Читаем без скачивания Новый Мир ( № 2 2010) - Новый Мир Новый Мир

[44] М и с и м а  Ю. Голоса духов героев, стр. 207.

[45] Сам Мисима в эти годы почти полностью солидаризовался с «голосами духов», считая «главной работой» императора не только сохранение традиционных японских идеалов, но и противостояние надвигающейся вестернизации Японии. Традиционное японское «мы» Мисима противопоставлял — как по этическим, так и по эстетическим мотивам — «отвратительному» современному «я».

[46] Игра отражений ( франц., букв. игра зеркал) — выражение, обозначающее вырождение реальности, деградированное состояние.

[47] Образ из песни Сергея Калугина и группы «Оргия праведников» «Армагеддон FM» из проникнутого эсхатологическими предчувствиями альбома «Уходящее солнце» (2007).

[48] М и с и м а  Ю. Голоса духов героев, стр. 194 — 195.

[49] М и с и м а  Ю. Храм на рассвете. Пер. с яп. Е. Струговой. СПб., «Симпозиум», 2005, стр. 119. Далее роман цитируется по этому изданию.

[50] Там же, стр. 229.

[51] М и с и м а  Ю. Храм на рассвете, стр. 344.

[52] Там же, стр. 349 — 350.

[53] Там же, стр. 238.

[54] М е щ е р я к о в  А. Быть японцем..., стр. 492.

[55] М е щ е р я к о в  А. Быть японцем..., стр. 490. Ср. с описанием схожих процессов в Чехии после советской оккупации у М. Кундеры: «За те пять лет, что прошли со времени вторжения русской армии на родину Томаша, Прага неузнаваемо изменилась: он встречал на улицах других людей, чем когда-то. Половина его знакомых эмигрировала, а из той половины, что осталась, еще половина умерла. Этот факт не будет зафиксирован ни одним историком: годы после русского вторжения были периодом похорон; частота смертей была несравнимо выше, чем когда-либо прежде. <…> Однако умирали и те, кого никто не преследовал открыто. Безнадежность, что овладела страной, проникала через души к телам и сокрушала их. <…> Но мир был столь омерзителен, что никому не хотелось вставать из мертвых» (К у н д е р а  М. Невыносимая легкость бытия.

Пер. с чешского Н. Шульгиной. СПб., «Амфора», 2001, стр. 257 — 258).

[56] Там же, стр. 543 — 544.

[57] М о р р и с  А. Благородство поражения..., стр. 363.

[58] М е щ е р я к о в  А. Быть японцем..., стр. 559.

[59] Ю н г е р  Э. Националистическая революция. Политические статьи 1923 — 1933. Пер. с нем. А. Михайловского. М., «Скименъ», 2008, стр. 32.

Ср. с написанным перед смертью стихотворением молодого камикадзе:

Оставь свой оптимизм,

Открой свои глаза,

Японский народ!

Япония обречена на поражение.

Именно тогда мы, японцы,

Должны будем вдохнуть в эту землю

Новую жизнь

(цит. по кн.: М о р р и с  А. Благородство поражения..., стр. 265).

[60] Ср. с Kehre («поворот») — понятием из философской системы М. Хайдеггера, подразумевающим «поворот, превращающий опасность в спасение».

[61] О рецепции японской литературы (в том числе и Мисимы) и, шире, японской культуры в современной России см.: Ч а н ц е в  А. После моды на Мураками. — «Новое литературное обозрение», 2004, № 69, стр. 240 — 256.

[62] К слову, во время войны заимствования разрешались только из немецкого языка, но уже к концу войны началась самая большая с эпохи Мэйдзи волна заимствований из английского.

[63] Тем более что попытка эта уже не первая: «В st1:metricconverter productid="2002 г" w:st="on" 2002 г /st1:metricconverter . об этом (ограничении гайрайго. — А. Ч. ) заявил премьер-министр Коидзуми Дзюнъитиро, и по его инициативе Государственный институт японского языка даже составил список нежелательных гайрайго <…>. Н. Готлиб сопоставила этот эпизод со сходным в Государственной Думе России ( st1:metricconverter productid="2003 г" w:st="on" 2003 г /st1:metricconverter .), отметив, что российский президент в отличие от японского премьера не проявил заинтересованности в изменениях языковой нормы…» (А л п а т о в  В. Япония: язык и культура. М., «Языки славянских культур», 2008, стр. 101).

Из Книги счастья

Б а х ы т  К е н ж е е в. Обрезание пасынков. Вольный роман. М., «АСТ», 2009, 384 стр.

Может быть, это точка безумия,

Может быть, это совесть твоя —

Узел жизни, в котором мы узнаны

И развязаны для бытия.

