Читаем без скачивания Женщины Цезаря - Колин Маккалоу

Таким образом, когда Цезарь пришел навестить их в тот день, Юлия вела себя так, словно Брут был тем женихом, которого она видела в своих мечтах.

— Ты растешь, — сказал Цезарь, чье присутствие в этом доме было таким редким событием в эти дни, что он не мог наблюдать за тем, как постепенно развивается дочь.

— Осталось пять лет, — торжественно сказала она.

— Всего?

— Да, — сказала она, вздохнув, — всего, папа.

Он поднял ее на руки и поцеловал в макушку. Цезарь не знал, что Юлия принадлежит к тому типу девочек, которые мечтают иметь такого мужа, как их отец: мужественного, знаменитого, красивого, влияющего на события.

— Какие новости? — спросил он.

— Брут приходил.

Он засмеялся.

— Это не новость, Юлия!

— Может быть, и новость, — серьезно возразила она и пересказала все, что услышала о собрании в доме Метелла Сципиона.

— Какая наглость со стороны Катона, — воскликнул он, когда она закончила рассказ, — требовать денег у двадцатилетнего мальчишки!

— Они ничего не получат благодаря его матери.

— Тебе не нравится Сервилия, да?

— Я представляю себя на месте Брута. Сервилия приводит меня в ужас.

— Почему?

Ей трудно было объяснить это отцу, который в своих суждениях всегда основывался на неоспоримых фактах.

— Это просто ощущения. Каждый раз, когда я ее вижу, я думаю о злой черной змее.

Он шутливо вздрогнул.

— А ты когда-нибудь видела злую черную змею, Юлия?

— Нет, только на рисунках. И Медузу. — Юлия закрыла глаза и уткнулась в его плечо. — Тебе она нравится, папа?

На этот вопрос Цезарь мог ответить ей честно.

— Нет.

— Ну вот, и тебе тоже, — сказала его дочь.

— Ты права, — согласился Цезарь, — и мне тоже.

Естественно, Аврелия удивилась, когда Цезарь пересказал ей услышанное от Юлии.

— Сознайся, приятно думать, что даже их отвращение к тебе не может подавить амбиции ни у Катона, ни у Ватии Исаврийского? — спросила мать, чуть улыбаясь.

— Катон прав: если они оба будут выставляться, то разделят голоса. Пусть мне известно мало — во всяком случае, теперь я точно знаю, что они подтасуют жребии. В этих выборах не будет выборщиков от трибы Фабия.

— Но их обе трибы будут голосовать.

— С этим я могу справиться, если они оба выставят свои кандидатуры. Некоторые из их постоянных сторонников уступят силе моего аргумента. Я постараюсь убедить их быть объективными и не голосовать ни за одного из двух.

— О-о, умно!

— Предвыборная кампания, — задумчиво продолжал Цезарь, — вовсе не ограничивается вопросом о взятках, хотя никто из ограниченных дураков не может этого понять. Взятка — лишь инструмент, который я не имею права использовать, даже если бы у меня были для этого желание и деньги. Если я сделаюсь кандидатом, полсотни сенаторских волков возжаждут моей крови, и ни один голос, ни одна запись, ни один чиновник не останутся непроверенными. Но существует много других уловок, кроме взятки.

— Жаль, что семнадцать триб, которым предстоит голосовать, будут выбраны непосредственно перед голосованием, — сказала Аврелия. — Если бы их определили за несколько дней до выборов, ты мог бы ввести несколько сельских выборщиков. Для любого сельского выборщика имя «Юлий Цезарь» значит намного больше, чем имя «Лутаций Катул» или «Сервилий Ватия».

— Тем не менее, мама, что-то может быть сделано. Должна быть по меньшей мере одна городская триба — и Луций Декумий окажется здесь неоценим. Красc заручится поддержкой своей трибы, если ее выберут. И Магн тоже. А я имею влияние и в других трибах, помимо Фабии.

Наступило молчание. Лицо Цезаря помрачнело. Если бы Аврелия захотела что-то сказать, одного взгляда на это лицо было бы достаточно, чтобы промолчать. Он мысленно решал вопрос: заговорить ли на менее приятную тему. И шансов, что он все-таки заговорит, окажется больше, если она как можно дольше будет сдерживаться. А какая тема менее приятна, чем денежная? Поэтому Аврелия промолчала.

— Красc приходил ко мне сегодня утром, — сказал наконец Цезарь.

Но Аврелия опять промолчала.

— Мои кредиторы беспокоятся.

Аврелия как воды в рот набрала.

— Счета растут с тех пор, как я побывал курульным эдилом. Это значит, что мне не удалось выплатить ничего из того, что я занимал.

Она опустила глаза, стала рассматривать столешницу.

— Теперь уже приходится платить проценты с процентов. Они говорят, что цензоры должны проверить мое состояние, даже если один из них — мой дядя. А цензоры поступят так, как предписывает закон. Я потеряю место в Сенате, и все принадлежащее мне будет распродано, включая и мои земли.

