Читаем без скачивания Грехи дома Борджа - Сара Бауэр

Мне хотелось умереть. Кости ныли, зубы стучали от лихорадки. Я не могла вернуться в Феррару, но и предстать перед Чезаре больной и обезображенной сифилисом тоже было нельзя. Как мне тогда убедить его, что он несет ответственность за Джироламо? А убедить его необходимо, если фокусы Анджелы с мертвыми цыплятами не смогли меня излечить. Я вспомнила Сигизмондо, ведущего войну против крысиного короля, и одну старую шлюху, клянчившую возле ворот кладбища милостыню. То, что осталось от ее носа, она прикрывала потертым куском кожи. Это вызывало множество шуток – мол, лучше бы ей с самого начала прикрывать совсем другое место. Мое собственное тело предавало меня, теперь подчиняясь не моей воле, а прихотям болезни.

– Забери лошадей. Похоже, за них можно выручить приличную цену, – сказал второй, который не переворачивал мою ладонь и не освещал ее факелом, прежде чем объявить меня негодной даже для насилия. Его голос скрипел, как несмазанная телега.

Но где же Беппо? – не переставала я удивляться. Он не позволит им забрать лошадей. Мне самой нужно подняться, но усталое тело не слушалось, придавленное тяжестью мокрого одеяла, которое буквально впечатывало меня в темную холодную грязь. Наплевать мне на лошадей.

– А вдруг у нее остались деньги?

– Все равно не стану ее обыскивать. Пальцем до нее не дотронусь.

– Тогда давай убьем ее.

– Не имеет смысла. Она и так еле дышит. Если уж продавать душу дьяволу, то не так дешево. – Они захохотали и ушли.

Тоненький голосок пронзил меня, как раскаленное лезвие. Мне хотелось заткнуть уши, но я не могла пошевелиться. Руки словно стянуло ремнями вокруг крошечного теплого тельца Джироламо. Как героиню одной старинной легенды, меня вывел из оцепенения плач собственного ребенка. Сбросив одеяло, я села и огляделась. Ноющая грудь набухла от утреннего молока.

– Подожди минутку, – сказала я сыну.

Что-то здесь не так. Да все не так. Несколько ранних пташек пытались своим пением привлечь рассвет на затянутое дождевыми облаками небо. Полноводный ручей с ревом катился по ущелью, где мы укрылись прошлой ночью. Но было тихо, слишком тихо. Не скрипели камни под копытами, не звенела сбруя, не трещали дрова в костре. До меня не доносилось пение Беппо. Вот уж никогда бы не подумала, что мне будет так не хватать немелодичного подвывания, но я к нему привыкла. Каждое утро во время нашего путешествия я просыпалась под песни Беппо, и мой нос щекотал запах чего-то жарящегося на костре. Плач Джироламо становился все громче и настойчивее, словно ему тоже не хватало песен Беппо и он старался заполнить образовавшуюся пустоту.

– Беппо!

Ко мне вернулось лишь эхо моего голоса, отскочив от стен ущелья. Я снова позвала, хотя понимала, что он не отзовется. Меня охватил страх, но я старалась с ним справиться. Нужно покормить Джироламо. Я подавила подступившие к глазам слезы и заползла обратно под карниз, который все-таки хоть как-то защищал от дождя. Я уже не помнила, когда в последний раз был ясный день и светило солнце, наполняя меня надеждой и слепя глаза, чтобы я не видела суровой правды.

Успокоить Джироламо удалось не сразу. Под несколькими слоями непросыхающей одежды трещины в сосках никак не заживали, поэтому кормление для нас обоих превратилось в пытку, но был в моем сыночке какой-то стержень, ребенок как-то по-особому выпячивал свой крошечный острый подбородок и смотрел на все спокойным немигающим взглядом, заставлявшим меня поверить, что он выживет, даже если меня рядом уже не будет. Иногда я думала, что моя родная мать видела во мне то же самое там, на берегу Неттуно. Как только малыш перестал крутить головенкой и вырываться из пеленок, его ритмичное посасывание успокоило меня, и я принялась обдумывать ситуацию.

До сих пор мы путешествовали одни, держась подальше от главных дорог. Беппо сказал, так будет спокойнее. Для начала я запротестовала. У меня были деньги, зашитые в одежду, и рекомендательное письмо донны Лукреции к правителям городов, завоеванных ее братом, и смотрителям его замков. Вот именно, сказал Беппо, который промышлял наемником в Романье в то время, когда Чезаре все еще учил греческие склонения и размахивал деревянным мечом. Эти города так часто переходили из рук в руки, что жители давно не питали доверия ни к каким правителям. Беппо также не считал, что деньги мадонны или ее рекомендации произведут на них впечатление. Оказалось, он прав: в Имоле привратник даже не соизволил позвать правителя без личной петиции Чезаре. В Форли мы увидели перед воротами толпу флагеллантов, выкрикивавших антипапские лозунги и хлеставших себя пучками тернистых веток на глазах у фаланги лучников, готовых выстрелить в любую секунду. Беппо решил ехать дальше, прежде чем о нашем приближении узнают либо флагелланты, либо лучники.

