всякое случалось, но хозяина в таком состоянии видеть не доводилось. Вскочив, он стоял со сжатыми кулаками. Теперь ему было уже совсем не до еды. Поморщившись, глядя на осколки разбитой вазы и поломанные цветы, дёрнул шнурок звонка, и, вызвав слугу для уборки осколков, оставив завтрак, Серж поспешил в её комнату. Вещей действительно не было. Осталась только старая тряпичная кукла, сделанная ей когда-то в детстве нянькой и которую она всюду таскала за собой. Упав на пол и попав под покрывало, осталась Таней впопыхах не замеченной. Он поднял её, прижал к себе и, упав на ещё пахнущую женой кровать, пролежал так несколько часов кряду. Очнувшись, сел, обхватил свою несчастную голову руками. Стало жаль себя. Потом встал, растерев лицо ладонями, сгоняя зажавшие голову в тиски думы, забрал куклу, и пошёл к себе. "Она прищемила мне нос. Может, так и лучше. У неё должна быть полноценная жизнь. Раз повёз Митрич, значит, отправилась в поместье. Она всегда хотела быть свободной. Теперь у неё это есть. Осталось заиметь любовника и счастье в кармане. И у меня опять же развязаны руки, не надо искать причины удаляющей меня от дома. Осточертела та клубная жизнь. И потом всему есть своё время, своё место и своя цена". Но через несколько дней Серж понял, что её отсутствие ни сделало его ни свободнее, ни спокойнее. Наоборот, он лишился последнего, что было всегда при нём — это разума. Ему чудился её смех, и он бежал в ту комнату, радостный, что вот он сию минуту откроет двери, и она кинется ему на шею со словами: "Серж, ты негодник, я так скучала!" Или каждое утро торопился на завтрак, надеясь застать её за столом болтающую о всяких прелестных мелочах. Это чудное дитя умудрялось враз морща лобик думать и жевать. Разговаривать о серьёзных вещах и смеяться. С ней он не замечал, как завтрак подходил к концу. Он провёл несколько одиноких ночей и они не были покойными, как раз наоборот. Он ворочался до рассвета без сна, удивляясь тому, как это крепко ему одному спалось до женитьбы на княжне. Барон безумно хотел вернуть свою жену назад. Он надеялся на то, что она заскучает и вернётся. Но чуда не происходило, княжна не возвращалась. Помучившись неделю, расхаживая по спальне с закинутыми за голову руками в сплетёнными в тугой замок пальцами и думая о собственной жизни: брак, в который он вступил без особых размышлений и с поспешностью, оказался пыткой для обоих. Да он её любил и ему казалось, что она его тоже. Да он чувствовал необходимость позаботиться о ней. Но ей-то нужно больше чем дружба. Да между ними существовали невидимые нити связи, у них были радости взаимного общения и привязанности и много ещё чего объединяющего. Но он не может покрыть своей страстью её страсть…Так маршируя не один день, он под горячую руку пришёл к выводу, что таким, как он жить не стоит. Не будь его в живых, она встретит достойного человека и устроит свою судьбу. "Жаль, что Владимир не пристрелил, теперь самому придётся на пулю нарываться. Живуч и вынослив оказался, только не к месту", — скрипел он на своё никчёмное существование зубами. Злоба бессилья и набирающая с каждым мгновением силу ненависть закипала в груди. На кого? На себя и судьбу. На весь свет божий и людей заодно. Кому жить, кому пропадать — на роду написано и с тем ничего не поделать. Он носился, как безумный зверь по кабинету. Кляня всех и вся. Один, совершенно один, на всём белом свете, среди тысяч людей и никому нет до него никакого дела. Так на что ему та никчёмная жизнь, те чужие люди. Каждый сам по себе. Они сами в своей жизни хозяева, он в своей. Вот поэтому и пора поставить на ней точку. Оставив в сейфе письмо, где он всё своё имущество и капиталы оставляет жене. И отдав распоряжение управляющему на случай его долгой отлучки. Он сбросил с себя одежду и пристегнул ошейник. С собой забрал её тонкую кружевную перчатку. Он нёс её в зубах. Нельзя сказать, что ему была по сердцу такая перемена. Но он не видел другого выхода. Он так решил. Куда брёл, сам не знал, собачьи ноги несли. Они сильные, им лишь бы бегать…