Читаем без скачивания Изумительное буйство цвета - Клэр Морралл

Мы начали с улыбки на лестнице. Он был очень вежливый, даже всегда ждал на верхней или нижней лестничной площадке, если видел, что я иду. Если же он был застигнут врасплох посередине лестницы, то просто вжимался в стену, чтобы дать мне пройти. Его внешний вид вызывал во мне тревожное чувство. Мне казалось, что я возвышаюсь над ним. Мне всегда хотелось отойти в сторону, когда он, хромая, поднимался по ступенькам, — сказочный гномик в современной обстановке.

Джеймс на пять лет старше меня и совсем не привлекательный. Нельзя сказать, что он уродлив в полном смысле этого слова, то есть в традиционном понимании, как Румпельштицхен из сказки, однако его формы лишены пропорциональности. У него нормального размера тело, но ноги необычно коротки, а голова слишком велика, и густые вьющиеся черные волосы делают ее еще больше. Он ходит прихрамывая, так как одна нога у него немного короче другой. Когда он был моложе, родители пытались что-то предпринять в этом отношении, но он отказался от болезненной операции, предпочтя более утверждаться умственно, нежели физически. В школе, как он говорил, ему было трудно, потому что там твой статус в большей степени зависит от физических способностей. Однако он характеризовал приобретенный там опыт как положительный. Теперь он передвигается кособоко и смотрит на мир агрессивно, требовательно, противопоставляя себя всем, чтобы не быть отвергнутым. Он предпочитает быть отверженным по собственной воле — не стать отвергнутым людьми, которых отталкивает его внешний вид.

Однажды я вошла в подъезд прямо за ним. Я поднялась по лестнице, и он подождал меня на площадке.

— Привет, — сказал он. — Я Джеймс. А вы?

— Китти, — сказала я, смутившись.

— Здравствуйте, Китти, — повторил он.

Когда мы были на одном уровне, он вызывал во мне меньше тревоги, его лицо оказалось более естественным, более живым, чем я ожидала.

Мы поднялись еще на один пролет, но теперь я шла впереди, стараясь при любой возможности поворачиваться и улыбаться, чтобы он не подумал, что я его игнорирую. По третьему пролету мы уже поднимались бок о бок; идти так было немного тесновато, но все же возможно.

— Я въехал в квартиру напротив вас, — сказал он.

— Да, — ответила я. — Я знаю.

— Я не встречал других жильцов, — продолжал он. — Они здесь есть?

— Все старенькие. Выходят очень редко.

— Это все объясняет. Значит, мы единственные живые существа в этом мире.

Я подумала, что он несправедлив.

— Они очень милые, — сказала я. — Миссис Ньюман со второго этажа иногда приглашает меня утром на чашечку кофе. Все проходит так чинно, с салфеточками и кусочками фруктового торта.

Однако это прозвучало насмешливо. Я не знала, как объяснить ему, что мне нравятся старые люди. Я люблю их морщинки, дрожащие руки, бессвязные воспоминания. Я часто забираю с собой и приношу домой их рассказы и приставляю их к полученным мною ранее кусочкам информации, связывая все между собой, как в игрушечной головоломке.

— Да, это замечательная идея, — сказал он.

Кажется, я упустила важную часть нашего разговора. Со мной это иногда случается, не могу сосредоточиться, где блуждают мои мысли — неизвестно. Я удивленно смотрю на него, пытаясь решить, на сколько же я его выше. Может, всего-то на два дюйма. Мне лезет в голову Белоснежка. Но у меня совсем не румяные губки, рассуждаю я про себя, хотя волосы и черны почти как смоль.

— Кофе, — проговорил он.

— О… — Я не уверена, то ли он приглашает меня в свою квартиру, то ли хочет зайти в мою, то ли зовет в кафе. — Хорошо. — Нервничая, я последовала за ним к входной двери его квартиры.

Джеймс открыл дверь, и мы ступили на деревянный пол его узкого коридора. Дерево давало ощущение света и пространства, и это мне сразу очень понравилось.

— И вы все сами это сделали? — Я задала вопрос, хотя ответ был известен мне заранее.

— Да. Я купил это в «Икее». Собирается очень просто.

Но шумно, подумала я, пытаясь пройти, аккуратно ступая. Джеймс же, казалось, скользил повсюду, покачиваясь на своих неровных ногах, умудряясь не издавать при этом ни звука. Он прошел в гостиную и встал в дверях, его глаза расширились от удивления.

— Что-нибудь не так? — спросил он.