Осип Мандельштам

1

Бог создавал мир пять дней. По окончании каждого дня Он оглядывал свое Творение и убеждался, что оно хорошо. Бог создавал этот мир как писатель пишет книгу. Из ничего. Из чистой мысли. Из Слова. Затем Ему понадобился читатель. Читатель, способный вслед за Богом увидеть, что Творение хорошо. Читатель, который назовет это Богово «хорошо» гармонией. Или счастьем. Но для того чтобы читатель смог увидеть и понять эту гармонию, его пришлось отделить от нее, обособить, создать перспективу. На шестой день Бог создал человека. О том, что Он остался доволен результатом своей работы, в Библии ничего не сказано.

2

Первоначально новая прозаическая книга Бахыта Кенжеева называлась «Из „Книги счастья”». По настоянию издательства автор сменил название. На наш взгляд, напрасно.  В первую очередь жаль потерянный предлог. С одной стороны, существует некая общая для всех «Книга счастья», а текст книги является лишь отдельными выписками оттуда. А с другой стороны, предполагается «Книга счастья» как универсальный источник, из которого мы все выходим и от которого бесконечно отдаляемся, отпадаем. Отпадение, отделение является главной темой книги. Этому движению соответствует ее трехчастная композиция. Рай — первая часть. Грехопадение — вторая. Ад — третья.

Эту книгу трудно вписать в рамки какого-то определенного жанра. Эссеистика, детские воспоминания, даже детектив и фантастика — все это не то чтобы перемешано, а как бы расположилось слоями, словно разноцветные полоски в стакане с цветным желе. Желтый, красный, фиолетовый, снова желтый... Эта нарочитая разделенность, несвязанность отдельных кусков и целых частей текста производит поначалу несколько странное впечатление. Сам автор дал своему произведению подзаголовок «Вольный роман», видимо имея в виду прозу, отпущенную на волю, свободную от тесных жанровых рамок.

Только дочитав книгу до конца, понимаешь, что «вольность» эта — кажущаяся. Есть тут и довольно жесткий сюжет, связывающий разнородные куски между собой, и общая тема, и не сразу схватываемое повествовательное единство. Короче говоря, перед нами сюжетное повествование, охватывающее три поколения одной семьи. Так что, за неимением лучшего определения, мы в дальнейшем будем называть эту не совсем обычную книгу романом.

3

«Должно быть, когда бы не первородный грех, не проклятие Господне, вряд ли заслуженное потомками Каина, вся наша жизнь доставляла бы нам такую же бескорыстную радость, как в детстве…»

Первая часть представляет собой серию небольших поэтических новелл о детстве, когда «мир казался куда более плотным, весомым и убедительным, чем впоследствии».  Эта плотность, вещественность, правильность — главная ее тема. Каждая из новелл посвящена вещи, предмету. Реальность счастья, вещность красоты — вот здесь, в этих спичках на коммунальной кухне, в электрическом моторчике из «Детского мира», в новом торшере, в квасе на улице, в коллекции марок... Как в отрывке из одного кенжеевского стихотворения, написанного примерно в то же время, когда писался роман:

Топает босиком второклассник на кухню, чтобы напиться

из-под крана, тянется к раковине — квадратной, ржавой.

И ломается карандаш, не успев ступиться,

и летает Гагарин над гордой своей державой.

Он (ребенок) блаженствует, он вчера в подарок —

и не к дню рождения, а просто так, до срока, —

получил от друга пакетик почтовых марок

из загробного Гибралтара, Турции и Марокко.

Поэзия — это, в сущности, порядок слов. Высшая ее цель — достижение гармонии, когда каждое слово стоит на своем, единственно правильно предназначенном ему месте. Поэзия не создает ничего нового, она ищет то, что уже есть. Она как решение задачи, как доказательство теоремы. Проза, как правило, не ищет. Проза творит мир, в крайнем случае его объясняет. Но проза первой части — это проза поэта. Это доказательство наличия гармонии. Это выписки из «Книги счастья». Это в идеальном порядке расставленные слова. 

«Магазины, находившиеся в пределах пешей ходьбы, делились на скучные и удивительные. Некоторые обладали собственными именами: гастроном близ улицы Веснина назывался серым магазином, а овощная лавка напротив бывшей церкви Николы на Могильцах — базой, потому что именно продуктовая база располагалась там во время войны. <...> Молочная и булочная на Кропоткинской назывались нарицательно, а вот гастроном рядом с ними носил имя „Угловой”. Соль и молотый красный перец, равно как и загадочные кардамон и бадьян молотый, томились на прилавках любого гастронома, как, впрочем...»