Читаем без скачивания Приключения Ружемона - Луи Ружемон

И вот, как только раненый вождь оправился от удивления, он приблизился ко мне и горячо приветствовал меня, не позаботившись даже вынуть стрелу из раны, откуда кровь так и сочилась. Мы быстро стали с ним друзьями, и я с женой пробыл у него в качестве почетного гостя несколько дней, а когда мы, наконец, расстались, то он дал мне такой внушительный конвой, как если бы я был вождем дружественного ему племени, оказавшим ему серьезную услугу.

Быть может, мои почтенные читатели пожелают узнать, говорил ли я своим друзьям, чернокожим австралийским людоедам, что-нибудь об обширном мире божием, — на это я скажу, что говорил им о нем лишь настолько, насколько они могли понять, но если бы я вздумал рассказать им более того, они пришли бы в недоумение, а то, чего они не могут понять, неизбежно возбуждает их недоверие и подозрение. Так, например показывая им картины конских скачек и овцеводных ферм, я принужден был объяснять им, что лошадь употребляется только на войне, а овцы — в пищу, но если бы я вздумал говорить о лошади, как о вьючном животном, и стал рассказывать им о том, что изготовляется из шерсти овец, они совершенно не сумели бы усвоить всего этого и я только принес бы им этим более вреда, чем пользы. Об астрономии и мироздании они имели своеобразные понятия и перечить им в этом было бы крайне неразумно. Земля, по их мнению, лежит на одной плоскости, а свод небесный поддерживается над ней, наподобие навеса, столбами или высокими жердинами, расставленными по краям и кроме того поддерживается душами усопших, которым, по словам жрецов и священнослужителей, и вместе с тем колдунов и кудесников, следовало постоянно приносить жертвы, состоящие из питья и пищи, чтобы не прогневать их. Млечный путь представлял собой подобие рая для душ отшедших, тогда как солнце являлось средоточием всей вселенной. Я не раз размышлял о том, каким бы образом можно было внушить дикарям какое-нибудь представление о могуществе и значении Британской империи. Я постоянно имел в виду Британскую империю не только потому, что все мои симпатии клонились в эту сторону, но и потому, что первые друзья, которые будут приветствовать меня по возвращении в среду подобных мне людей, непременно будут британцы. Десятки раз повторял я собравшимся вокруг меня наивным дикарям о том, что правительница Британской империи, простирающейся на целый мир, самая могущественная правительница, какая только существует на земле, и затем я уверял их, что сам лично послан ею, этой могущественной правительницей, к ним для того, чтобы пересказать им о величии и могуществе той нации, к которой принадлежали и они. Я никогда не давал туземцам ни малейшего повода подозревать, что я не более, как несчастный, заброшенный судьбой и злым роком в их среду человек, рвущийся на свободу к подобным мне людям, как узник из душной тюрьмы, а умышленно говорил им, что Британская империя обнимает собою весь мир, потому что ничто иное не произвело бы на моих дикарей надлежащего впечатления и не дало им представления о могуществе и величии Англии и ее правительницы.

Если бы я, например попытался дать им понять, что кроме Британской империи есть еще и Германская, и Российская, то только смутил бы этим моих слушателей, вызвал бы в них недоумение и создал бы себе тем самым массу затруднений. Так, например я скорее инстинктивно, чем умышленно не упоминал о том, что правительница Британской империи — женщина, но однажды, это как-то случайно вырвалось у меня с языка, и тогда надо было видеть, что произошло с моими дикарями! Я тотчас же понял свою ошибку по презрительным минам чернокожих туземцев, и хотя поспешил тут же уверить их, что королева могущественнейшая вождь-женщина, во владениях которой никогда не заходит солнце, и что в настоящее время она является также государыней всех чернокожих австралийцев, а следовательно, и их, но они с гневом отвергали ее и даже выражали ко мне презрение за то, что я мог так превозносить женщину. На этот раз мне пришлось переждать некоторое время и не заговаривать более об этом предмете, который, однако, не выходил у меня из головы. Я положительно не знал, что бы мне придумать для восстановления моего положения в глазах туземцев, не отрекаясь от своих слов. И вот, однажды, когда мы с Ямбой бродили по окрестностям, мы случайно наткнулись с ней на гряду известняковых холмов, изобиловавших пещерами. Осматривая их, мы набрели на громадный отвесный утес с совершенно гладкой, точно отшлифованной поверхностью, и вот у меня вдруг явилась мысль начертить на этой отвесной гладкой стене известняка гигантское изображение ее королевского величества королевы Виктории. Надо сказать, что в то время я был уже признанным и утвержденным вождем того племени туземцев, среди которых жил, и время от времени, именно каждое новолуние, устраивал официальные приемы для своего племени и для туземцев соседних дружественных племен. И я постоянно старался приберегать им для этих торжественных случаев какие-нибудь диковины, повергавшие в восторженное недоумение моих подчиненных. Потому-то мои посетители никогда не пропускали моих приемов и как только получали приглашение, тотчас же спешили стекаться ко мне со всех сторон. К этому времени я всегда заботился о том, чтобы у меня имелись громадные запасы пищи для насыщения моих гостей.

Итак, мы с Ямбой наткнулись на эти известковые скалы вскоре после того, как я так опрометчиво проговорился о том, что ее королевское величество — женщина, и я тут же решил, что к следующему приемному дню задуманный портрет непременно должен быть готов. И вот, выбрав камень такой величины, чтобы его удобно было держать в руке, я стал скрести им гладкую ровную поверхность отвесной скалы известкового утеса, предварительно смочив ее водой, и скреб до тех пор, пока не получилась достаточно мягкая поверхность для того, чтобы можно было без труда начертить углем желаемое изображение. Конечно, для этого потребовалось немало времени, но пока я трудился над этим, Ямба готовила необходимый мне уголь и те притирания, какими туземцы разрисовывают себя для корробореев. Имея кое-какое понятие о рисовании, я взобрался на выдающийся высокий камень и принялся рисовать смелыми размашистыми штрихами самый необычайный портрет королевы Виктории, когда-либо существовавший.

Изображенная мной в профиль фигура имела 7–8 футов вышины.

Само собой понятно, что фигура эта должна была быть представлена без всякого одеяния, иначе это вызвало бы полнейшее недоумение дикарей. Корона также, чтобы быть понятной для туземцев, состояла из самых редких перьев, какие только могут быть у ловкого, хитрого и могучего охотника, как, например перья лирохвостки и райской птицы. Скипетр представлял собой увесистую дубину или палицу, называемую туземцами вадди, которой в случае надобности можно было причинять громаднейший урон врагу или неприятелю. Лицо ее королевского величества имело также свои характерные особенности: нос был чрезвычайно велик, так как это считается у туземцев несомненным признаком выносливости и большой физической силы; вообще мышцы были необычайно развиты. Я постарался наделить ее величество таким множеством мускулов, какого бы хватило на добрую полудюжину профессиональных силачей и атлетов-борцов. Желудок был так велик, что, несомненно, возбудит любопытство моих читателей, которые пожелают, вероятно, узнать, какого рода значение это имело в глазах туземцев. Дело в том, что у чернокожих желудок считается чуть ли не величайшим божеством, какое только известно этим дикарям и, так как в пище часто бывает недостаток, а добывать ее очень трудно, то, по их мнению, человек с очень большим желудком, т. е. с желудком очень полным, несомненно должен быть смелым искусным охотником, а то он не мог бы добыть достаточного количества пищи, чтобы наполнить свое брюшко.