Читаем без скачивания Лики старых фотографий, или Ангельская любовь - Юлия Ник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Баритональный бас Ларика чисто и твёрдо повёл дальше: «Любо, братцы, любо, нам на свете жить….», — голос рос, утверждал, поднимал, ободрял и звал: «….с нашим атаманом не приходится тужи-и-ить.»
И уже совсем уверенно, весело и бесшабашно, презирая страх, боль и отчаянье, настойчиво встряхивая всех подхватил бас Ванятки, а за ним и все постепенно, каждый со своим чувством, чуть отставая или чуть опережая, свились в песенный жгут: «…любо, братцы, любо, любо братцы жить …»
Голоса пели, как бы играя с витающей вокруг смертью, дразня её своей решимостью и бесстрашием, готовностью ко всему.
Леон каждый раз, слушая этих знакомых и таких обычных мужиков, ощущал холодок текущий по спине. Уж сколько раз слышал, а — не привык. Этот мальчишка Ларик, пацан, можно сказать, чётко чувствовал струну жёсткой казачьей души, живущей вольностью и отчаянной дерзостью, и трагической предопределённостью своей судьбы.
Ларик перед тем, как начать разучивать песню долго разбирал её по фрагментам, по словам. Иногда мужики так и просиживали весь вечер, просто разбирая песню, выискивая всегда главный, обычно трагический смысл сложенной песни, настраиваясь на неё.
Весёлыми у казаков были только свадебные, шутливые да матерные песни. Тут, в Берлушах, почти у всех предками были казаки. Не по книгам они знали уклад казачьей жизни. Ванятка принес дедову фуражку с красным околышем, за которую в хорошие времена и в какой-нибудь Челяблаг бы недолго было загреметь, и надел её на себя, залихватски выпустив набок чуб. Ларик отыскал у деда в записях слова и распевы казачьих песен самых гонимых казаков — уральских.
К слову, слишком долго казаки тут огрызались на Урале, сдерживая красных. А чему удивляться? Этот суровый неприветливый край мог быть покорен только такими же суровыми, мало приветливыми и упертыми людьми. Не все могли тут жить — на окраине державы, сдерживая степных разбойников, предающих стреле, мечу и огню всё, что поддалось. Поэтому и не поддавались казаки, пока замертво не падали. Нельзя поддаться, подвести братцев, что на тебя надеются, не выжить иначе. Насмерть стоять! Славяне и вообще отличаются этой чертой, ну а те, кому на границе приходилось жить, и вовсе не понимали: «Как это можно — отступать? Позади-то бабы с детишками.»
Много об этом говорили мужики, возрождая песни забытые. Иногда для куражливой дури и настроения распевались охальными, матерными песнями, хохотом прочищая горло, выгнав предварительно из зала малолеток. Ираида только рукой махала и уходила пить чай, пока эти «взрослые дураки» не перебесятся.
Ларик добивался, чтобы пели душой, а не по нотам. Неожиданно все стали приносить на репетиции разные распевы. К концу разучивания получалось так, что один начинал песню, как бы приглашая сотоварищи, а другие как бы нехотя, как бы невпопад, подхватывали, каждый со своего места, и каждую строфу каждый любовно обволакивал своим голосом и чувством, мял её, смаковал, нежил, тискал и лелеял. Но всегда куплет кончался стройно и строго. Враз.
Каким чудом этим, давно уже советским, русским парням и мужикам удалось настроиться на давний музыкальный лад дедов, безупречный по выразительности, строю и согласованности, Леону так и не было понятно, это всё осталось за кадром, они пели «влёт», на ходу играя вариациями, и владел этим осознанно только Ларик.
И сейчас тут, на сцене перед военными в современных парадных мундирах, пели тоже вояки, но одетые в старинную военную форму, наводившую некогда ужас на противников Руси-матушки. Казалось, песни тут пели казаки старинные, стоявшие стеной за Русь, не жалевшие для неё ничего. Они пели, и все в зале чувствовали себя их братьями и сестрами.
А Ларик плавал в этой, казалось бы, какофонии звуков, присвистов, разудалого уханья и разбойничьих окриков, отрывающихся вдаль от песни, стонов и ухарских припевов, как в своей родной стихии и выруливал всё это многоголосие точно и вовремя к изящной и сильной мужской жесткой концовке. У него был несомненный дар. Леон перед ним сникал в восторге и упоении, не менее, чем Настя, от природы одаренная чувством гармонии вообще.
«Да… гармония всегда и во всём. Во всём…», — эту нацеленность некоторых девчонок с пушистыми колечками на шейке Леон уже давно принял, как свою истину.
Хор приготовил несколько самых любимых и известных песен. От трагических, военных строевых и до шутливых с перебором, почти бормотанием слов песни в присказку, шуточных игровых и плясовых. Но все они были мужскими песнями, с мужским удальством и наивной наглостью, с мужским понятием любви и чести. И каждый конечный аккорд песни звучал жестко, определённо, не предполагая участия женских голосов. Это пели казаки на марше, оторванные от любушек, с настоящей тоской и жаждой любви.
Леон долго хохотал над предконцертным «приказом» Ларика: «С бабами две недели не спать, к себе не подпускать. Скучать по-настоящему. Вот споём, — тогда на все четыре. Хоть у*битесь нах*р!», — такое требование в музыкальной практике Леон встречал впервые.
От голосов этих мужиков в лохматых папахах женщинам в зале хотелось плакать. Некоторые и плакали. Украдкой.
Незаметно Леон стал посматривать вокруг. На пылающую гневом Ольгу он не обращал ни малейшего внимания: «Что с дуры возьмёшь? Хоть бы не вздумала поперед батьки в пекло лезть за пирожками».
Лица мужчин светлели и размякали. На такой старинный мужской клич самоотверженности и самоотречённости братского воинства никто из нормальных собратьев по духу не мог не отозваться. Эти парни на сцене неожиданно прорезались из прошлого чистыми и настоящими голосами русских мужиков, тех, что всегда подставляли себя, обороняя рубежи, и погибали первыми, осознавая, что если так на роду написано — так и быть тому. Другие ж тоже обязательно встанут? И в порядке будут их жены и дети, а потом их черед придёт кровушкой платить за спокойствие Руси-матушки. Испокон так-то. Никого не минует.
Последние слова песни: «Грянула команда…. да… забыли про меня… Мне досталась пыльная горячая земля….» — хор под конец пел совсем тихо, оберегая святой покой и память погибшего героя. Ларик издалека и тихо снова повёл задумчиво: «Любо, братцы, любо, нам на свете жить, с нашим атаманом не приходится тужить!» — и тут молодой, почти наивный ясный тенор Николки Маслова борзо подхватил, распевая всё громче, как бы стирая в памяти горечь
