Читаем без скачивания Грехи дома Борджа - Сара Бауэр

– Родимое пятно. В моей семье все с ним рождаются, но к семи годам оно исчезает.

– Что пятно означает? Проклятие или знак везения?

– Оно означает, что он еврей, – ответила я, но мадонна как будто не слышала.

Повернувшись к Элизабетте Сенесе, она велела:

– Пусть секретарь принесет мне домовую книгу. Мы должны записать время рождения и заказать гороскоп. – Затем она обратилась к повитухе: – Вы заметили по свечке, в котором часу перерезали пуповину? Мне показалось, это произошло вскоре после восемнадцатого часа.

– Да, герцогиня, на середине зарубки между восемнадцатым и девятнадцатым. Я оставила длинный хвостик, чтобы из него получился хороший мужчина, когда он вырастет.

Дамы захихикали, обменявшись грубыми шутками. В этой комнате, где было не продохнуть от духоты, как в утробе, мы давно перестали отзываться о наших мужчинах с уважением. Пусть мир возводит им хвалу за то, что они делают сыновей. Мы-то лучше знаем, что к чему.

Тут что-то начало подтачивать мое спокойствие, что-то, о чем я забыла, но должна была сделать, а все эти разговоры о хвостиках подсказали.

– Как ты его назовешь? – поинтересовалась мадонна, когда одна из женщин забрала младенца, чтобы помыть и запеленать.

Брис-милах, вот о чем я забыла. Я не могла дать имя младенцу до обрезания на восьмой день.

– Неужели до сих пор не решила? – не унималась мадонна.

– Джироламо, – быстро ответила я, чувствуя на себе взгляды всех этих улыбавшихся и сиявших женщин-христианок, – в честь моего отца.

Сказала и сама удивилась. Я действительно не думала об именах. Видимо, где-то в глубине души надеялась использовать первые семь дней Создания для того, чтобы подобрать имя. Но даже тогда я не предполагала, что остановлюсь на отцовском имени.

– Отлично. Очень подходящее имя. И ты к нему прибавишь, разумеется, имя Чезаре.

Я взглянула на сынишку, лежавшего на коленях у Анджелы. Она приступила к пеленанию и распрямляла ему ручки, прежде чем завернуть край льняной полоски. Я буквально пожирала глазами идеальное тельце во всей его наготе, каким его сотворил Создатель, таким же, как его отца.

– И Джулио, – произнесла Анджела. – Джулио должен быть одним из крестных. Джироламо Джулио Чезаре. Как звучит?

– Имя почти такое же длинное, как он сам.

– Он вырастет и будет ему под стать.

Он вырастет и будет цельным человеком, сохранив все, что дали ему мы с Чезаре. И он не узнает боли.

– Станешь его крестной? – обратилась я к Анджеле. – Никто лучше тебя не подойдет.

Подруга с сомнением посмотрела на донну Лукрецию, и та отвела взгляд.

– Я его тетка, – заметила мадонна. – Лучше разделить эту честь между несколькими, дать ему как можно больше защитников.

– И подарков, – добавила Анджела. – Что ты хочешь получить на крещение, малыш? Серебряные ложечки? Парчовую шапочку? Деревянную лошадку?

Ни одно из ее предложений, видимо, не впечатлило Джироламо. Он начал хныкать, связанный по рукам и ногам. Это были тоненькие, жалобные, волшебные звуки, от которых у меня в груди защекотало молоко.

– Дайте его мне, – попросила я. – Он, наверное, голоден.

Когда я поднесла его к груди и почувствовала, как он крепко сосет, по всему телу разлилась спокойная сила, ощущение полного благополучия, прогнавшее колики в животе и дискомфорт от кровавых прокладок. Я наклонилась, чтобы поцеловать его пушистую макушку, и осознала, какое это чудо, что он существует. Глядя в его немигающие глазки, я спрашивала себя, с чьими мыслями он покинул темные воды утробы – моими, Чезаре или своими собственными.

В городе началась лихорадка, и мадонна решила, что Джироламо следует крестить немедленно, задолго до моего церковного обряда. Поскольку я не смогу присутствовать на церемонии, было очень важно выбрать человека на роль второго крестного, и я хотела обратиться с этой просьбой к Ферранте. Однако после смерти Катеринеллы мне было трудно общаться с ним. В его присутствии мое чувство вины обострялось и портило драгоценные воспоминания о Чезаре. Но я понимала: поступок Ферранте требовал смелости и сострадания, которых, видимо, не хватило мне самой. Однако я очень бы хотела, чтобы ими обладал мой сын и новая жизнь Джироламо возместила потерянную жизнь Катеринеллы.

