Читаем без скачивания Культурный разговор - Татьяна Москвина

Самого выстрела крупным планом в «Донской повести» нет. Показана Баба с младенцем, сидящая на упавшем дереве, в позе, опять-таки отсылающей нас к Возрождению. Сомнений в том, кто это, быть не может. А значит, не может быть и сомнений в том, кто прав и кто виноват в этой истории.

Людмила Чурсина: «Больше никого нет – все ушли»

– Как вы попали в «Донскую повесть»? Ролей такого плана и такого масштаба у вас до этого не было, то был первый и чрезвычайно убедительный шаг. Как вы его сделали?

– В Щукинское училище приходили ассистенты по актерам, смотрели, приглашали. До этого была уже работа в фильме «Когда деревья были большими», где я играла «королеву» местного значения, затем со Светланой Дружининой в картине «На семи ветрах» мы были санитарками. Когда мне предложили сыграть Дарью, я даже не знала, что это за роль. Приехала на «Ленфильм», почитала сценарий и подумала, что этого быть не может, потому что не может быть никогда. Дородная, мощная, самобытная, прошедшая огонь, воду и медные трубы казачка! Познакомились с режиссером Фетиным, сняли кинопробу. Он пытался мне помочь быть поразвязнее, но это не сразу пришло. После пробы я уехала в Москву заканчивать училище, меня пригласили в Театр имени Вахтангова, о решении на «Ленфильме» я ничего не знала и только через несколько месяцев получила телеграмму: «Приезжайте станицу Раздорская для участия съемках фильма «Донская повесть» роль Дарьи». Значит, я еду играть главную роль?!

Приехала в Ростов, на «метеоре» добралась до станицы Раздорской, она безумно красивая, зажиточная была тогда. Оформила я себя как героиню – сделала «халу» на голове, каблук, короткая юбка, чтобы произвести впечатление. И когда меня встретили Леонов и Фетин, они немного оторопели, был выходной день, они рыбной ловлей занимались. Леонов поставил ведро и сказал обреченно: «Да как же я с этой дылдой сниматься буду?» Тут во мне тоже взыграло самолюбие, и я сказала: «Знаете, если нам предстоит вместе работать, закажите себе скамеечку».

Владимир Александрович Фетин сразу же сказал, что меня не утвердили, а вызвали с испытательным сроком, кандидатур более чем достаточно, и дал мне десять дней: «Если за это время ты не обабишься, то придется расстаться». Надо было надеть костюм героини, чтобы никаких маникюров, духов, чтобы все было по-настоящему, чтобы «порепались» пятки, чернозем под ногтями и все запахи степи и Дона.

Поселили меня у донской казачки, прямо на берегу Дона, спала я под виноградниками, тут же помидоры, ароматы. Хозяйка была женщина мощная, мужчин в основном из погреба вытаскивала на просушку, работала и в поле, и на огороде, и крышу крыла, и белила – все сама. Прошло десять дней, я ездила на съемки в степь, на натуру, наблюдала, переоделась в костюм Дарьи – широкая юбка, маленькая казачья кофточка, и так в нем и прожила два с половиной месяца, босиком. У хозяйки я пыталась и говору учиться. Понимая, что надо будет петь, голосить донскую песню, ходила на берег Дона, где после жаркого рабочего дня собирались женщины и, выпив чарку молодого хмельного донского вина, становились особенно голосистыми. У них я училась и женской мудрости, и женскому лукавству, вмести с ними и пела. И пила – приходилось и стопку выпить, чтобы окрепнуть в голосе.

Прошло десять дней, начались репетиции, и я поняла, что меня не отошлют.

Конечно, во время съемок было все непросто, опыта мне не хватало.

Эта картина мне подарила не только встречу с удивительной шолоховской героиней, а и с таким уникальным артистом, целованным Богом, как Евгений Павлович Леонов. Он человек удивительного обаяния, он антигерой, такой «антимужчина», но он достойно это нес, умел в свой адрес пошутить. И Фетин, и Леонов, и Валечка Владимирова, и все партнеры понимали мою неопытность и относились с терпением. А я сама, когда у меня были свободные дни, репетировала, плакала, голосила.

Когда закончились съемки, я вернулась в Москву и приступила к репетициям леди Анны в «Ричарде III» в постановке Рубена Симонова, в ней был занят и Михаил Астангов. Тем временем выяснилось, что в «Донской повести» не хватает нескольких сцен, не успели снять ту, в которой Дарья рожает ребенка, и Яков ее расстреливает. Снимали в павильоне, куда привезли огромное количество земли, прошлогодней листвы, там были корни, кусты, в общем, устроили всё. А я уже освоилась в роли, и в сцене, где Дарья собирается рожать, я до того обнаглела, что когда у Леонова был текст, я кряхтела «Яша…» – а одним глазом посматривала по сторонам. Осветители, гримеры, которые после команды «Мотор!» обычно своим делом занимаются, приникли к нам и наблюдали, слушали. Сняли мы всего два дубля. Я еще позволяла себе в тот момент, когда Евгений Павлович был крупным планом, строить ему какие-то рожицы…

