Читаем без скачивания Культурный разговор - Татьяна Москвина

– Когда начинал, казалось – ерунда. Помню, Роману Балаяну эдакое ляпнул, что стыдно повторять сейчас. Дурость юношеская. А что, говорю, такое «Летят журавли»? Обыкновенный средний советский фильм… С уходом советского кино мы потеряли многие профессии – и главные, и вспомогательные. Потеряли культуру съемок. Раньше это был целый процесс, если хочешь – таинство. В этом была неторопливость, необходимая для созидания.

– И вдобавок, людей еще что-то волновало помимо денег.

– Купить все равно было нечего, так что о них думать. До тридцати лет, до поездки в Англию я жил в долг, от зарплаты до зарплаты, занимал, перезанимал. Если большая нужна была сумма, я знал, что раз в год-полтора снимусь обязательно и занимал под следующую картину. Я так жил, и вся страна так жила, и ничего. А сейчас…

– Сошли с ума, по-русски, меры-то не знаем… Итак, что же человек? Он может сопротивляться своему времени, во всяком случае, тому, что ему в этом времени не нравится и не подходит, и сопротивляться успешно?

– Обязан!

– Даже обязан. А может, ему такое назначение – быть выразителем своего времени, а не его противником.

– Сопротивляясь, он и будет тогда выразителем.

Рассказ о Бабе неубиваемой

Пятьдесят лет фильму «Донская повесть»

«Донская повесть». Сценарий Арнольда Витоля по мотивам рассказов М.А.Шолохова «Шибалково семя» и «Родинка».

Постановка Владимира Фетина.

В главных ролях: Людмила Чурсина, Евгений Леонов.

Ленфильм, 1964

Что это за время года? Некая вечная весна, без снега и дождя, степные просторы, станицы, бродячий отряд красноармейцев. Однако командир вдруг щиплет кисть винограда… С кем воюют они? Врага не видно. Прибилась к отряду Баба, отправили ее в обоз к пулеметчику Шибалку, и кочуют они вместе по донской земле. Время года – Гражданская война, так что и виноград весной извинителен: весь круговорот природы будто нарушен. Бабу, родившую ему дитя, Шибалок пристрелит в лесу – она покаялась ему в страшном грехе, шпионила в пользу атамана, доносила врагам о передвижениях отряда, погубила множество товарищей. Разве возможно не казнить гадину? Так-то оно так…

Кажется, авторство написанных в середине 1920-х годов «Донских рассказов» никем не оспаривалось, в отличие от авторства «Тихого Дона»; между тем, предположение о том, что это написал один и тот же человек, отнюдь не будет робким. Сильный замах и точный удар этих кратких выплесков натурального логоса предвещают будущий замах и удар: разъяренная земля воюет сама с собой, и эпическое бесстрастие – единственно верная интонация в катастрофах такого масштаба. Вообще подлинная история метаморфоз автора (М.А.Шолохова) куда интереснее пошлых картинок, годных для второсортного голливудского кино, – в которых спрятанный в подвалах станицы Вешенская гениальный белогвардеец под пытками выдает предприимчивому аферисту «Тихий Дон» страницу за страницей. О, если бы все было так просто. Если бы автор «Тихого Дона» погиб так славно, а не задавленный временем и собственной трусостью…

Уже прогремел фильм «Тихий Дон» Сергея Герасимова с Петром Глебовым и Элиной Быстрицкой (1958), предъявив все красоты «большого стиля», для должного разворота которого режиссеру всегда полезно несколько застыть, замереть, допустить частичное или полное окаменение тех сосудов, по коим в творческом организме течет живая кровь – когда Владимир Фетин взялся за экранизацию по мотивам шолоховских рассказов. В его активе был дебютный фильм «Жеребенок» (тоже по рассказу Шолохова) и всенародно обожаемый «Полосатый рейс». Конечно, человек, справившийся с тиграми и обезьянами, вольно резвящимися на палубе советского корабля, вполне мог справиться и с эпическим изображением Гражданской войны. Однако «Донская повесть» – драма на грани трагедии. И рифмуется она не с «Тихим Доном» Герасимова, а с картиной «Сорок первый» Григория Чухрая (1956), где красноармеец Марютка (Изольда Извицкая) застрелила красавца-белогвардейца Говоруху-Отрока (Олег Стриженов), явив новую этику нового мира. Общественное важней личного, классовое могущественнее индивидуального, а революционная война сильнее любви. Именно это утверждал выстрел снайпера Марютки в белогвардейца, метнувшегося к своим, – свои были далеким призраком спасительного корабля в море, а выстрел – самым настоящим. В рассказе Бориса Лавренёва снайпер Марютка вышибла из вражины чудесный синий глаз, которым так опасно пленилась, и глаз, как указывает автор, качался на волнах. «Очнись, болезный мой! Синегла-а-зенький!» – вопила Марютка, бросив ружье… Проза двадцатых любила изображать такие штучки.