Ферранте не разрешалось навещать меня во время моего заточения, так как он не был родственником, но он все равно присылал подарки: крошечную шапочку и плащик из тафты для Джироламо, солнечно-желтую, с темно-красной бахромой, и фарфоровую коробочку конфет и белый хлеб для восстановления моих сил. Я пыталась ему написать, но всякий раз, поднося перо к листу, видела перед собой не линейки, а татуированные круги на щеках Катеринеллы. И я начинала плакать, роняя слезы на лист и размазывая написанное.

Из всех мужчин лишь Таддео в качестве моего суженого было позволено приходить в родовую комнату. Вскоре я попросила его стать вторым крестным Джироламо. Таддео зарделся от удовольствия. Соглашаясь, он растянул рот в улыбке глупого кавалера, но я не обольщалась. Понимала, к чему он клонит, уверяя, будто для него это большая честь, которая только скрепит его связь с моим сыном и он станет для него отцом во всех отношениях, разве что не по крови.

Тем же днем из Чезенатико прибыл корабль с грузом, его доставили в замок на шести мулах, как рассказала мне взволнованная Анджела, охваченная каким-то благоговейным восхищением. Груз предназначался мне или, вернее, Джироламо и мне. Его привез личный домоправитель Чезаре. Моя и без того загроможденная комната теперь была набита доверху подарками, и я восседала на кровати с младенцем на руках, как на восточном базаре.

Рулоны всевозможных тканей, от египетского хлопка и брюссельских кружев для пеленальных лент до тяжелого узорчатого бархата и парчи на платья для матери высокородного наследника. Рядом с колыбелькой лежали сложенные шторы из белого дамаста, расшитые золотыми знаками Зодиака, и ждали, когда наступит время прикрепить их к столбикам кровати. Из шкатулки слоновой кости, украшенной эмалью, поблескивали серебряные ложки. В углу комнаты, окруженный деревянной стойкой с крошечными флажками, на которых сиял герб Чезаре, стоял флейтист в красной с золотом ливрее. По-итальянски он не говорил. Кажется, он был француз. С помощью знаков он дал мне понять, что в его обязанности входит играть на флейте, пока ребенок не заснет.

Золотые монеты россыпью лежали на моей кровати, словно карта военных кампаний Чезаре, – венецианские дукаты и флорины Медичи, испанские дублоны и луидоры, монеты дворов Урбино и Пезаро. На некоторых были ключи святого Петра. Золото завораживало Джироламо, не сводившего взгляда с ярких кружков на алом покрывале. Таддео тоже на них посматривал, угощаясь конфетами Ферранте.

– Думаю, нам следует быть довольными, – сказал он.

– Конечно, мой дорогой, но сейчас простите меня. Нужно покормить Джироламо.

С дарами из Чезенатико прибыло письмо, которое я сунула под подушки. Но мне до боли в костях хотелось прочитать его. Как только Таддео попрощался и вышел из комнаты, обойдя тюки с тканями и коробки с ароматическим воском, я вынула письмо и сорвала печать. Почерк принадлежал не Чезаре, а его секретарю, Агапито.

Достойной и добродетельной монне Виоланте , – начиналось письмо, и я вспыхнула ярким румянцем, подумав, как секретарь с хозяином хихикали, обсуждая форму обращения. Я продолжила читать с холодеющим сердцем, мне казалось, будто вся теплая кровь в моем теле прилила к щекам.

...

Позвольте нам выразить самые искренние поздравления и воздать благодарственные молитвы за благополучное рождение вашего сына…

«Вашего» сына, написал он. Не «нашего», не «моего», а «вашего». Что ж, наверное, Чезаре просто проявил осторожность с выбором слов, помня об интересах семейства жены. Разумеется, щедрость подарков доказывала, что он признает Джироламо своим, хотя и считает разумным не заявлять об этом. Я жадно прочитала строки, надеясь наткнуться на какой-то знак, зашифрованную фразу, свидетельствующую о том, что Чезаре горд, доволен и любит меня. Но ничего не нашла. Полстраницы формальных банальностей, под которыми стояла его официальная подпись: «Dux Valentinus». Борясь с внезапно навалившим невыносимым одиночеством, я покинула кровать, подошла к горящему камину и швырнула в него письмо. На моих глазах восковая печать зашипела и задымилась, бык, ключи и лилии расплавились. Очень хорошо, подумала я, очень хорошо. В таком случае нас остается двое, Джироламо и я. Джироламо и я против всего мира.

– Лукреция сказала, что подумывает о твоей свадьбе. – Анджела лежала рядом и читала письмо, пока я кормила Джироламо.

Я почти все время проводила с ребенком: он либо сосал грудь, либо лежал на коленях. Это был очень прожорливый малыш. Весь в отца, заметила мадонна, и я постоянно вспоминала ее слова. Пусть Чезаре охладел ко мне, зато не стал отрицать своего отцовства перед сестрой.