— Красc что-нибудь предлагает? — наконец спросила она.

— Я должен стать великим понтификом.

— Сам он не даст тебе денег?

— Это последнее средство. Красc — большой друг, но не напрасно у него сено на обоих рогах. Он дает деньги без процентов, зато ему надлежит отдавать долг по первому его требованию. Помпей Магн вернется еще до того, как я стану консулом, и мне нужно, чтобы Магн был на моей стороне. Но Красc ненавидит Магна еще с тех пор, как они вместе были консулами. И я должен балансировать между ними. А это значит, что я не должен одалживать ни у кого из них.

— Понимаю. Сделает ли это великий понтифик?

— Очевидно, имея таких престижных соперников, как Катул и Ватия Исаврийский. Победа скажет моим кредиторам, что я буду претором и старшим консулом. А когда я поеду в свою провинцию, я возмещу мои потери. Может быть, даже и раньше. И если не в начале, то в конце срока я все выплачу. Хотя сложный процент совершенно жуткий и должен быть объявлен вне закона, он имеет одно преимущество: кредиторы, требующие сложных процентов, получают огромные прибыли, когда долг выплачивается, даже если и по частям.

— В таком случае тебе лучше стать великим понтификом.

— Я тоже так думаю.

Выборы нового великого понтифика и нового лица в коллегии понтификов должны были состояться через двадцать четыре дня. Кто станет этим новым лицом — все знали: единственным кандидатом был Метелл Сципион. А Катул и Ватия Исаврийский объявили себя кандидатами на должность великого понтифика.

Цезарь вступил в предвыборную кампанию энергично и с удовольствием. Как и в случае с Катилиной, имя и предки оказали ему огромную помощь, несмотря на тот факт, что никто из двух других кандидатов также не являлся «новым человеком». Должность обычно переходила к тому, кто уже побывал консулом, но это преимущество, которым обладали Катул и Ватия Исаврийский, было в некоторой степени сведено на нет. Хотя бы их возрастом: Катулу — шестьдесят один год, Ватии Исаврийскому — шестьдесят восемь. В Риме вершиной всех способностей гражданина считался возраст в сорок три года — именно в этот год он должен стать консулом. После этого у человека наблюдается спад, какими бы огромными ни были его auctoritas или dignitas. Он мог стать цензором, принцепсом Сената и даже второй раз консулом через десять лет. Но как только мужчина достиг шестидесяти лет, он уже бесспорно преодолел свой пик. Хотя Цезарь еще не был претором, он уже много лет входил в Сенат, десять лет был фламином Юпитера, великолепно справился с обязанностями курульного эдила. Он носил гражданский венец, появляясь на публике. Он был известен среди выборщиков не только как один из знатнейших аристократов в Риме, но и как человек огромных способностей и потенциала. Его работа в суде по делам об убийствах, его адвокатская деятельность не прошла незамеченной, равно как и его скрупулезная забота о своих клиентах. Короче, Цезарь — это будущее. Катул и Ватия Исаврийский — определенно загнивающее прошлое, с еле уловимым запахом фавора у Суллы, некогда приносящего радость. Большинство выборщиков были всадниками, а Сулла безжалостно преследовал сословие всадников. Чтобы нейтрализовать тот неоспоримый факт, что Цезарь по браку был племянником Суллы, Луцию Декумию было поручено распространять историю о том, как Цезарь не подчинился Сулле, отказавшись развестись с дочерью Цинны, и чуть не умер от болезни, когда скрывался от агентов Суллы.

За три дня до выборов Катон позвал Катула, Ватию Исаврийского и Гортензия к себе домой. На этот раз не было ни этого выскочки Цицерона, ни юноши Цепиона Брута. Даже Метелл Сципион послужил бы помехой.

— Я говорил вам, — начал Катон, как обычно, бестактно, — что было ошибкой вам обоим выставлять свои кандидатуры. И теперь я прошу, чтобы один из вас снял свою кандидатуру и поддержал своими голосами другого.

— Нет, — сказал Катул.

— Нет, — сказал Ватия Исаврийский.

— Как вы не поймете, что вы оба делите голоса? — крикнул Катон, грохнув кулаком по своему немодному письменному столу.

У него был нездоровый вид, он похудел. Прошлую ночь он провел с бутылкой. С тех пор как умер Цепион, Катон прибегал к вину для успокоения — если это можно было назвать успокоением. Он не мог заснуть. Тень Цепиона преследовала его. Рабыня, которая утоляла его сексуальный голод, внушала отвращение. И даже беседы с Афинодором Кордилионом, Мунацием Руфом и Марком Фавонием отвлекали его лишь на время. Катон читал, читал, читал, но его одиночество и несчастье вставали между ним и словами писателей — Платона, Аристотеля, даже его собственного прадеда Катона Цензора. Отсюда и вино, отсюда и раздражительность, когда он смотрел на этих упрямых престарелых аристократов, которые отказывались видеть, какую ошибку совершают.