В фильме Чухрая физиологических деталей, конечно, нет. Одна психология, но предельно убедительная: естественно, дикая красноармейка не могла не влюбиться в красавца белогвардейца (Стриженова! «Овода» из популярной советской экранизации романа Войнич), оставшись с ним наедине, без укрепляющего воздействия комиссаров, и не могла его не убить, повинуясь классовому чувству. Они – враги. Точка!

Шпионка Дарья и красноармеец Шибалок из «Донской повести» тоже враги, однако утвердительной точки в фильме Фетина вовсе не получилось, более того, со временем эта идеологическая «точка» решительно обратилась в многоточие. Вечное в образе Бабы явно победило временные понятия о добре и зле, потому что Баба в своем истинном натуральном виде – принимающая мужчину и рожающая дитя – принципиально непобедима. При своем появлении в картине она лежит с задранным подолом, раскинув ноги, в избе, захваченной красноармейцами, и понятно, отчего насмешник-боец (Борис Новиков) крякает с досадой и восторгом одновременно. Мир революционной борьбы нарушен, обеспокоен и подавлен этим возмутительным фактом – лежащей перед мужиками Бабой. Ничего хорошего их с этой бабой не ждет. Погубит их Баба.

Людмила Чурсина явилась в «Донской повести» как прелесть и беда, соблазн и ужас, предвестие счастья и катастрофы. Раскинувшая ноги Баба оказывалась в прочнейшей связи с землей, ждущей любви и труда, по которой мчатся мужчины, сеющие войну и смерть. Высокая и стройная молодуха, чья стать маняще виднелась из-под наверченных казачьих юбок и платков, умела улыбаться той самой улыбкой, которую мастерски умели ловить художники Возрождения. Да, сама земля породила эту проклятую неубиваемую Бабу, шпионку и диверсантку вечности. И добро бы она сошлась с хорошеньким командиром красного отряда, но нет – выбор Фетина на роль мужа Бабы был безупречен, он взял Евгения Леонова. Что бы там ни думал этот молчаливый «шишок» о прекрасном будущем нового мира, он ей не муж. Как весна превратилась в войну, так и на месте доброго крепкого Мужика, который по справедливости положен столь упоительной Бабе, оказался бог весть кто, нескладный бирюк, нелепый антимужчина, корявый пень. С насмешливой горечью взглядывает на него Баба, втайне надеясь на что-то лучшее в будущем, но по-бабьи принимая судьбу…

Звезда Людмилы Чурсиной вспыхнула именно в «Донской повести», при этом надо учесть, что конец пятидесятых – начало шестидесятых было временем небывалого десанта Вечной женственности на экране. Смело утверждаю, что такого количества отборных, первостатейных красавиц не знала ни одна кинематография мира. Советские Афродиты шли косяком, как сельди, – Татьяна Самойлова и Людмила Савельева, Нонна Мордюкова и Элина Быстрицкая, Анастасия Вертинская и Жанна Болотова, Ия Саввина и Наталья Варлей, Людмила Хитяева и Людмила Гурченко, Тамара Семина и Наталья Кустинская, Лариса Лужина и Наталья Фатеева, Людмила Марченко и Валентина Малявина, Ирина Печерникова и Руфина Нифонтова, Марианна Вертинская и Галина Польских, Маргарита Володина и Светлана Светличная… и я не перечислила и половины! Но при такой жесткой конкуренции в сегменте «народного типа» было некоторое пространство – для, условно говоря, «любовницы атамана», вольной молодой красавицы, в которой еще не чувствуется утружденность, замученность сельхозработами. Тут и пригодилась Чурсина.

Во время съемок Чурсиной 22 года, ее актерский опыт мал, однако роль она проводит мощно, цельно, заразительно, отчетливо – и тотчас же после «Донской повести» ее завалят предложениями вновь и вновь сыграть эту, пленившую всех, Бабу неубиваемую. Которую будут убивать вновь и вновь. В фильме «Виринея» героиня в сцене расстрела рванет на себе рубашку, освободит грудь, полную молока, нажмет и брызнет этим молоком в морды солдат. А как еще, чем еще может ответить вечная Баба своим убийцам?

Самого выстрела крупным планом в «Донской повести» нет. Показана Баба с младенцем, сидящая на упавшем дереве, в позе, опять-таки отсылающей нас к Возрождению. Сомнений в том, кто это, быть не может. А значит, не может быть и сомнений в том, кто прав и кто виноват в этой истории.