Читаем без скачивания Рождественская песнь в прозе (пер. Пушешников) - Чарльз Диккенс

— О, да это самъ старикъ Феззивигъ! Самь Феззивигъ воскресъ изъ мертвыхъ!

Старикъ Феззивигъ положилъ перо и посмотрѣлъ на часы, — часы показывали семь. Онъ потеръ руки, оправилъ широкій жилетъ, засмѣялся, трясясь всѣмъ тѣломъ и крикнулъ плавнымъ, звучнымъ, сдобнымъ, но пріятнымъ и веселымъ голосомъ.

— Эй, вы, тамъ! Эбензаръ! Дикъ!

Двойникъ Скруджа, молодой человѣкъ, живо явился, въ сопровожденіи товарища, на зовъ.

— Такъ и есть, — Дикъ Вилкинсъ, — сказалъ Скруджъ духу. — Это онъ. Дикъ очень любилъ меня. Дикъ, голубчикъ! Боже мой!

— Эй, вы, молодцы! — сказалъ Феззивигъ. — Шабашъ! На сегодня довольно! Вѣдь сегодня сочельникъ, Дикъ! Рождество завтра, Эбензаръ! Запирай ставни! — вскричалъ старикъ Феззивигъ, громко хлопнувъ въ ладоши. — Мигомъ! Живо!

Трудно себѣ представить ту стремительность, съ какою друзья бросились на улицу за ставнями. Вы не успѣли бы сказать: разъ, два, три, какъ уже ставни были на своихъ мѣстахъ, вы не дошли бы еще до шести, какъ ужь были заложены болты, вы не досчитали бы до двѣнадцати, какъ молодцы уже вернулись въ контору, дыша, точно скаковыя лошади.

— Ну! — закричалъ Феззивигъ, съ удивительной ловкостью соскакивая со стула возлѣ высокой конторки. — Убирайте все прочь, чтобы было какъ можно больше простора. Гопъ! Годъ, Дикъ! Живѣй, Эбензаръ!

Все долой! Все было сдѣлано въ одно мгновеніе. Все, что возможно, было мгновенно убрано и исчезло съ глазъ долой. Полъ былъ подметенъ и политъ водой, лампы оправлены, въ каминъ подброшенъ уголь, и магазинъ сталъ уютенъ, тепелъ и сухъ, точно бальный залъ

Пришелъ скрипачъ съ нотами, устроился за конторкой и загудѣлъ, какъ полсотня разстроенныхъ желудковъ. Пришла мистриссъ Феззивигъ, сплошная добродушная улыбка. Пришли три дѣвицы Феззивигъ, цвѣтущія и хорошенькія. Пришли шесть юныхъ вздыхателей съ разбитыми сердцами. Пришли всѣ молодые люди и женщины, служившіе у Феззивига. Пришла служанка со своимъ двоюроднымъ братомъ, булочникомъ. Пришла кухарка съ молочникомъ, закадычнымъ пріятелемъ ея брата. Пришелъ мальчишка, живущій въ домѣ черезъ улицу, котораго, какъ думали; хозяинъ держалъ впроголодь. Мальчишка старался спрятаться за дѣвочку изъ сосѣдняго дома, уши которой доказывали, что хозяйка любила драть ихъ. Всѣ вошли другъ за другомъ — одни застѣнчиво, другіе смѣло, одни — ловко, другіе неуклюже; одни толкая, другіе таща другъ друга; но всѣ, какъ никакъ, все-таки вошли. И всѣ разомъ всѣ двадцать паръ, пустились танцовать, выступая впередъ, отступая назадъ, продѣлывая, пара за парой, самыя разнообразныя фигуры. Наконецъ, старикъ Феззивигъ захлопалъ въ ладоши и, желая остановить танецъ, воскликнулъ: «Ловко! Молодцы!» Скрипачъ погрузилъ разгоряченное лицо въ кружку портера, предназначенную для него. Потомъ, пренебрегая отдыхомъ, онъ снова появился на своемъ мѣстѣ и тотчасъ же началъ играть, хотя желающихъ танцовать еще не было, — съ такимъ видомъ, точно прежняго истомленнаго скрипача отнесли домой на ставнѣ, а это былъ новый, рѣшившійся или превзойти того, или погибнуть.

