Читаем без скачивания Новый Макиавелли - Джонатан Пауэлл

Тэтчер в начале политической карьеры выражала проевропейские взгляды, а заканчивала как убежденный евроскептик; в ее евроскептицизме не осталось сомнений после знаменитой речи в бельгийском городе Брюгге в 1988 году (к слову, среди авторов речи значился мой брат). С Гельмутом Колем Тэтчер не находила общего языка, а ведь Коль в то время был в Европе ключевой фигурой. Они встречались в Зальцбурге, где госпожа Тэтчер любила проводить свой короткий летний отпуск. Гельмут Коль быстро устал от ее общества и прервал встречу досрочно — сослался на необходимость присутствия на другой важной встрече. Таким образом, у Тэтчер получилось «окно» в графике, и она пошла прогуляться по улицам. Вообразите, какой шок она испытала, свернув за очередной угол и обнаружив Коля на террасе кафе. Канцлер Германии был поглощен уничтожением торта с кремом. Так у двух лидеров отношения и не восстановились. Поскольку Тони позиционировал себя проевропейцем, начало его отношений с Гельмутом Колем было более обнадеживающим; мы ездили к Колю в Бонн, еще будучи в оппозиции. Помню, мы выстроились, чтобы поздороваться с Колем; когда до меня дошла очередь, канцлер тепло пожал мне руку и сказал, что рад «вместо плохого Пауэлла видеть Пауэлла хорошего». Во время встречи с Тони Коль говорил сорок пять минут, не меняя интонации и даже не теряя дыхания и уж подавно не давая Тони рта раскрыть — что у Коля служит признаком искренней симпатии.

Итак, Британия вновь заняла лидирующую позицию. В мае 1997 года Тони был приглашен на первый свой саммит в Нордвик; у нас появилась возможность отнестись к Амстердамскому договору (его обсуждение как раз проходило финальные стадии) более конструктивно, чем правительство Мэйджора, скованное протестами евроскептиков. На Амстердамском саммите, который не заставил себя долго ждать, нам с Алистером внезапно выпал случай наглядно продемонстрировать, как Британия возвращает себе лидирующую роль в Европе. Дело в том, что голландцы предоставили всем лидерам — участникам саммита — велосипеды, чтобы съездить перекусить во время перерыва. Мы ухватили один из лучших велосипедов и подсунули его Тони, едва он вышел из конференц-центра. Благодаря нашей расторопности Тони оказался во главе процессии лидеров европейских государств, катящих через канал обедать, а пресса получила отличный кадр. Гельмут Коль на велосипед не сел — пошел пешком; Мартти Ахтисаари, президент Финляндии, мужчина крупный, взгромоздился на велосипед при помощи двух помощников. Конечно, у нас не все сразу получалось. На одном из первых саммитов европейские журналисты задали Тони два каверзных вопроса. Румынский журналист спросил, известно ли Тони имя румынского премьера; Тони ответил «Разумеется», но имя назвать не сумел. Мальтийский журналист поинтересовался нашей позицией относительно Мальты и Европы; Тони выдал «Наша позиция остается прежней». Этой фразой принято прикрывать незнание правильного ответа. Тони понятия не имел, какова наша позиция и есть ли она вообще.

Наша ключевая цель была — вернуть Британии лидирующую роль в Европе, чтобы влиять на направление, которое изберет Евросоюз. В 1997 году, когда Борис Ельцин предложил Шираку и Колю объединиться, Тони напрягся, даром что такое объединение ни к чему не вело; ничуть не меньше нас напрягло восстановление российско-французско-немецкого альянса в период войны в Ираке, только уже с Путиным вместо Ельцина и Шрёдером вместо Коля. В обоих случаях цель России — отколоть Европу от Соединенных Штатов — не вызывала сомнений. Мы же хотели сохранить отношения с США и вдобавок избегнуть «двухскоростной Европы», из которой Соединенное Королевство исключено. Лучшим способом застраховаться нам казалось собственное внедрение во франко-германское партнерство без разрушения оного. Мы не замахивались на копирование бюрократической структуры Елисейского договора, со встречами французского и немецкого кабинета; мы лишь хотели участвовать в принятии ключевых решений.

