Читаем без скачивания Сотрудник уголовного розыска - Геннадий Яковлев

— Давай, капитан, вези преступника в районный отдел милиции, — закончив разговор, приказал Бойко. — И смотри в оба, чтобы не дал стрекача.

— Есть, — откозырял участковый.

В машине, как и на допросе, Митька плакал и твердил:

— Ну, зачем мне стрелять в него, дядя Боря? Ну зачем? Сами подумайте. Ругался я с Василием Ивановичем — правда. Только что из того? Разве бы я поднял руку на такого человека? Да никогда… А золото это, провались оно сквозь землю. Я же не украл. Мне Егор Егорович добровольно отдал… Вы спрашиваете, почему я убежал из станицы? Думал, если Егор Егорович расскажет, у меня все отберут. А я хотел погулять, не работать, — честно говорю. А пистолет — он ржавый и без патронов. Выбросил я его из страха, что могут поймать с оружием… Я ведь знаю, носить пистолеты нельзя.

Засада

Уже третью ночь проводил дядя Боря в пустующем кабинете Школьникова. Никто, кроме Егора Егоровича и Ананьевны, не знал об этом.

Участковый сидел в темноте. Время тянулось медленно. Изредка, тщательно пряча огонь под полой, он раскуривал свою, солидных размеров, теплую трубку, на миг освещал циферблат часов. Стрелки будто замерли на месте.

Протяжно и сонно пропели первые петухи. Почти сразу же за окном — осторожные шаги. Дядя Боря торопливо влез в стоящий около печки гардероб.

За окном было светлее, чем в комнате, и участковый в щель увидел в оконном проеме голову мужчины. Тот немного помедлил и потянул на себя половинки створки. Не закрытые, они легко поддались. Мужчина решительно перевалился через подоконник в комнату. В руках темнели какие-то предметы. Уже потом участковый понял: топор и ломик. Неизвестный посветил фонариком. Быстрый голубоватый луч пробежал по комнате и погас. Мужчина подошел к гардеробу. Участковый затаил дыхание. Незнакомец попытался открыть дверцу гардероба. Дядя Боря, вцепившись до боли в пальцах в выступающие планки, удержал их. Тогда мужчина, кряхтя, начал отодвигать гардероб в сторону. Ему это удалось. Теперь дядя Боря не мог наблюдать и лишь по треску догадался, что неизвестный выламывает доски в полу. Капитан немного помедлил, потом рывком распахнул дверцы и появился перед стоявшим на коленях незнакомцем. Тот сделал стремительный рывок, но дядя Боря сбил его с ног и придавил к полу. Мужчина сопротивлялся отчаянно: извивался, дрыгал ногами, кусался. Дядя Боря все же завернул ему руки за спину и туго связал ремнем. Как только участковый включил свет, незнакомец вскочил и бросился к открытому окну. Дядя Боря легко удержал его, усадил на стул.

Ночному гостю было около пятидесяти. Покатые плечи распирал модный серый пиджак, упрямство чувствовалось в наклоненной лысой голове. Участковый приблизился к незнакомцу сзади. Сразу бросилось в глаза крупное ярко-фиолетовое родимое пятно за левым ухом мужчины.

Работнику милиции вспомнилось: война. Партизанский отряд. Выдавший себя за рядового Советской Армии Онищенко. Тогда в костре горела гармошка, которую бросили в огонь партизаны, торопливо покидающие из-за предательства Онищенко свою базу. Гармошка вытянулась в пламени, будто в агонии, и звук был протяжным, жалобным…

— Ну вот, Онищенко, мы и встретились снова, — нарушил молчание дядя Боря. — Теперь, надеюсь, последний раз. Знаю, прибыл ты за награбленным: за коронками, колечками, часиками, ради которых лишил жизни сотни людей.

— Вы меня с кем-то путаете, — хрипло выдавил Онищенко.

— Нет. Я бы тебя узнал из миллионов. Тебя я не забыл.

Дядя Боря никогда так не волновался, как в эти минуты. Перед ним сидел не человек — зверь. Тот, кто глумился над славной разведчицей-партизанкой Соней.

Участковый только сейчас вспомнил, что надо обыскать Онищенко. В его карманах оказалось несколько монет разных стран, тупорылый пистолет марки «Кольт».

— Рассказывай, — потребовал капитан тихо, — все без утайки. И знай: жив мой друг Василий, и его жена Соня — твои обвинители.

Онищенко, опытный, матерый зверь, отлично понял: нет ни малейшей щели, ни малейшего шанса на спасение. Любая хитрость, любая уловка — ничего не поможет: наступил день расплаты за все.

Жизнь продолжается

Дядя Боря в своем кабинете перебирал бумаги и привычно мурлыкал песню. Позвонил начальник милиции:

— Здравствуй, Бойко говорит.

— Слышу, — невозмутимо ответил участковый.