Потомъ опять были танцы, дальше игра въ фанты и опять танцы. Напослѣдокъ подали пирожное, глинтвейнъ, большой кусокъ холоднаго ростбифа, кусокъ холодной вареной говядины, пирожки и пиво, пиво… Но главный эффектъ вечера былъ послѣ жаркаго и вареной говядины, когда скрипачъ (хитрая бестія, — онъ зналъ дѣло гораздо лучше насъ съ вами!) ударилъ «Сэръ Роджеръ де-Коверли». Тутъ старикъ Феззивигъ съ мистриссъ Феззивигъ выступили впередъ, приготовляясь начать танецъ, и притомъ первой парой; но вѣдь это не шутка! Вѣдь приходилось танцовать съ двадцатью тремя-четырьмя парами, — и съ народомъ, который вовсе не намѣревался шутить, съ народомъ, который хотѣлъ пуститься въ плясъ во всю, а не прохаживаться.

На если бы ихъ было вдвое болѣе, вчетверо даже; все-таки старшій Феззивигъ и мистриссъ Феззивигъ были бы на высотѣ своей задачи. Мистриссъ Феззивигъ была достойной партнершей своего мужа во всѣхъ отношеніяхъ. Если же эта похвала, не достаточна, скажите мнѣ болѣе высокую, и я охотно употреблю ее. Положительно какой-то свѣтъ брызгалъ отъ икръ Феззивига! Они сверкали во всякой фигурѣ танца. Въ какой нибудь одинъ моментъ вы ни за что не угадали бы, что будетъ въ слѣдующій! И когда старикъ Феззивигъ и мистриссъ Феззивигъ продѣлали всѣ па: «впередъ, назадъ, обѣ руки вашему партнеру, поклонъ, реверансъ, штопоръ, продѣваніе нитки въ иголку, и назадъ, на свое мѣсто», — Феззивигъ подпрыгнулъ такъ, что, казалось, его ноги мигнули, и сталъ какъ вкопанный.

Когда часы пробили одиннадцать, семейный балъ кончился, мистеръ Феззивигъ съ супругой заняли мѣста по обѣимъ сторонамъ двери, и, пожимая руки выходившимъ гостямъ, желали имъ весело провести праздникъ. Когда всѣ, кромѣ двухъ учениковъ, ушли, хозяева точно такъ же простились и съ ними. Веселые голоса замерли, и юноши разошлись по своимъ кроватямъ въ задней комнатѣ.

Все это время Скруджъ велъ себя какъ человѣкъ, который не въ своемъ разсудкѣ. Его душа была погружена въ созерцаніе своего двойника. Онъ смотрѣлъ, вспоминалъ, радовался всему и испытывалъ странное возбужденіе. И только теперь, когда ясныя лица его двойника и Дика отвернулись отъ него, онъ вспомнилъ про духа и почувствовалъ, что духъ смотритъ прямо на него и что на головѣ его горитъ яркій свѣтъ.

— Какъ мало надо для того, чтобы заслужить благодарность этихъ глупцовъ, — сказалъ духъ.

— Мало! — повторилъ Скруджъ.

Духъ знакомъ заставилъ Скруджа прислушаться къ разговору двухъ учениковъ, которые отъ всей души расточали похвалы и благодарности Феззивигу. И, когда Скруджъ послушалъ, духъ сказалъ:

— Ну, не такъ ли? Истратилъ онъ нѣсколько фунтовъ, ну, быть можетъ, три, четыре фунта… Неужели этого достаточно, чтобы заслужить такія похвалы?

