Читаем без скачивания Подробности мелких чувств (авторский сборник) - Галина Щербакова

Но Александра Петровна явилась не запылилась в самую что ни есть временную точку. Когда же через десять минут она вышла из ванны, где мыла руки после улицы, Иван Николаевич, набрав в легкие побольше воздуха, сказал ей очень прямо, как какой-нибудь римлянин:

— Да что вы, в конце концов, ведете себя нервно, как девочка? Вы интересная женщина, это факт, и я к вам со всей душой. Но с вами так трудно…

— Почему? — спросила Александра Петровна. — Почему со мной трудно, объясните, пожалуйста?

— У вас очень думающее лицо, — объяснил Иван Николаевич. — Это, знаете, отпугивает. Что вы там в голове своей носите?

«Он что — дурак?» — подумала она. Думающее лицо… А какое должно быть? И вместо того чтобы иронически или как там еще засмеяться, Александра Петровна рассказала ему все. Как однажды решила, что пишет доносы тайно от себя самой. Это оказалось чепухой, она только-только рассталась с Раей Беленькой пришлось рассказать про Раю. Как бежала от нее со старым чемоданом, а потом видите? Думающее лицо! Ха-ха! — чемодан этот отнимала у железнодорожной кассирши. Посмотрите, вот он. Чемодан. Александра Петровна достала фотографию мужа-мальчика и, боясь, что всю ее историю невозможно понять никому, а этому случайному человеку, да еще, скажем прямо, с определенными намерениями, — тем более, с торопливыми подробностями рисовала картину своих страхов. Знаете? В голове была мысль, что я виновата в смерти мужа. Нет! Нет! Мы хорошо жили, не думайте, но ведь и плохо тоже… Плохо, потому что — все мимо. Мимо радости. Он говорил: давай бутылочку выпьем. А я: с какого праздника? Ты что алкоголик? А он практически непьющий. Но иногда говорил: давай! А? Самое ужасное, что я люблю вино. Но позволить себе это не могла. Стыдилась желания. Мужу очень нравилось играть в преферанс. На копейки играли, не думайте. Я зарубила и это. Азартные игры? Мужские компании? Куда это может увести? Положила конец. Мне кажется, это у меня такая генетика. Отрезать, как бритвой. Даже побуждения. Носить мини. Посмотрите на мои ноги. Ничего, правда? У дочери, пусть меня Бог простит, хуже. У нее мосластые коленки, чашечка такая грубая и плоская. А у меня… Но и говорила себе: не покажу! Никому, никогда и ни за что! А показать хотелось. Даже мужу не разрешала себя разглядывать при свете. Он — мне: давай я тебя искупаю. А я ему криком: ты что, извращенец? Потом ему стало скучно. И он мне сказал: надо бы умереть раньше времени. Ему за это тоже досталось. Вот так я прожила жизнь. Сплошное «нет».

Ни один человек не знает, какая я, потому что я сама не знаю, какая… Нет, были какие-то моменты жизни, но они только подчеркивают мрак. Ну вот квартира… Вы сказали — бабочка. Да, да… Я кинулась в эти тряпки в колорит, в расстановку предметов. Боже мой! У меня в конце концов кровати оказались под люстрой, а ногами мы спали к высокой спинке. Я думала, какое значение неудобно, если эстетически красиво. А наверное, и красиво не было, я уже не помню… Я продала вторую кровать. Теперь у меня одна. И я ее двигаю туда-сюда, туда-сюда. Мне сказали, важно найти силовые поля. Что вообще важно? Я теоретически понимаю — совесть, доброта… Вы же вот смеетесь — думающее лицо. Так оно и есть. Хотя глупость, разве человек думает лицом? Я понимаю, понимаю… На нем идет отражение мысли… Но мысли у меня о себе плохие. Мне с собой неудобно жить. Я себя отягощаю. Но в карму я не хочу верить. Я не хочу, могу это закричать даже криком, отвечать за своего папочку. В конце концов! Не хочу, а думаю… Вот и получается то, что получается…

Другой бы давно ушел, а Иван Николаевич слушал. Хотя про другого, который бы ушел, это он тоже подумал. Далась, мол, мне эта баба! Сиди и слушай. Соседка у нее с круглым, но вполне симпатичным животом… Напрасно женщин осуждают за живот, живот — это у них сама жизнь, сама природа в нем заключена… Вот у этой, с думающим лицом, живота нет, и смотрите, сколько в голове глупостей. Но жалко… Жалко… И ноги хорошие, обе толчковые. И грудь хорошего размера, наверное, третьего. Правда, сейчас все в других цифрах. Но он по-старому. Размер третий. На глаз. У жены-покойницы был пятый. Несколько перебор. Для него лично. Он не мог это охватить. Жена легко ушла с этого света. Сказала «ах!» и ушла. С улыбкой удивления на лице. Ему объяснили, что так уходят праведники!.. А эта, наверное, будет мучиться. Потому что во многом себя обвиняет. Но ведь это, если разобраться, хорошее свойство — судить себя по-строгому. Надо бы уйти от нее. Бог с ней, с ее грудью и ногами. Он хотел простого и человеческого, дети ее так его просили: «Дядя Ваня! Дядя Ваня! Растормошите маму. Можете удариться с ней во все тяжкие. Какие ваши годы?» Они, конечно, при этом смеялись, потому что в их представлении их годы большие. А он знает, что никакие. И хорошо и радостно можно еще жить и жить. Но как? Как к ней подсыпешься?