— Поздравляю. Крупную птицу ты зацепил. Сегодня заключение экспертизы получено. Пуля была выпущена из пистолета Онищенко. Ну, а пистолет Чижова оказался непригодным: спусковой механизм проржавел… Митька освобожден из-под стражи. Взяли у него подписку о невыезде. Не исключено, что дело в отношении Чижова будет прекращено. Смотри за ним, шалопаем.

Начальник замолчал. Дядя Боря догадывался, что продолжать разговор, признаваться в своей неправоте майору страшно не хочется, но помалкивал.

— Представление пишу, — наконец, прервал слишком затянувшуюся паузу Бойко, — прошу наградить тебя… кстати, ты не сердишься?

— Чего сердиться? Мое дело уже такое — пенсионное. Думаю вот рапорт писать. Буду окуней ловить. Петь — самодеятельностью заниматься.

— Ты эту философию брось! — загремела трубка. — И думать не смей. Не отпущу… сил у тебя еще много и дело знаешь. А просчеты у всех бывают, и у меня в том числе. До свидания.

— Ну-ну, посмотрим, — пробасил, вставая, дядя Боря.

На улице он увидел важно вышагивающих под руку Егора Егоровича с Ананьевной. Старуха была одета в праздничное зеленое платье с большими карманами, в руках держала сверток. Старик выглядел молодцом в отутюженной гимнастерке. На груди ярко блестел в солнечных лучах начищенный кирпичом Георгий. Егор Егорович степенно пожал большую руку участкового и, подняв жиденькую бороденку кверху, объяснил:

— В больницу направляемся, Васю проведать.

— Настрадался он, сердечный, — вставила слово Ананьевна.

Все трое в белых халатах чинно проследовали в палату. Школьников сидел на кровати и зубрил английский.

— Друзья! — закричал он приветливо, отбрасывая книгу. — Егор Егорович! Ананьевна! Гостям почет и хозяину честь.

Старуха шмыгнула мягким носом, положила на тумбочку сверток:

— Горяченькие пирожки, Васенька. С зеленым луком, яичком, какие ты любишь. Ешь на здоровье, поправляйся.

— Спасибо, спасибо, Ананьевна, — растроганно говорил Школьников.

— Нишкни, — дернул седой бровью в сторону жены Егор Егорович, и, обращаясь к Василию Ивановичу, заговорил: — Ты молодец, Василь Иванович, выдюжил. Я вот тоже помню… в гражданскую петрушку такую. Бросились мы в атаку на беляков. Конь у меня горячий, ретивый. С места в аллюр. Я, как всегда, впереди всех лечу. Насупротив беляк, тоже на ладном коне. Сплоховал я, и рубанул он мне правую руку. На одной коже осталась. Я не растерялся. Шашку в левую перебросил, коня коленями сжал. На что он упрямый, а тут будто почувствовал и сразу повернул. Ходом за беляком. В момент догнал. И я беляка левой рукой сшиб.

— Чего-чего? — переспросила Ананьевна, все время державшая сухонькую ручку у сморщенного уха.

Егор Егорович не удостоил ее ответом и закончил свой рассказ:

— Срослась моя правая. Добре срослась.

Ананьевна вытащила из кармана во много раз сложенную бумагу, развернула и подала Школьникову. Все увидели на листе странного зайца с зелеными ушами. Василий Иванович, сдерживая улыбку, чересчур усердно рассматривал рисунок.

— Два вечера старалась, — горделиво кивнул в сторону жены Егор Егорович.

Долго и весело разговаривали друзья. Потом Школьников, сразу став серьезным, спросил у дяди Бори:

— Почему же ты все-таки решил, что стрелял не Чижов? Как догадался?

Участковый хлопнул тяжелой ладонью себя по колену:

— Когда еще с этой гильзой история получилась, я целую ночь не спал. Все прикидывал, кто, в какое время мог спрятать. Сережка твоей Сони навела на мысль: гильзу спрятал Онищенко. А раз он, то, если еще жив, придет за золотом. Придет, не утерпит. Вопрос возникал: в какое время? Помнишь, я тебе звонил по телефону и просил помалкивать о находке? Я уже тогда поджидал зверя. Но не думал, что он придет так скоро. Чижов здесь карты напутал. С золотом этим скрылся. Конечно, я не особенно верил, что он решится на такое… на такую подлость. Причин у него не было, да и слишком трусливый он человечишко. Потом, когда выяснилось, что у него имелось оружие, честно признаться, я сам заколебался. На первом допросе он юлил, крутил. Когда я его в район повез, много мы дорогой говорили. Опять сомнение. После этого я решил устроить засаду. И как видишь — получилось.

— Да, теперь все ясно, — задумчиво проговорил Василий Иванович. — Теперь слово за судом.

Дверь осторожно открылась. Появилась счастливая, помолодевшая Соня.