Читаем без скачивания Изгнание владыки - Григорий Адамов

— Преступник? Почему Георгий Николаевич? Простите… я ничего не понимаю…

Тем же тихим и ровным голосом, продолжая рассматривать свои руки, Дмитрий Александрович говорил:

— В разгар пурги Коновалов сбежал с “Чапаева” и скрылся в темноте. Мы с Димой бросились за ним. Плутон повел нас, очевидно, по его следам. Но собака слишком уверенно шла. Вряд ли она могла в такой пурге долго различать следы человека. Я подумал, что она чует запахи “Полтавы” и “Щорса”, которые находились сравнительно недалеко, метрах в четырехстах-пятистах от “Чапаева”.

— Правильно! — машинально заметил Иван Павлович.

— К этому времени Дима дважды ушиб ногу и не мог идти. Дальше рисковать жизнью мальчика я не мог. Тем более, что бегство Коновалова было бы бессмысленным, если предположить, что он ушел в сторону от кораблей, в глубь ледяного поля. Это было бы простым самоубийством. Единственной разумной целью его могла быть только “Полтава”. Зачем он так стремился к ней, я тогда еще не понимал. И все же я решил вернуться, чтобы не подвергать опасности Диму и на “Чапаеве” связаться по радио с “Полтавой” и “Щорсом” до прихода к ним Коновалова… А теперь мне ясно и то, почему он так стремился к этим кораблям…

— Почему же? — продолжал недоумевать Иван Павлович.

— Потому что он искал там спасения, после того как привел в действие поставленные в трюме “Чапаева” адские машины80. На “Полтаву” он явился бы как спасшийся с погибшего корабля…

— Но позвольте… Тут какая то ошибка… недоразумение — растерянно заговорил Иван Павлович. — Ведь я же лично видел Коновалова, когда, по приказанию капитана, спускался вместе с моими людьми на лед. Коновалов бежал мне навстречу по трапу, поднимаясь со льда на корабль. Я был уверен, что его посылали за чем-нибудь на лед…

Дмитрий Александрович вскочил на ноги. Его губы побелели, кулаки сжались.

— Что вы говорите?! Значит, он остался на “Чапаеве”? Значит, это был обман? Поймите! Никто его не посылал на лед! Он сам сбежал с корабля. Дима его видел. Значит, он ушел с корабля лишь на время взрыва и потом вернулся, чтобы с оставшимися в живых пассажирами и командой спасаться на “Полтаве”… Не иначе… — Дмитрий Александрович говорил все тише, опускаясь на диван с поникшей головой. — Именно так… Он спрягался среди торосов недалеко от корабля и пережидал… пока мы его искали совсем в другом месте… Какая дьявольская хитрость!

Дмитрий Александрович вдруг замолчал, резко перебросил ногу на ногу и громко хрустнул сцепленными пальцами рук.

— Моя ошибка… — пробормотал он сквозь стиснутые зубы. — Это я виноват.

— Почему же это именно ваша ошибка? Кто вы? — нерешительно спросил окончательно сбитый с толку Иван Павлович.

Дмитрий Александрович машинально, почти непроизвольным движением, отогнул обшлаг на рукаве своей куртки. В свете яркой лампы на мгновение блеснул значок государственной безопасности.

— Я майор государственной безопасности Комаров… — глухо прозвучал голос Дмитрия Александровича.

Иван Павлович некоторое время неподвижно смотрел на Дмитрия Александровича с каким-то новым выражением любопытства и уважения.

Дима сидел, забыв о боли в ноге, о смертельной усталости. Он думал только об ужасных событиях, участником которых он неожиданно стал.

Молчание длилось долго.

Наконец Дмитрий Александрович встрепенулся и выпрямился.

— Ну, друзья мои, — сказал он, слабо улыбнувшись, — утро, говорят, вечера мудренее. Надо отдохнуть, поспать. Дима совсем истомился. Ночь уже проходит, снаружи как будто даже сереет. Да, кстати, Иван Павлович! Вы отсюда, из вездехода, не пытались говорить с “Полтавой”?

— Нет, Дмитрий Александрович, — ответил Иван Павлович. — Радиоаппараты должны быть отдельно, в аварийном запасе. Завтра, если пурга утихнет, при дневном свете попробуем довести вездеход до “Полтавы”. Хотя… В своей каюте, еще перед взрывом, я взглянул на барометр: он упорно шел вниз…

— Ну ладно! Тогда спать! — заключил Дмитрий Александрович, устраиваясь на диване.

Иван Павлович спустил над Димой верхнюю койку, выключил свет, и скоро под монотонный вой ветра и шелест хлещущего снега в теплой, уютной кабине все погрузилось в сон…

Иван Павлович проснулся при сером свете наступающего раннего утра. Одновременно встал и Дмитрий Александрович. Лицо Ивана Павловича пожелтело и осунулось за ночь, вокруг глаз появились новые сеточки морщин. На лице Дмитрия Александровича видна была усталость. Он недовольно потер чуть потемневший подбородок и тихо сказал, оглядываясь на крепко спавшего Диму:

— Давайте, Иван Павлович, сходим посмотрим, что делается вокруг.

Они надели электрифицированные костюмы, включили в них ток, Иван Павлович с трудом открыл дверь, наполовину засыпанную снегом, и они вышли из кабины.

Ветер почти совсем стих, снег прекратился, и видимость была прекрасная. Все вокруг было покрыто белоснежным покровом, по небу неслись густые серые облака. Гряды торосов за вездеходом превратились в пологие снежные валы, отдельные ропаки едва возвышались из высоких сугробов.

Возле вездехода стоял высокий снежный холм. Дальше, шагах в тридцати, возвышался другой холм, поменьше. Прямо перед моряком и Дмитрием Александровичем далеко тянулась плоская снежная равнина, над которой где-то у горизонта серое небо окрашивалось а резкий темно-синий цвет.

Иван Павлович стоял у машины, словно приросший ко льду, и растерянно, почти испуганно оглядывался во все стороны.

— Что же это? — бормотал он. — Как же так? Где же “Полтава”? Где “Щорс”? Глядите… Ни “Полтавы”, ни “Щорса”!

— Странно, — сказал Дмитрий Александрович, всматриваясь в ровную снежную даль перед собой. — И вы и мы с Димой сошли на лед с правого борта “Чапаева”. Но ведь и с его левого борта на льду были торосы, ропаки, неровности, а слева от нас, подальше, стояли “Полтава” и “Щорс”. Странно… — повторил он. — Теперь перед нами ровное снежное поле…

Вопросительно подняв брови, он оглянулся на Ивана Павловича.

Тот стоял, опустив голову, с внезапно постаревшим лицом и молчал.

Дмитрий Александрович положил руку ему на плечо:

— Что с вами, Иван Павлович? О чем вы задумались?

Иван Павлович медленно поднял на него глаза, и Комаров вздрогнул, посмотрев в них: глаза были пустые, усталые, покорные.

— Ледяное поле раскололось вдоль канала, проделанного “Чапаевым” — произнес Иван Павлович. — Нашу часть поля отнесло за ночь от другой части… У которой стояли “Полтава” и “Щорс”… Мы теперь одни на льдине в центре Карского моря…