Читаем без скачивания Святой Франциск Ассизский - Мария Стикко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
СОВЕРШЕННАЯ ЛЮБОВЬ В СОВЕРШЕННОЙ СКОРБИ
После тридцатого сентября святой Франциск положил себе вернуться в Санта Мария дельи Анджели с братом Леоне, а братьев Анджело и Массео оставить на Верне. Расставание было тяжким. Святой страдал, покидая эту гору, ведь она стала его Голгофой. Он чувствовал, что сюда уже не вернется. Братья, которые должны были и впредь пребывать на вершине, плакали и умоляли его благословить их и показать им свои благословенные раны. Он выполнил их просьбу и попрощался с каждым по имени с бесконечной нежностью. «Прощай, прощай, прощай[22], брат Массео! Прощай, прощай, брат Анджело. Оставайтесь с миром, дорогие мои дети! Да благословит вас Бог, дорогие мои! Прощайте, я покидаю вас, но оставляю вам мое сердце. Я ухожу с братом Овечкой Божьей, ухожу в Санта Мария дельи Анджели и сюда больше не вернусь. Я отправляюсь в путь; прощайте, прощайте все! Прощай, гора! Прощай, прощай, гора Альверна! Прощай, гора Монте дельи Анджели! Прощай, милый мой брат Сокол, благодарю тебя за твое милосердие. Прощай, прощай, прощай, прощай, камень, что принял меня в себя, и бес был посрамлен, — мы уже не увидимся. Прощай, Санта Мария дельи Анджели (так называлась и небольшая церквушка в Верне), поручаю Тебе этих моих детей, Матерь Слова вечного!»
Пока святой Франциск со слезами на глазах прощался с людьми и неодушевленной тварью, не забывая никого и ничего, братья плакали и чувствовали, что у них разрывается сердце, словно они вот-вот осиротеют.
На ослике святой спустился с горы, заехал в Кьюзи, чтобы попрощаться с дорогим графом Орландо, и двинулся по направлению к Борго Сан Сеполькро, но, когда он оказался на высокой точке, с которой в последний раз мог посмотреть на Верну, остановил осла, слез и преклонил колени на дороге, устремив глаза на вершину своего распятия, после чего попрощался с ней словами псалма: «Прощай, гора богатая, гора обильная, на которой Бог благоволил обитать. Прощай, гора Альверна! Да благословит тебя Бог-Отец, Бог-Сын и Бог Дух Святой. Оставайся с миром, больше мы тебя не увидим».
Так он завершил этот необыкновенный пост св. Михаила Архангела 1224 года, который стал для него вехой стремительного восхождения. От вопроса первых дней: «Кто Ты и кто я?», обнаруживающего отдаленное и бесконечно низшее положение души по отношению к Богу, он поднимается к вопросу личному, стремящемуся максимально сократить дистанцию: «Дай мне любить, как Ты возлюбил и страдать, как Ты страдал». Получив просимое, этот человек не исполняется гордыни, но самоустраняется в благодарственном преклонении, чтобы отдать эту победу одному Господу и разразиться пением хвалы, которое и есть совершенная молитва без тени мысли о себе.
Кажется, что, достигнув такой духовной высоты, святой Франциск уже неподвластен земным скорбям, но вот он оставляет Верну и душераздирающее прощание стоит ему горьких слез, потому что он предчувствует свою смерть; он плачет так, словно его сердце не в силах оторваться от всей твари: людей, животных, растений, скал, и сумеет найти мир, только вновь обретя их в Боге.
Если задумаешься о том, что этот вопль проникновенной человечности исходит от человека, который должен был, в сущности, уже не испытывать интереса к делам мира сего, поскольку почти вкусил райского блаженства, то следует сделать вывод: и в самом деле, настоящая любовь к созданиям, состоящим из тела и души приходит к тем, кто любит Бога, и чем больше человек походит на Иисуса Христа, тем больше он умирает от любви. А если еще подумать и о том, что сквозь пронзительную муку стигматов святой Франциск начертал для брата Леоне священную поэму о дружбе и обратился к Верне с лирической песнью прощания, то мы придем к выводу, что в совершенной скорби он достиг совершенной любви, из чего следует, что совершенная скорбь совпадает с совершенной любовью.
Глава десятая
ГИМН ЖИЗНИ И СМЕРТИ
ЖАЖДА БОЛЬШЕГО
Бег тем стремительней, чем ближе к цели. В последние годы жизни святой Франциск, желая, чтобы его призыв к любви и покаянию был услышан как можно дальше, и чувствуя в то же время, как силы покидают его, взялся за перо и бумагу и написал несколько писем, напоминающих послания святых апостолов. Сознание универсализма его миссии брало верх над смирением, диктуя ему слова напутствия не только братьям Ордена, но и всем верующим, представителям власти, самим служителям церкви. При этом святой Франциск оставался столь смиренным, что не полагался на собственные слова, но использовал насколько возможно слова Евангелия, словно бы взял на себя роль посланца, глашатая, не имеющего иной цели, как объявить волю своего господина.
Когда он обращается «ко всем христианам в миру и в церкви, и во всем мире» как раб и слуга всех, с величайшим почтением и с небесной вестью о «подлинном мире и непреходящей милости в Боге», то излагает основные моменты веры и Евангелия, оставляя за собой только выбор; но выбор этот отражает главные черты его исповедания, которое все зиждется на двух тайнах божественной любви — Творении и Искуплении.
В этом письме он говорит преимущественно о спасении, возвращаясь к рождеству Христову, таинству Евхаристии, долгу исповеди, причастия, покаяния, необходимости славить Бога, любви к ближнему.
Его духовные пристрастия обнаруживают себя на каждом шагу в коротких комментариях, где он осуждает «мудрствование плоти», призывая к простоте, смирению, чистоте помыслов; где утверждает, что повелевающий должен быть как слуга, и поставленный старшим должен быть как младший; где смиренно советует: «Возлюбим ближнего как самих себя, а если кто не хочет и не может любить его как себя, пусть хотя бы не делает ему зла, а постарается делать добро» (трогательная уступка эгоистической природе человека); где, наконец, призывает к нищете духа, живейшим образом повествуя о нераскаявшемся грешнике.
В прочих письмах, два из которых обращены к духовным братьям, одно — к священнослужителям и одно — к властителям народов, содержатся два основных совета: открыто хвалить и благодарить Бога, и превыше всего любить и почитать таинство Евхаристии. Это заботит его особенно: «В каждой вашей проповеди напоминайте, что никто не может
