Читаем без скачивания Между строк - Януш Вишневский

С уважением,

М.

P. S. Я решила последовать советам Толле, и, сев в машину, первым делом открыла окно и пару минут смотрела на падающие с деревьев листья. Попробуй. Но если ты поймаешь себя на мысли, что ты чувствуешь, а не думаешь об этом, значит, ты уже думаешь об этом, в таком случае придется начать игру сначала.

Дрезден, отель Хилтон, суббота, вечер

Малгося,

из окна гостиничного номера видна толпа на площади перед церковью Фрауэнкирхе в Дрездене. Сижу в кресле у окна во всю стену. С бокалом немецкого рислинга. Слушаю Шумана. Смотрю на величественное здание этой церкви. Фрауэнкирхе, центр Дрездена, Германия…

Для немцев это символическое место. Даже если в подсознательном покаянии они никогда не говорят об этом во весь голос, то во всяком случае думают об этом месте как о символе своих страданий. Я так не думаю, хоть и живу в их стране уже более двадцати лет. Я не могу идентифицировать себя со страданиями немцев. С этим историческим страданием. Современное, актуальное, из сегодняшних газет я ощущаю так же, как и они, а прошлое — нет. Так это, видимо, и останется. Я читаю и слушаю все, чтобы убедиться, что я ошибаюсь. Несмотря на это, я по-прежнему считаю, что церковь и чуть ли не весь город вокруг нее разрушены бомбардировками и сровнены с землей в ходе двух авианалетов в течение одной ночи, с 13 на 14 февраля 1945 года, в справедливом акте. Меня не убеждают данные о количестве бомб, которые англичане и американцы сбросили на этот город. Меня не убеждают утверждения историков и политиков, что, дескать, не было здесь никаких войск, никакой работающей военной промышленности, производящей вооружение для агонизирующей Германии, и что город был всего лишь лазаретом, переполненным беженцами с востока. Официальной целью февральских налетов на Дрезден был железнодорожный вокзал. Но когда утром 15 февраля 1945 года солнце взошло над Дрезденом, здание вокзала стояло нетронутым. А город вокруг вокзала перестал существовать. Через несколько дней оказалось, что на кладбищах не хватает мест для всех погибших. И во избежание эпидемии трупы сложили в огромный костер и сожгли на городской рыночной площади. Такой публичный крематорий. Рядом с грудой камней, оставшихся от Фрауэнкирхе…

Большинство туристов, приезжающих в Дрезден, не думают о том, о чем я размышляю сейчас. Потрясенные, смотрят они на черно-белые открытки, снятые со стеллажей перед магазинчиками вокруг площади Ноймаркт, на которой стоит Фрауэнкирхе. Фотографии с руинами 1945 года смотрят с интересом и кладут назад. Им не нужны призраки страшного прошлого. Они приезжают сюда провести беззаботный уик-энд, посмотреть на архитектуру города, восстановленного с немецкой скрупулезностью, сходить на концерт в филармонию (одну из самых знаменитых в Германии), посетить Дрезденскую галерею, взглянуть на истинную жемчужину итальянского Ренессанса — Сикстинскую Мадонну кисти Рафаэля. Эта культовая картина дошла до Дрездена — и осталась там навсегда — во второй половине XVIII века, будучи купленной в Италии… польским королем Августом III Саксонским, которого называли Толстым или Ленивым. Я все ждал, когда же экскурсовод расскажет об этом. Так и не дождался. Для немцев Август III исключительно саксонский курфюрст. У немцев есть комплекс по отношению к Польше. Наверняка.

Я остался один перед этой картиной, когда группа немецких экскурсантов пошла за экскурсоводом. Ты наверняка видела эту картину здесь, в Дрездене, не так ли? А если не здесь, то на одной из ее бесчисленных репродукций, которые часто вешают в костелах. А еще выкладывают в Интернете. В виртуальной частной галерее Билла Гейтса — того, что от «Майкрософта», — она тоже есть. В нижней части картины находится фрагмент, который в наше время превратился в своего рода икону. Почти полтысячелетия после его создания Рафаэлем (в 1512/1513 году). Это характерные личики двух маленьких задорных крылатых ангелочков, задумчиво уставившихся на Иисуса, которого держит на руках Мария. Сегодня они везде. Растиражированные на открытках, нанесенные на кружки и чашки, воспроизведенные с максимальным оптическим разрешением на плакатах, вытатуированные на грудях молодых девчат, прикрытых куцыми, не закрывающими живот маечками, на картонных подставках под пивные кружки, на игральных картах, на обоях гостиничных номеров, на обоях компьютерных мониторов, на трусиках и лифчиках, которые носят на пляж, например, в окрестностях Дубая, залитые плексигласом в брелочках, кулончиках и тому подобном. Не доводилось мне видеть их пока только на водочных этикетках. На водке их нет даже в Польше! Но это лишь вопрос времени. Надеюсь, этим самым я не подбрасываю маркетинговую идею какому-нибудь из производителей водки. Польша ассоциируется в мире, наверное, больше всего с ангелами и водкой.