— Бросьте ваши мысли, — решительно сказал он ей. — Бросьте! И если вы на самом деле любите вино, давайте выпьем. Как это говорится? У меня с собой было. Теперь ведь, если идешь и продают, надо брать. Я взял вермут. Хотите?

— Вы так все буквально понимаете, — сухо ответила Александра Петровна. Просто буквально!

— Выпьете или нет? — настаивал Иван Николаевич. — Чего вы боитесь? Вы же сами все объяснили и про коленки, и про мини. Я с вами в этом смысле абсолютно согласен. И еще у вас грудь третьего размера. Хорошая, укладистая в ладонь… И вообще вы интересная женщина испанского типа. Вы, должно быть, страстная.

— Да что вы! — смутилась Александра Петровна и тихо добавила: — Я не знаю…

— Эх, вы! — покачал головой Иван Николаевич. — Эх, вы! Я, пожалуй, пойду… Потому что вряд ли у нас с вами что получится. Мне лично жалко жизнь. Сколько там ее осталось?

Иван Николаевич встал и с сожалением окинул такую с виду симпатичную квартирку, в которой бы жить да поживать, да добра наживать, а тут все мимо, мимо радости. Но и не до такой он степени заинтересован… Нет, он, конечно, заинтересован… Но не до такой степени, чтоб тратить время на осаду этой крепости. Ему вообще крепости уже не по возрасту, ему надо, чтоб все было без боя и без этой словесной трепотни, от которой он усыхает физически. А усыхание, потеря воды, это в их возрасте последнее дело… Поэтому прощай, квартира-бабочка, прощай, женщина — грудь третий номер.

— Не уходите, — тихо сказала Александра Петровна. — Не уходите. Я выпью с вами вина. Я очень хочу вина. Я так давно хочу вина, что даже запах… В общем, не возмущаюсь…

Иван Николаевич засмеялся и сказал, что нечего его опять сбивать словами, хочется — давайте ваши рюмки. В конце концов! Он — вдовец, она — вдовица, и, знаете, бросьте эти ваши мысли, хуже нет лишнего образования, надо жить просто… Посмотрите только, какая вы складненькая, вас просто на конкурс можно. — «Да что вы такое говорите? Знали бы вы меня раньше…» — «Я тоже был вполне, это сейчас я огруз, а раньше… Но ведь это не помеха, нет?..» — «Да нет… Вы сильный…» — «То-то! Я сильный… Мы с вами сделаны по Марксу. Во мне сила, в вас слабость…»

И оба засмеялись друг в друга и сказали, что потом — потом! — за это надо будет выпить. Где Маркс, а где они, а теория воплотилась. И вермут так кстати оказался. Шел себе, шел человек, а навстречу ему вермут…

Ну, не диво ли на нашем безрыбье див?..

НЕ БОЙТЕСЬ! МАРИЯ ГАНСОВНА УЖЕ СКОНЧАЛАСЬ

Хозяйка, молодая, нервная женщина, предупреждает гостей сразу: «О политике не говорим. И о футболе тоже».

— Ну, ты совсем, — встревает ее мать, которая умеет говорить только о политике, но говорит о ней так, что я люблю ее слушать. Так говорят о детях и внуках — с нежностью и страхом. Она ходит по квартирам, собирая подписи за кандидатов, потому к нежности и страху прибавляются заискивание и жалость. Вот соедините все это вместе — будет мама хозяйки. Она оскорблена условиями застолья.

— В детстве была такая игра, — говорит дама с красивыми серьгами, рассчитанными на куда большее, чем у нее, расстояние от ушей до шеи. Дама мне нравится абсолютной доброжелательностью принять любой разговор, пить то, что наливают, и не обижаться на дураков. — Так вот в детстве мы играли в «да» и «нет». «„Да“ и „нет“ не говорить, не смеяться, не улыбаться, губки бантиком держать».

— А Романцева надо гнать в шею, — говорит тесть хозяйки. — Поставил в ворота козла… А тот и ноги растопырил…

— Заткнись, — толкает его в бок жена. Она боится невестки. И мы молчим. Потому что разношерстную компанию могут объединить только футбол и политика. И еще болезни. Я хочу выручить хозяйку и начинаю рассказывать про «дружище Биттнера», как нежно его называют на одном радио. Но тему обрывает хозяйка.

— Ненавижу радио, — говорит она. — Голоса эти… Научились бы говорить по-русски…

— Голос — страшная сила. — Это дама с серьгами. — От него может идти такая отрицательная энергия.

— Энергия идет от всего, — это я. — От людей, предметов, вот этой чашки… Сколько людей из нее пили?