— Не въ этомъ дѣло, — сказалъ Скруджъ, задѣтый за живое его словами, и невольно говоря своимъ прежнимъ юношескимъ тономъ. — Не въ этомъ дѣло, духъ. Въ его власти сдѣлать насъ счастливыми или несчастными, нашу службу — радостнымъ или несчастнымъ бременемъ, наслажденіемъ или тяжелымъ трудомъ. Допустимъ, что его власть заключается въ какомъ-либо словѣ или взглядѣ — вещахъ столь ничтожныхъ, незначительныхъ и неуловимыхъ, — но такъ что же? Счастье, которое онъ даетъ, такъ велико, что равняется стоимости цѣлаго состоянія.

Онъ почувствовалъ взглядъ духа и остановился.

— Что такое? — спросилъ духъ.

— Ничего особеннаго, — сказалъ Скруджъ.

— Какъ будто что-то случилось съ вами, — настаивалъ духъ.

— Нѣтъ, — сказалъ Скруджъ. — Нѣтъ, мнѣ бы хотѣлось сказать теперь два-три слова моему писцу. Вотъ и все.

Когда онъ говорилъ это, его двойникъ загасилъ лампы, и Скруджъ и духъ опять очутились подъ открытымъ небомъ.

— У меня остается мало времени, — замѣтилъ духъ. — Скорѣе!

Слова эти не относились ни къ Скруджу, ни къ кому-либо другому, кого могъ видѣть духъ, но дѣйствіе ихъ тотчасъ же сказалось, — Скруджъ снова увидѣлъ своего двойника. Теперь онъ былъ старше, въ самомъ расцвѣтѣ лѣтъ. Черты его лица не были еще такъ жестки и грубы, какъ въ послѣдніе годы, но лицо уже носило признаки заботъ и скупости. Глаза его бѣгали безпокойно и жадно, что говорило о глубоко вкоренившейся страсти, которая пойдетъ далеко въ своемъ развитіи.

Онъ былъ не одинъ, онъ сидѣлъ рядомъ съ красивой молодой дѣвушкой въ траурѣ. На глазахъ ея стояли слезы, блестѣвшіе въ сіяніи, исходившемъ отъ духа минувшаго Рождества.

— Пустяки, — сказала она тихо и нѣжно. — Пустяки, — для васъ-то. Другой кумиръ вытѣснилъ меня изъ вашего сердца. И если въ будущемъ онъ дастъ вамъ утѣшеніе и радость, что постаралась бы сдѣлать и я, мнѣ нѣтъ причинъ роптать.

— Какой же это кумиръ? — спросилъ Скруджъ.

— Деньги.

— Въ вашихъ словахъ безпристрастный приговоръ свѣта! Такова людская правда! — сказалъ онъ. — Ничто не порицается такъ сурово, какъ бѣдность, и вмѣстѣ съ тѣмъ ничто такъ безпощадно не осуждается, какъ стремленіе къ наживѣ.

— Вы ужъ слишкомъ боитесь свѣта, — отвѣтила она кротко. — Всѣ ваши другія надежды потонули въ желаніи избѣжать низкихъ упрековъ этого свѣта. Я видѣла, какъ всѣ ваши благородныя стремленія отпадали одно за другимъ, пока страсть къ наживѣ не поглотила васъ окончательно. Развѣ это не правда?

— Что же изъ того? — возразилъ онъ. — Что же изъ того, что я сдѣлался гораздо умнѣе? Развѣ я перемѣнился по отношенію къ вамъ?

Она покачала головой.

— Перемѣнился?

— Союзъ нашъ былъ заключенъ давно. Въ тѣ дни мы оба были молоды, всѣмъ довольны и надѣялись совмѣстнымъ трудомъ улучшить со временемъ наше матеріальное положеніе. Но вы перемѣнились. Въ то время вы были другимъ.

— Я былъ-тогда мальчишкой, — сказалъ Скруджъ съ нетерпѣніемъ.

— Ваше собственное чувство подсказываетъ вамъ, что вы были не такимъ, какъ теперь, — отвѣтила она. — Я же осталась такою же, какъ прежде. То, что сулило счастье, когда мы любили другъ друга, теперь, когда мы чужды другъ другу, предвѣщаетъ горе. Какъ часто, съ какою болью въ сердцѣ я думала объ этомъ! Скажу одно: я уже все обдумала и рѣшила освободитъ васъ отъ вашего слова.