Читаем без скачивания Сказочная древность Эллады - Фаддей Зелинский

С замиранием сердца ждал Парис появления своей царицы-мечты; оно при староэллинском гостеприимстве Менелая не заставило себя ждать. Трудно было ему себя сдержать, чтобы руки и голос не дрожали, и неуместный румянец не окрашивал щек, и подозрительный блеск не озарял глаз; Елена все замечала, но замечала тоже, что все к нему шло и что он ей нравится. И когда он стал рассказывать про свою юность — не все, конечно, — и про свои опасности, она за него боялась и торжествовала; и когда он описывал ей блеск троянского двора, ее спартанская жизнь показалась ей пресной и однообразной. Мало-помалу она убеждалась, что та любовь, которую она знала, любовь тихая и гражданская, ведущая к построению дома и продлению рода за пределы личной жизни, — не единственная; что есть другая, ведущая быть может, к греху и гибели, но и таящая в себе ключ неисповедимого блаженства. Она была счастливой женой Менелая, счастливой матерью Гермионы — и все же ее чем далее, тем более тянуло от той любви к этой.

Менелай, тот не замечал ничего; не потому, чтоб он сам по себе был недогадлив, а потому, что он слишком уважал своего гостя и свою жену, что его благородная душа вследствие своей собственной неспособности к предательству была также не способна подозревать предательство и у других. Когда поэтому семейные дела потребовали его отправления на Крит — его мать Аэропа, неверная жена Атрея, была внучкой царя Миноса, — он по староэллинскому обычаю поручил своего гостя заботам своей жены, а свою жену — охране своего гостя. На обоих покоились взоры Зевса, покровителя гостеприимной трапезы, и Геры, покровительницы чистого брака; чего же ему было опасаться?

Да, но на обоих покоились также и взоры Афродиты, сплетающей человеческие особи по своим природным, не гражданским законам; она давно назначила Париса и Елену друг для друга и теперь решила осуществить свое намерение. Начались тайные свидания между влюбленными при содействии старой няни Елены; начались разговоры о побеге, сначала внушавшие царице ужас, затем только смущение и под конец даже любопытство и тайное сладостное ожидание. Раньше невозможное стало возможным, желанным, необходимым. И когда троянские гости, наконец, оставили слишком гостеприимные хоромы Менелая — среди них находились и две новые женские фигуры — Елена и ее няня. Но как, спросите вы, их бегство могло остаться незамеченным? Ведь Спарта не была приморским городом, от нее до Гифия, где стоял корабль Париса, было довольно далеко. Как могла челядь не хватиться своей хозяйки? Как не дали знать Тиндару и Леде, которым нетрудно было снарядить погоню за беглецами?

Парис не забыл слова Афродиты, чтобы он «остальное» предоставил ей; она и позаботилась об этом остальном.

Никто ничего не заметил. Да, Елена мчалась с Парисом в крытой повозке по гифийской дороге; но Елена же по-прежнему давала приказания челяди, принимала отчет от ключницы, ласкала маленькую Гермиону. Елена качалась на корабле Париса по голубым волнам Архипелага; но Елена же с дочернею почтительностью принимала старого Тиндара и разговаривала с матерью Ледой об их микенской родне. И когда Менелай, покончив с критскими делами, вернулся к своему очагу — Елена его любовно встретила у порога его дома, Елена угостила его купелью и ужином, Елена постлала ему ложе в брачном терему, а затем, тихо удалившись в его внутренний угол, остановилась и уже не двигалась с места. Тщетно он звал ее, она не откликалась; и когда он, схватив светильник, к ней подошел, холод камня ответил на жар его руки, и нега Афродиты застыла в каменных глазах истукана.

В это время корабль Париса, подплыв к троянскому берегу, глубоко врезался в приморский песок между Сигейским и Ретейским мысами. Глашатай был немедленно отправлен в город; на мосту через Скамандр Гекуба с брачным факелом в руке, окруженная многочисленной свитой, встретила сына и его невесту. У храма Фимбрейского Аполлона было совершено брачное жертвоприношение; после этого толпа с радостными кликами вошла через Скейские ворота в город и поднялась на Пергам. Елена сияла красотой и счастьем; она сама казалась себе точно проснувшейся от долгого сна. Все были очарованы ею, как если бы богиня спустилась с небесных высот и внесла частицу своего блаженства в скромную долю однодневок на земле. Далеко за полночь затянулись шум, и песни, и веселье; всем казалось, что они переживают нечто новое, небывалое, единственное в своем роде.