Эти два ангелочка для меня — самый человечный элемент аллегорического полотна Рафаэля. Два ребенка, которым наскучило патетическое представление, устроенное в связи с рождением другого ребенка. Они не понимают, почему им нельзя поиграть с мальчиком, который сейчас на руках у матери. Такой же, как и они, мальчик. Почти такой же…

Я прилетел в Дрезден, потому что приступаю к написанию новой книги. История, которую я в ней изложу, начнется именно здесь. В нескольких сотнях метров от Фрауэнкирхе. В ночь с 13 на 14 февраля 1945 года. Я хочу побывать в тех местах, которые буду описывать…

Сердечный привет,

ЯЛ, Дрезден

Варшава, вечер

Януш,

я должна делать вид, что не знаю, какую книгу ты хочешь написать, но ведь ты рассказал мне о своем замысле по телефону. Так что я знаю и по крайней мере, таким образом, попробую убедить читателей, что наши ежедневные мейлы — никакой не маркетинговый ход и уж точно не конфабуляция, приносящая прибыль издателю. А поскольку я поклялась, что не выдам, над чем ты вот-вот начнешь работать, я, как ребенок, говорю: знаю, но не скажу. Нет, я не хотела бы быть маленькой девочкой — на тот случай, если ты захочешь меня спросить, не тоскую ли я по детству. Нет, не тоскую, и, хотя оно было переполнено родительской любовью, я определенно предпочитаю быть взрослой.

Что касается налетов на Дрезден и Гамбург, то в моей польско-немецкой семье тоже случались подобные разговоры. Действительно, немцы особенно эмоционально требуют от других признать, что во время тех трагических событий они тоже потеряли родных. Они не могут понять, что настоящие жертвы того времени не смогут этого принять. Это невозможно…

Вчера мы были на ужине у друзей. Среди гостей был девяностотрехлетний мужчина. Полный жизненных сил, энергичный, очень доброжелательный. Более доброжелательный, чем сидевшие за столом немцы. В какой-то момент один из них спросил, были ли долгожителями и его родители. «Нет, они погибли в Освенциме», — ответил старик. И как в такой ситуации должен чувствовать себя немец? Задавший вопрос схватился за голову.

Вот именно.

С уважением,

М.

P. S. Ты заметил, что добро рано или поздно одерживает верх над злом, как бы банально это ни звучало? «Правда в огне не горит и в воде не тонет!» — восклицали мы в детстве, гуляя во дворе. А потом каждый из нас в порыве солидарности кричал: «Мама, брось мне, пожалуйста, сладкий хлебный мякиш». Каким чудом он оказывался в наших руках, не помню. Почему в нас тогда не возникало желание отличаться от других? Прав Коэльо — надо постараться сохранить в себе детскую непосредственность… Понравился бы мне сейчас хлеб, размоченный в подслащенной воде? И смогла бы я его поймать?

Волимеж, Нижняя Силезия, Судеты, воскресенье, утро

Малгося,

для одних это конец света. Для других — начало. А для третьих — вообще весь мир…

Большинству приезжающих сюда приходится долго искать. Описание на Google Maps не слишком детальное. То ли спутник не дает точных данных, то ли картограф-программист Google теряется на местности. Гости ходят вокруг да около, блуждают. Менее гордые звонят. До одиннадцати раз. Это в среднем. Некоторые больше. Плюсом этого места является также то, что сюда трудно попасть. Сюда не протянут кабель стационарного телефона. Для телефонистов Волимеж не представляет такого финансового интереса, ради которого стоило бы через поля тянуть кабель и ставить серые будки подстанций. Однако мачты GSM кое-где есть. Не знаю где, может, в Свече, может, в Победной, а может, в Гебултове. Вероятнее всего, и тут и там. Потому что их должно быть минимум две. Где-то они наверняка есть. Не далее чем за восемь километров от старого деревянного стола с сучковатой столешницей, за которым я сижу с ноутбуком. Иначе невозможно образовать сот. Сот — отсюда и название телефона «сотовый» — возникает тогда, когда приемники и передатчики двух станций покроют территорию своими волнами. Волимеж, к счастью, покрыт, и на пересечении двух волн определились мои координаты за столом. Поэтому мне доступен Интернет и я могу писать тебе. Вино, огонь и Интернет. Помнишь? Это три главных изобретения человечества. Сразу после них идет GSM, потом изобретение Гутенберга и где-то следом Google.