Читаем без скачивания Культурный разговор - Татьяна Москвина

Достоинство! Это в нашем рассказе слово правильное и с нашим героем крепко-накрепко связанное. Сочетание в роли внешней униженности и внутреннего достоинства – кажется, всерьез привлекает артиста. Недаром его король Лир (ТЮЗ, постановка Александра Шапиро) по-настоящему начинался с первого укола боли, с первого оскорбления и унижения, но, впрочем, он уже в начальных сценах не был самодовольным и беспечным, что-то понимал и предчувствовал. Ожидание беды, расположенность к боли чувственно окрашивает многие создания Сергея Дрейдена. Его герои готовы к несчастью. Как сказал о себе Евгений Шварц в дневниках, «я научился греться от спичек, отдыхать в промежутках между землетрясениями и воспринимать отсутствие тревоги как счастье» – слова, подходящие многим героям актера.

(Шварца, к слову, Дрейден знал лично, драматург дружил с отцом актера, божественно проницательный Шварц где-то в дневниках хвалит мальчика, как, кстати, и маленького Алешу Германа, – и я лелею мечту, что они когда-нибудь как-нибудь необыкновенно повстречаются в творчестве, Сергей Дрейден и Евгений Шварц…)

В пьесе Брайана Фрила «Мой уникальный путь» (постановка Григория Дитятковского, театр «Приют комедиантов») Дрейден играет импрессарио, долгие годы работающего с мнимым целителем – вдохновенным алкоголиком и шарлатаном. Многословная ирландская пьеса состоит из монологов трех персонажей, действие происходит в ирландской глубинке. «Присвоить» такой материал, даже просто справиться с текстом ужасно сложно. Про режиссера Дитятковского вообще можно сказать словами советской песни – «нет, мы легких путей не искали!»; он сам играет в спектакле, как раз этого самого обманщика, с которым кружит по ирландским дорогам герой Дрейдена.

Дитятковский, как известно, замечательный артист (и уж по одному по этому не будет гореть в аду для режиссеров, в котором они, конечно, для начала встретят лицом к лицу всех классиков, над которыми издевались при жизни). Любопытна индивидуальность и его партнерши, Дарины Дружиной. Трио «двое мужчин, одна женщина» хоть и не достигает той пронзительности, которая была когда-то в спектакле Дитятковского «Потерянные в звездах», где играли Сергей Дрейден, Вячеслав Захаров и Елена Немзер и где было достигнуто феноменальное ощущение обреченности людей, теряющих время, – но и оно, это сегодняшнее трио, тоже звучит и трогает. А Дрейден, конечно, разводит свое «чаромутие» с первых минут. С монолога о том, что же делает артиста по-настоящему великим.

Стуча мелом по грифельной доске, указывая пальцами в развешенные фотографии, запинаясь и хмыкая, он не то дурачит зрителя, не то исповедуется ему. Слой за слоем набрасывает краски на своего героя и истинное знание о нем, так что настоящая картина личности получается лишь в самом конце представления. Под скепсисом, насмешливостью и разочарованиями таится нежная душа, отчаянно влюбленная и в своего друга-обманщика, и в его нелепую женщину, и во всю эту бедную несчастливую жизнь…

В новом анимационном произведении Ирины Евтеевой «Тайна морского пейзажа» Дрейден играет старого художника Вань Фу. Доведенный евтеевскими фокусами почти до бесплотности сна или привидения, артист безукоризненно верен себе – это именно китайский художник из притчи, и не только потому, что просторные стилизованные одежды, длинная косица из седых волос на затылке и специальные брови (пикантный разрез глаз собственный, дрейденовский) идут ему необычайно. Его элегантная естественность как будто пропитана поэзией, философией и живописью, и, чтобы запечатлеться в душе зрителя, достаточно двух-трех взглядов или даже одного китайского стихотворения, прочитанного актером. Тут та «Гекуба», о которой ранее шла речь, явлена в полную мощь. Вдобавок, Дрейден и сам художник-любитель, на мой вкус превосходный, так что лирическая пронзительность сыгранного отчасти автобиографична. Но я о другом.

Заимствуя у китайцев игру в определения, можно назвать нашего героя «мастером разбивания поверхностей». Всяких поверхностей в искусстве, которые отливают прочной банальностью, крепкой тривиальностью, по которым скользишь, не вникая и не тревожась ни о чем. Даже если текст роли не банален, всегда есть опасение уйти в гладкую-сладкую декламацию. Вот этого Дрейден не переносит. Ему нужно все развинтить, разбить и разгрызть, а потом сложить по-новому, чтоб всякая осанна прошла сквозь горнило сомнений, а любая очевидность напиталась разными сомнениями, тревогами и страданиями. Потому что человек не может с беспрерывной пуленепробиваемой уверенностью транслировать даже самые лучезарные смыслы.