За роль Дарьи я получила свою первую награду на Всесоюзном кинофестивале за лучшее исполнение женской роли, а Евгений Павлович Леонов, которого поначалу тоже не утверждали на роль, Гран-при на фестивале в Индии. Надо отдать должное Владимиру Фетину, он был бескомпромиссный в работе и творчестве, он мог годами сидеть без работы, но не менять своего мнения ни на йоту. Ему говорили – какой же герой из Леонова? Петр Глебов в «Тихом Доне» Сергея Герасимова – вот настоящий казак. Но Фетин не отступал от Леонова. И думаю, он в этом плане выиграл.

Мне после «Донской повести» стали предлагать роли дородных сельских женщин – доярок, свинарок, но суть не в этом, всякая профессия уважаема, тем более людей, которые нас кормят. Но если у Шолохова это действительно трагическая судьба, то пошли предложения, где все было невнятно, однобоко, пресно, и я отказывалась.

Ну а потом на «Ленфильме» Герберт Морицевич Раппапорт приступал к съемкам фильма «Два билета на дневной сеанс». Мы жили с ним в одном доме – когда я переехала в Ленинград и мы с Фетиным, спустя некоторое время после «Донской повести», поженились. Сначала жили в проходной комнате у Шаргородских – он дивный оператор, она монтажер, – позже нам дали в этом же доме комнатку в коммунальной квартире. В этом же доме жил и Козинцев… Раппапорт предложил мне главную роль журналистки. Я почитала сценарий и сказала – давайте я попробую сыграть Инкуэстонку. «Люська, ты с ума сошла, ты же положительная женщина». Я попросила провести кинопробы, чего-то напридумывала. Училась эстонскому акценту, и после «русской березки» взялась за деваху «с трех вокзалов». Герберт Морицевич посмотрел и сказал, что можем попробовать…

Иногда и в жизни, и в кинематографе надо выжидать чего-то. А роль в «Донской повести», конечно, для меня самая памятная – когда все впервые. Впервые надо было на экране любить, ненавидеть, предавать, становиться матерью, умирать. Роль действительно удивительной судьбы, возможностей. Поэтому, когда спрашивают про самую любимую роль, я называю «Донскую повесть».

– Когда вы были на донской земле во время съемок, вы оценили колорит этих рассказов?

– Это ощущается – Шолохов знал, как дышит степь, как она пахнет, какая симфония может быть услышана в степи, если припасть к земле, – это все я сама испытала. И этот Дон бесконечный, мощь, неторопливость. Тут невольно вспоминаешь Монтеня – истинное достоинство подобно реке: чем глубже река, тем меньше издает шума. В картине участвовали местные жители, они интересовались процессом, были очень гостеприимны, каждый двор варил свою уху – с курицей, без курицы, трехкратную, четырехкратную… Евгений Павлович был очень популярен после «Полосатого рейса», и мне перепадало с ним быть приглашенной в гости. Народ удивительно добротный и открытый, и в то же время знал себе цену. Женщины, как бы они ни упахивались в поле и со своими пьяненькими мужьями, когда надо – расправляли плечи и вели себя с достоинством.

– Ваша Дарья – не какая-нибудь забитая, подневольная, плачущая. Очень сильный, гордый, самостоятельный характер, принимающий решения. То есть это казацкий характер? Они не знали крепостного права, вольные.

– И связь с землей, с природой, с Доном – это сильно в них ощущалось. Наверное, это очень их питало, питало и характер, и ощущение жизни.

Вспомнила сцену, когда Дарья идет по степи пьяная и поет. А герой ее поджидает и дает ей по физиономии. Я говорю Владимиру Александровичу Фетину – может, мне действительно немножко самогончику для куража? – Ты с ума сошла. Лучше накануне попробуй, запомни это состояние, а потом воспроизведи. Тем более в степи жара – 32–33 градуса. И вот мы снимаем. На репетиции я подставляю физиономию – и он так меня чуть-чуть по щеке, ласково. Его отзывает Фетин и что-то говорит ему выразительно. Я, ничего не подозревая, так же спускаюсь с холма, пошатываюсь, пою, подхожу к нему, и вдруг он размахивается, а ладошка у него была такая большая, как оладушка, мясистая, и так мне по физиономии заехал, по щеке ударил, что я падаю, бусы рвутся. Так у нас не было запланировано. Порвались бусы – я плюхаюсь на землю, растерялась, бусы потеряла, собираю их в пыли, куда-то их за пазуху засовываю и от обиды плачу. Просто я расплакалась, что меня не предупредили и ударили так сильно. Осталась потом даже какая-то синева – гримировали. Второй дубль этой сцены мы даже не снимали.