— Нет-нет, — ответила я. — Это просто…

Как я могла объяснить ему свою реакцию? Реагировать-то было не на что. Опять деревянный пол, голые белые стены без картин. Два белых кожаных кресла с металлическими подлокотниками и музыкальный центр на комоде с сосновыми раздвижными дверками, в котором он, вероятно, хранил компакт-диски. У окна — компьютерный столик. А рядом с ним на двух деревянных полках в коробочках с надписями тоже были диски. Верхнее освещение заменяли отдельные светильники: две угловые лампы, еще одна лампа на компьютерном столе и торшер между креслами. Это все. И ничего больше. Бесцветность комнаты порождала тревогу. Я подумала, что, оказавшись в таком пространстве, я бы потерялась.

— А где же книги? — спросила я.

Он выглядел смущенным, и мне понравилось, как сузились от неуверенности его глаза.

— Несколько книг есть у меня в спальне, — сказал он в конце концов.

Я была далека от мысли осматривать его спальню — не важно, с книгами или без них.

— Эта комната такого же размера, как моя? — сказала я, и мой голос, казалось, затерялся в пустоте.

Я попыталась сравнить его стены с моими по длине, сопоставить расположение окон, но это было все равно что сравнивать слона, к примеру, с кусочком ревеня. С чего начать? Как можно сравнить две вещи, у которых нет ни одной точки соприкосновения, которые различны по самой структуре? Я не ощущала его комнату жилой. Моя квартира маленькая, и в ней беспорядок, но она живая; в ней пульсируют мои цвета и ощущается мое присутствие. Его квартира — огромная и пустая, как бесплодная равнина, ее границы для моего взгляда — недосягаемы.

— Вы присядете, пока я приготовлю кофе? — спросил он.

— Нет, я пойду с вами в кухню.

Однако кухня оказалась ничуть не лучше. Дверцы буфета из нержавеющей стали были просто как зеркала, а верхняя его часть так сияла белизной, что казалось, будто все поверхности светятся. От этого я почувствовала легкое головокружение. Не было ни одного предмета, лежавшего не на месте: ни крошки на полу, ни огрызка яблока, ни случайной чаинки в раковине. Кухня эта совсем не походила на ту, в которой пекут булочки с изюмом или сидят и болтают с друзьями.

Я села на стул, сделанный из каких-то железных труб, и стала наблюдать, как он тщательно готовит кофе. Создавалось впечатление, что у него сосчитана каждая положенная в кофейник гранула.

— Вы так аккуратны, — сказала я.

Он прервал свои точно выверенные движения и посмотрел на меня. Легкая краска постепенно заливала его лицо. Он криво усмехнулся:

— Извините, вы хотели сказать, что я слишком аккуратен, да?

Что-то такое было в этой кривой усмешке и нежной краске, от чего у меня комок подступил к горлу.

— Что вы, — сказала я, отчаянно пытаясь опровергнуть свое последнее замечание, — это же очень хорошо, когда человек аккуратен. Если бы мир населяли такие люди, как я, все уже давно были бы погребены под горами своего прошлого. Я теряю туфли, ключи, ежедневники с подсказками о недоделанных делах.

Он рассмеялся.

— Я воспитывался в аккуратном доме, — сказал он, — и меня учили все аккуратно складывать и убирать на место. И я думаю, это генетически передается в большей степени, нежели что-либо другое.

— Семейная привычка?

Он кивнул.

— Они оба врачи — хирурги. Умеют узлы завязывать одной рукой, тщательно сшивать части, одну с другой. Они объявили войну микробам. Я думаю, иногда у них в голове возникала путаница, и они меня, маленького, тоже причисляли к микробам.

Он, по-видимому, хотел меня рассмешить, но глаза его были прежними. Я чувствовала печаль, оставленную в нем этим безмикробным детством.

— Вы тоже врач?

— Нет. В знак протеста. Они хотели, чтобы я изучал медицину, а я вместо этого выбрал вычислительную технику — направление, дальше всего отстоящее. Мои программы для меня — почти живые. Я не уверен, что родители то же самое могли бы сказать о пациентах — очень уж они любят исследования и цифры. О людях они не много говорят.

Я вдруг представила его работающим на компьютере в таком же белом халате, как и у его родителей.

— Моя работа легче, — сказал он. — Компьютер, если не нужен, можно выбросить. У них такой возможности нет. — Он вынул поднос и достал две китайские кружки из блестящего стального укрытия. — Как вам нравится моя квартира?

— Здесь уже все закончено? — спросила я.

Он закивал энергично, так как в этот момент разливал кофе, ни одной капельки — мимо.

— Да, все комнаты как раз такие, какими я хотел их видеть.