Пока у власти стоял Гельмут Коль, наши шансы вклиниться в эксклюзивное двухстороннее партнерство были невысоки; Герхарда Шрёдера мы начали обрабатывать еще до того, как он был избран канцлером. Наши усилия не пропали даром. Первым государством, которое Шрёдер посетил в качестве канцлера, стало Соединенное Королевство — Шрёдер приехал к нам сразу после посещения Франции[198]; речь даже шла о том, чтобы сначала ехать в Лондон. Я проявил известную опрометчивость, в январе 1999 года записав в дневнике: мол, оглядываясь назад, изменение позиции Германии к Соединенному Королевству при Шрёдере можно назвать историческим. На поверку оказалось не совсем так; впрочем, поначалу Шрёдер был куда больше Гельмута Коля склонен рассматривать Соединенное Королевство как надежную опору. Даже в 2002 году мы все еще тесно сотрудничали со Шрёдером. Я убедил Тони поздравить Шрёдера по телефону со второй победой на выборах; звонок окупился сторицей.

Тони оказался единственным, кто позвонил Шрёдеру; Шрёдер выразился в том смысле, что не забудет такого проявления дружеских чувств. На следующий день он позвонил сам и пообещал отобедать назавтра на Даунинг-стрит. Этим обедом Шрёдер отомстил Шираку, который поддерживал шрёдеровского оппонента от консерваторов.

Франко-германские отношения всегда зиждились на сделках. В вопросах поддержки друг друга то Франция, то Германия поступаются собственными незначительными интересами в пользу партнера. Етава администрации канцлера звонит в Елисейский дворец и излагает условия очередной сделки; стороны быстренько приходят к соглашению. В знак собственной готовности поставить англогерманские отношения на ту же платформу Шрёдер и нам предложил сделку. Тони тогда очень беспокоил законопроект Евросоюза, касающийся права следования, а именно — получения автором произведения искусства процентов с перепродажи своего творения. В этом законопроекте Тони усматривал угрозу аукционным домам Соединенного Королевства. Беспокойство Тони дошло до такой степени, что он пригрозил прибегнуть к «люксембургскому компромиссу»[199], изобретенному Шарлем де Голлем с целью дать французам возможность защищать основные национальные интересы. Шрёдер знал, сколь важен для Тони вопрос о праве следования, и предложил содействие в обмен на поддержку своей директивы об отслуживших автомобилях, каковая директива угрожала немецкому автопрому. Мы согласились на сделку; впрочем, британские чиновники не сумели выработать тип мышления, позволяющий совершать подобные сделки на регулярной основе, а значит, и продвигаться к ЕС. Возможно, сделка представлялась слишком в духе Макиавелли; так или иначе, нам не удалось скопировать модель франко-германских отношений. Мы упирали на построение коалиций с менее влиятельными членами ЕС «по кирпичику» — отчасти потому, что не могли жертвовать «мелочами» ради более крупных целей. По справедливому замечанию Макиавелли, мудрость «в том и состоит... чтобы, взвесив все возможные неприятности, наименьшее зло почесть за благо»[200]; просто мы так и не научились торговать политическими вопросами.

Несколько лет мы старательно «чертили треугольник» англо-франко-германской официальной встречи; это удалось лишь после событий 11 сентября. Ширак собрал нас во время саммита в бельгийском Генте, в 2001 году; собрал в какой-то тесной, душной комнатушке. Звуковым фоном был синхронный перевод, сильно мешавший сосредоточиться; впрочем, договорились до совместного европейского вторжения в Афганистан. Через три недели мы попытались повторить встречу в Лондоне — однако все сразу пошло наперекосяк. По пути из Пакистана Тони остановился в Генуе, чтобы встретиться с Берлускони. Не успели мы сесть за обеденный стол, как Берлускони с чувством объявил визит Тони достойным ответом участникам Гентского саммита, куда его, Берлускони, не позвали. Неудивительно, что после этих слов Тони уже не мог заставить себя поведать Берлускони о наших планах на следующий уик-энд; пришлось выслушать монолог о зловонном дыхании отдельных итальянских послов и инструкцию по содержанию молодой жены.

Вернувшись в Лондон, мы объявили, что 4 ноября состоится «обед для троих». Тут-то ад и разверзся. Первым позвонил Берлускони с настоятельным требованием включить его в список приглашенных. Тони согласился. Затем позвонил премьер Испании Азнар и принялся убеждать, что его присутствие необходимо. Тони уступил. За Азнаром Испанским позвонил Ги Верхофстадт, бельгийский премьер, и добился приглашения на том основании, что является членом Европарламента; заодно с Верхофстадтом навязался Хавьер Солана — как верховный представитель по вопросам внешней политики ЕС. Наконец, за считанные часы до мероприятия, премьер Нидерландов Вим Кок сообщил, что тоже прибудет. Он опоздал, еда кончилась, и ему пришлось довольствоваться вегетарианскими блюдами. Шрёдер с Шираком не усмотрели ничего забавного ни в факте вторжения, ни в нашей неспособности его предотвратить; европейские лидеры, вовсе не попавшие на обед, злились еще больше.