Он, человек-то, явно что-то транслирует, да только это не победный марш чего бы там ни было, а сложная нервная пульсация. Она в той или иной степени затруднена, она сплетена из своеобразных нитей и токов. В общем, верить можно только затрудненному дыханию, прерывистой речи, сбивчивым словам…

В фойе Театра на Литейном одно время шла такая пьеска английская, «Жизнь в театре». На двоих вещица – старый знаменитый актер и молодой восторженный. Действие разворачивается после окончания спектакля, где играл старый знаменитый. А, вот тревожным огоньком вспыхнуло мне слово «старый» – оно не для Дрейдена. Он не старый, и не пожилой, к нему все это нейдет, он такой… богатый жизнью, что ли. Есть люди, в которых жизненный опыт словно и не откладывается, а у нас противоположный случай. И вот, в начале «Жизни в театре» Дрейден сидит и завязывает шнурки на ботинках, долго, тщательно, с трудом, со всякими пофыркиваниями, вздохами и смешками.

И попутно объясняет молодому человеку, что именно он ненавидит в театре. Когда орут. Когда лгут. Когда все так глупо и мертво, что хочется бежать вон. И ясно, что это он о своем понимании-ощущении театра говорит – когда стоять на авансцене и молотить текст это что-то ужасно постыдное, бессовестное. А вот покашливая и завязывая шнурки, с кряхтеньем и досадующими восклицаньями, словно пробираешься узкой тропиночкой сквозь кустарник, можно нечаянно (на самом деле обдуманно) «сказать слово правды и любви» (выражение композитора Мусоргского). Лобовая атака в таких делах запрещена.

По картинам, в разное время написанным, видно, какой у Дрейдена цепкий, властный, острый глаз на детали, притом что все они служат чувству и впечатлению целого. Наверное, этому глазу художника мы обязаны тем, что все образы Дрейдена тщательно прорисованы. Но к слову у него отношение иное. Больше страха и почтения, больше волнения, постоянные сомнения и страдания – как воплотить слово. Поскольку у артиста идеальное чутье на качество текста, подходы всегда разные. Кого-то можно подправить, чтоб лучше ложилось на язык, – ну а кто-то нуждается лишь в том, чтобы окутать любовью, нащупав те интонационные острия, на которых будет растянута словесная ткань.

Так случилось, что Дрейден сыграл главную роль в фильме по моему сценарию – «Не делайте бисквиты в плохом настроении» (режиссер – Григорий Никулин, ныне покойный). «Не делайте бисквиты в плохом настроении» – третья новелла из пьесы «Па-де-де», правда, в картине много вставных эпизодов и неизвестного мне текста – не то Никулин приписал, не то Сергей Снежкин (в то время руководитель студии «Бармалей», где снимался фильм), Снежкин обожает всех дописывать, даже Булгакова. Но что касается персонажа по имени Мистер Икс, доблестного провинциального кондитера, мастера и поэта своего дела – он целиком мой, и слова, которые Дрейден говорит, – мои.

То есть были моими. Это и есть счастье, которое у меня не отнимут все ненавидящие меня театроведы на свете, – что моя работа послужила материалом для такого артиста. Я сочинила эту роль, но я не понимаю, как он ее сделал, что там шла за ворожба и какие туманы клубились.

Он вытащил все явные и тайные ритмы текста и ни разу не форсировал и не ослаблял нужного в каждом данном моменте напряжения. Он был в меру сказочным и смешным, в меру лиричным и острым. В обворожительно-доверительную манеру поведения своего героя он как-то искусно вплел атмосферу белых ночей, воспринятую добродушным провинциалом, – ни на минуту не прерывая свою личную, нервно-сложную пульсацию.

Но славный кондитер Никифор – отличная, однако «нормальная» работа актера. То, что Дрейден делает в фильме Бориса Хлебникова «Сумасшедшая помощь» – это что-то из другого измерения. Нищий инженер на пенсии спасает мир, пытаясь помочь еще более нищим… Дрейден, собственно, сыграл там современную вариацию Дон Кихота, только без «хрестоматийного глянца», соединив высочайший строй благородной души с самым реальным безумием (у героя паранойя, сыгранная пугающе достоверно). При всем невероятном мастерстве актера сквозь восхищение его искусством из зрителей, не каменных сердцем, попросту хлынула дикая жалость – к одичавшим и одиноким, к забытым Богом и страной, к добрым, оборванным, безумным и обреченным…