Читаем без скачивания Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Если Цезарь оказывал побежденной нации всевозможное снисхождение и щадил ее национальные, политические и религиозные учреждения, поскольку это было совместимо с подчинением Риму, то это делалось не с тем, чтобы отказаться от основной идеи его завоеваний — романизации Галлии, а с тем, чтобы осуществить ее в возможно более мягкой форме. Он не ограничивался распространением на северную часть страны тех порядков, которые привели уже в значительной мере к романизации южной провинции, но как настоящий государственный человек оказывал содействие естественному развитию и старался сократить всегда мучительный переходный период. Не говоря уже о принятии многих знатных кельтов в число римских граждан и допущении, быть может, некоторых из них даже в сенат, по-видимому, благодаря Цезарю во многих галльских округах был введен латинский язык как официальный, вместо кельтского, хотя и с некоторыми ограничениями, а вместо национальной монетной системы была введена римская, причем право чеканки золотой монеты и денариев было оставлено за римскими властями, а разменная монета чеканилась отдельными округами, но только для обращения в пределах данного округа и по римскому образцу. Можно, конечно, смеяться над тем жаргоном, на котором стали отныне объясняться по предписанию начальства обитатели берегов Луары и Сены 58 , но в этом ломаном языке скрывалось более блестящее будущее, чем в безукоризненной столичной латыни. Быть может, мероприятиями Цезаря объясняется и то, что кельтский окружной строй приблизился впоследствии к италийскому городскому устройству, и главный город округа, равно как и общинный совет стали занимать более выдающееся положение, чем было, вероятно, при первоначальных кельтских порядках. Насколько желательно было в военном и политическом отношении основать ряд заальпийских колоний, которые послужили бы опорой новой власти и исходными пунктами новой цивилизации, — этого никто не мог сознавать яснее, чем политический наследник Гая Гракха и Мария. Если же он ограничился тем, что поселил своих кельтских или германских всадников в Новиодуне и боев в области эдуев (последнее поселение в войне с Верцингеторигом играло уже роль настоящей римской колонии), то это произошло лишь потому, что дальнейшие планы Цезаря не позволяли ему еще дать в руки своим легионам вместо меча плуг. О том, что он сделал в этом направлении для старой римской провинции в позднейшие годы, будет рассказано в своем месте; весьма вероятно, что он не распространил этих мероприятий на вновь завоеванные им области только вследствие недостатка времени.

Существованию кельтского народа наступил конец. Политическое крушение его стало фактом — об этом позаботился Цезарь, — а национальный распад его начался и неуклонно прогрессировал. Это была не случайная гибель, какую иногда готовит судьба даже способным к дальнейшему развитию народам, а заслуженная и в известной степени исторически необходимая катастрофа. Это доказывается уже ходом последней войны, будем ли мы рассматривать ее в целом или в частностях. Когда началось установление иноземного господства, ему оказывали энергичное сопротивление только отдельные области, да и то преимущественно германские или наполовину германские. Когда же иноземное господство было установлено, все попытки свергнуть его либо предпринимались крайне неразумно, либо — в большей мере, чем это допустимо, — были делом отдельных выдающихся представителей знати и поэтому немедленно и окончательно прекращались со смертью какого-нибудь Индутиомара, Камулогена, Верцингеторига, Коррея. Характерно, что осадная и партизанская война, в которой обнаруживается обычно вся нравственная глубина народных войн, в кельтской войне всегда приводила лишь к самым жалким результатам. Каждая страница кельтской истории подтверждает суровые слова одного из немногих римлян, умевших не презирать так называемых варваров, что кельты смело бросают вызов будущей опасности, но присутствие духа изменяет им перед настоящей. В могучем вихре истории, беспощадно сокрушающем все народы, которые не окажутся как сталь твердыми и вместе с тем как сталь гибкими, подобная нация не могла долго существовать. Континентальные кельты заслуженно подверглись той же участи под властью римлян, которую их соплеменники на ирландском острове до наших дней переносят под властью саксов: раствориться в качестве фермента будущего развития в другой национальности, превосходившей их в государственном отношении. Расставаясь с этим своеобразным народом, можно еще напомнить, что в рассказах древних авторов о кельтах на Луаре и на Сене едва ли отсутствует хотя бы одна из тех характерных черт, по которым мы привыкли узнавать нынешних ирландцев. Мы встречаем здесь нерадивое отношение к сельскому хозяйству, любовь к пирам и дракам, бахвальство (вспомним повешенный в священной роще арвернов после победы под Герговией меч Цезаря, на который с улыбкой смотрел в этом священном месте его мнимый прежний обладатель, приказавший заботливо