А там в светелке пергамского дворца уединившаяся от всех «полоумная» царевна Кассандра изливала в унылой песне свое горе и свой страх за свою счастливую родину, вступившую в этот день на путь греха и гибели. Плачась алмазным звездам на небесной тверди, она посылала свою весть другой птице печали, той, которая в мраке идейской пещеры оплакивала быстролетное, невозвратное счастье своей молодости.

50. РАТЬ НЕМЕЗИДЫ

«Елена в Трое! Елену увез Парис! Парис осквернил гостеприимную трапезу похищением жены своего хозяина!» Эта весть пронеслась негодующим гулом с одного конца Эллады на другой.

Оскорбленный супруг Менелай обратился за советом к Агамемнону, своему старшему брату, владыке Микен и Аргалиды и первому по могуществу царю всей Эллады; он нашел деятельную союзницу в его супруге Клитемнестре, сестре похищенной. Несмотря на всю свою осторожность, к которой его обязывало его высокое положение, Агамемнон соглашался, что преступление должно было быть наказано. При других условиях это было бы затруднительно: Троя была могущественнее каждого греческого города в отдельности, и при несовершенных средствах тогдашней осадной войны осаждаемые могли не бояться даже превосходных сил противника. Только союз многих государств Эллады мог побороть могучего врага. Но именно этот союз был не только возможен, он был уже осуществлен: та клятва, которой Тиндар по совету Одиссея связал женихов Елены ^что они будут помогать ее избраннику против каждого, кто бы оказался его обидчиком в деле его брака, — она создала этот союз. И тут внезапно сказалась роковая сила дочери Немезиды: ее ведь красота привлекла молодых царей и заставила их дать клятву, они и составили рать карающей богини.

Но ее необходимо было собрать, начиная с того, кто был вдохновителем Тиндара в деле самой клятвы, с Одиссея. Царь Итаки жил в счастливом браке со своей молодой женой Пенелопой, имея в ней верную жену и отличную хозяйку. Своими и ее трудами он умножил свое достояние и расширил свою власть, подчинив себе и соседний разбойничий остров Кефаллению и побережье противолежащего материка а в последнее время боги завершили его счастье, послав ему младенца — сына Телемаха. Нечего и говорить, что для него было крайне нежелательно отправляться в поход, да еще такой далекий, кругом всей Эллады. Но Одиссей был очень умен: как бы он не нашел для себя какой-нибудь отговорки. Не полагаясь на собственные силы, Агамемнон взял с собою своего советника Паламеда. Это был сын Навплия, советника Атрея; Навплий, по имени которого была названа аргосская гавань, после смерти Атрея переселился на Евбею, но его сын продолжал быть другом его сына Агамемнона. Это был человек не только очень умный — ему приписывали ряд полезных изобретений — но и справедливый, а эти две силы, вместе взятые, полагал Агамемнон, неотразимы.

Итак, они вдвоем отправились к Одиссею. Тот тем временем успел вопросить оракул относительно готовящегося похода на Трою и узнал, что ему, в случае участия в нем, суждено вернуться лишь через двадцать лет одному, на чужом корабле. Это грозное предсказание усилило в нем решимость во что бы то ни стало уклониться от похода. Когда ему доложили о приходе Агамемнона и Паламеда, он без труда догадался, чего им от него нужно, и ушел vis дому. Гостей встретила Пенелопа и сказала, что ее муж, увы, обезумел: запряг в плуг быка и козу и пашет этой неравной парой поле. Они пожелали сами посмотреть на него; она пошла их проводить, взяв с собою своего младенца. Приходят, видят — подлинно, умный витязь гонит свою смехотворную пару, сам управляя плугом, и погружен в полное забытье: не замечает гостей, не здоровается с ними, не отвечает на их вопросы, а борозда стелется все дальше и дальше. Вдруг Паламед берет маленького Телемаха и кладет его на землю, прямо в направлении борозды: заметит ли или не заметит? Заметил! Рванул в сторону свою пару, погнал ее в обход ребенка. Вот оно, значит, каково его забытье и безумье! Паламед подошел к нему, хлопнул его дружелюбно по плечу и сказал: «Брось притворяться, вспомни о присяге и присоединяйся к товарищам!»

Пришлось Одиссею покориться. Агамемнону он с тех пор служил верно и честно, но Паламеда возненавидел, как своего злейшего врага и разрушителя всей его жизни, и дал себе слово, что жестоко отомстит ему, когда придет время. Его же судьба послужила эллинам назидательным примером мудрости, обращающейся против самого мудреца: сам придумал коварную клятву — и сам первый и наиболее чувствительным образом от нее пострадал.