Так мы оказались в горах, у каменистого хребта, отделявшего владения Чезаре от Флорентийской республики.

– Прежде чем задать вопрос, они станут стрелять, – сказал Беппо, – но мы не хотим отвечать ни на какие вопросы, правда? А я и сам неплохо стреляю.

Где он? Я закончила кормление Джироламо, кое-как помыла и перепеленала ребенка и спустилась вниз на тропу, пролегавшую вдоль ручья. Она, по словам Беппо, должна была привести нас в Ареццо, где жил его кузен. Я снова принялась звать Беппо, надеясь, что он ушел подстрелить нам дичь на завтрак, или выследил воров и теперь возвращается в ущелье с нашими лошадьми, или просто отлучился, чтобы облегчиться. От этой мысли у меня опять скрутило живот, да так сильно, что я не стала никуда прятаться, а присела на корточки тут же над ручьем и освободилась, слушая эхо собственных стонов, словно горам тоже было плохо.

До прошлой ночи мы ехали по ущелью, следуя вдоль русла ручья, поэтому сейчас я решила двигаться в том же направлении. Помнила, что Ареццо находилось где-то на юге, но пока солнце скрывали облака, я не могла сориентироваться, оставалось полагаться только на то, что Беппо знал, куда шел. Приближался полдень, а я всем своим пустым голодным нутром жаждала увидеть Беппо, хотя понимала, что теперь я одна, и перебирала все, чего лишилась из-за воров. Вся моя сухая одежда и чистые пеленки для Джироламо остались в седельных мешках на лошади. Хорошая обувь, о которой я вспомнила, ударив большой палец о камень, была упакована в вещах, что вез Беппо. При себе ни трутницы, чтобы развести огонь, и ни средств, чтобы добыть мясо. Одни лишь золотые монеты, подаренные мадонной и зашитые в корсет, а также рекомендательное письмо, завернутое в промасленную ткань и привязанное к нижней юбке.

Ситуация была настолько безнадежной, что оставалось только одно – смеяться. Поэтому я и рассмеялась, а какой-то идиот, запертый в горе, рассмеялся в ответ, или, может, это гиены хохотали, а галки и прочие глупые создания глумились над падением герцога Валентино, его иудейской шлюхой и их маленьким рыжеволосым бастардом. От смеха я оступилась, заскользив по щебню вниз, и маленькие камешки, осыпаясь, тоже, казалось, хохотали. Что-то остановило мое падение, что-то твердое и в то же время податливое, какой-то странной формы.

Тело. Я вытерла слезы грязным краем шали. Тело Беппо. Его, похоже, застали врасплох, поскольку я не увидела ни следов борьбы, ни порезов, ни синяков, ни разрывов в одежде – просто чистая, почти бескровная рана в левой половине груди. Пристроив Джироламо у скалы, я обшарила труп, как опытный расхититель могил, как бы наблюдая за собой со стороны и задаваясь вопросом: откуда во мне столь безжалостная практичность? Или я всегда была такой, от рождения, унаследовав ее от самого Моисея, который умел находить компромиссы с врагами, поэтому его и выбрал Господь Саваоф для вразумления своих людей?

Однако поживиться почти не удалось. Воры унесли меч Беппо, лук, кожаный жилет, сапоги и перчатки. Но они не заметили ножа, видимо, из-за того, что тот выпал, или решили не брать его, ведь он годился лишь для домашнего хозяйства: выточенным из кости лезвием можно было разрезать только хорошо проваренное мясо. Но я взяла нож, а еще подшитый дублет. Им вполне можно было пользоваться, несмотря на дырку. Я не могла похоронить Беппо, где земля лишь слегка припорашивала горный хребет, поэтому завалила его камнями, чтобы отпугнуть грифов, и прочитала несколько строк из псалмов Давида: «Иные колесницами, иные конями, а мы именем Господа Бога нашего хвалимся: они поколебались и пали, а мы встали и стоим прямо».

Я не знала христианских молитв, что читают над усопшими, и, как женщина, не имела права произносить кадиш, поминальную молитву, а кроме того, эти слова показались мне подходящими для нас обоих.

Чутье мне подсказывало, что следует спуститься с гор и попытаться выйти на главную дорогу. Я не могла охотиться или развести костер, поэтому решила рискнуть, присоединиться к кому-нибудь из путешественников и потратить часть денег на пищу и кров. В случае удачи моя болезнь защитит меня, как защитила от убийц Беппо. И, словно одобряя мой план, показалось солнце. Вначале оно светило слабым розовым светом, проложив пыльные тени поперек тропы, а затем прибавило сил и согрело мне спину, отчего мне захотелось петь, и я попыталась вспомнить, какие слова распевал Беппо, пока подбрасывал ребенка на руках, чтобы он рассмеялся.

– Мы принесли Беппо в жертву солнцу, и оно теперь счастливо! – выкрикнула я, внезапно осознав, что больше не одна. Ничего. Смотрите на меня, слушайте меня. Сумасшедшая с сифилисом. К такой никто не приблизится.