оберегать это драгоценное достояние); речь, полную метафор и гипербол, намеков и причудливых оборотов; забавный юмор, примером которого является правило, что тому, кто прервет публичного оратора, полиция вырезает большую и заметную дыру в платье; любовь к песням и сказаниям о делах минувших дней и бесспорную ораторскую и литературную одаренность; любопытство — ни одного купца не пропускали, пока он не расскажет среди улицы все новости, которые он знает или не знает, — и безумное легкомыслие, с которым делались практические выводы из полученных таким образом сведений, вследствие чего в более благоустроенных кантонах путешественникам под угрозой строгой кары было запрещено сообщать непроверенные известия кому-либо, кроме общинных властей; детскую религиозность народа, видевшего в священнике отца и во всем спрашивавшего его совета; исключительную глубину национального чувства, благодаря чему все соотечественники почти как одна семья противостояли иностранцам; готовность восставать и составлять банды под руководством первого попавшегося вожака, а вместе с тем полнейшую неспособность сохранить непоколебимое мужество, чуждое как заносчивости, так и малодушия, подмечать подходящую минуту для нанесения удара или для выжидания, выработать какую-либо организацию, строгую военную и политическую дисциплину или хотя бы выносить ее. Всюду и во все времена мы видим все ту же нацию, ленивую и поэтическую, неустойчивую и простосердечную, любопытную, легковерную, способную, но никуда не годную в политическом отношении; поэтому-то и судьба ее оставалась неизменно та же.

Гибель этого великого народа в результате заальпийских войн Цезаря не составляет, однако, важнейшего последствия этого грандиозного предприятия; положительный результат его гораздо значительнее отрицательного. Едва ли можно сомневаться в том, что, если бы сенатский режим продлил свое призрачное существование еще на несколько поколений, так называемое переселение народов произошло бы на четыреста лет раньше, чем это случилось, и притом в такое время, когда италийская цивилизация не утвердилась еще ни в Галлии, ни на Дунае, ни в Африке, ни в Испании. Благодаря тому, что великий римский полководец и государственный деятель усмотрел верным взглядом в германских племенах равноценного соперника греко-римского мира, что он сильной рукой установил даже в деталях новую систему активной обороны и учил защищать государственные границы реками или искусственными насыпями, поселять вдоль границы ближайшие варварские племена для отражения более отдаленных и пополнять римскую армию людьми, навербованными во вражеских странах, — благодаря всему этому эллино-италийская культура получила необходимый срок, чтобы так же цивилизовать Запад, как был цивилизован ею Восток. Простые смертные видят плоды своих трудов; семя же, посеянное гениальным человеком, всходит медленно. Прошли века, прежде чем поняли, что Александр не только основал на Востоке эфемерное царство, но и принес в Азию эллинизм; опять прошли века, прежде чем стало ясно, что Цезарь не только завоевал для Рима новую провинцию, но и положил начало романизации западных стран. Только позднейшие потомки поняли смысл этих легкомысленных с военной точки зрения и сперва безуспешных походов в Англию и Германию. Благодаря им перед греко-римским миром открылось огромное множество новых народностей, о существовании и быте которых только моряки и купцы рассказывали до того времени немного правды и много небылиц. «Каждодневно, — так говорится в одном римском источнике, относящемся к маю 698 г. [56 г.], — письма и вести из Галлии сообщают нам незнакомые раньше имена народов, округов и стран». Это расширение исторического горизонта благодаря походам Цезаря по ту сторону Альп было таким же всемирно-историческим событием, как и открытие Америки европейцами. К узкому кругу средиземноморских государств добавились народы Средней и Северной Европы, жители берегов Балтийского и Северного морей; к старому миру присоединился новый, подвергающийся отныне его влиянию и в свою очередь влияющий на него. Уже Ариовист едва не совершил того, что удалось впоследствии готу Теодориху. Если бы это случилось, то наша цивилизация вряд ли находилась бы в более тесной связи с греко-римской, чем с индийской или ассирийской. Цезарю мы обязаны тем, что между минувшим величием Эллады и Италии и гордым зданием новой истории перекинут мост, что Западная Европа стала романской, германская Европа — классической, что имена Фемистокла и Сципиона звучат для нас иначе, чем Асока и Салманассара, что Гомер и Софокл не привлекают, подобно Ведам и Калидасе, только ботаников от литературы, а цветут в нашем собственном саду, и это дело Цезаря. Если творение его великого предшественника на Востоке было почти совершенно разрушено бурными потоками средневековья, то здание, воздвигнутое Цезарем, пережило тысячелетия, преобразовавшие для человечества религию и государство и передвинувшие даже центр тяжести нашей цивилизации, так что оно незыблемо стоит перед тем, что мы называем вечностью.