Читаем без скачивания На этом свете (сборник) - Дмитрий Филиппов

А город уже дышал ранней весной, уже пригревало мартовское солнце, заставляя людей расстегивать нараспашку драповые пальто, уже улыбалась подтаявшими лужами Галерная улица. О, она готовилась разрушить принцип невстречи, столкнуть нос к носу созданных друг для друга, доказать теорему первого взгляда.

Через месяц скончается автор «Каменного пояса», а Юрий Гагарин взломает мистический код эпохи. Через месяц встретятся Петр и Лидия.

Случилось так, что мама Лидочки вытирала пыль со стола и небрежным движением закинула под диван крышку от тюбика с краской. Лида писала дипломную картину, и через неделю ей понадобилась именно «петербургская серая», но краска к тому времени безнадежно засохла, превратившись в тягучую желеобразную массу. Нужно было бежать в мастерскую института.

Петр крепко напился на дне рождении товарища и заночевал у него дома, на Васильевском острове. Он проснулся с тяжелой головой, злой, помятый, не уверенный в самом себе, с единственным желанием – оказаться дома, смыть с себя присохший пот и пьяные восторги ночи. И только чтобы проветрить голову, он вышел прогуляться вдоль набережной.

Девушка быстро нашла нужную краску, но задержалась – никак не могла закрыть дверь в мастерскую. Хлипкий замок проворачивался впустую, сточенный временем ключ не мог уловить нужный зазор, зацепиться за шестеренку, и Лидочке пришлось спуститься вниз, просить вахтера подняться вместе с ней на второй этаж и закрыть дверь в мастерской. Этого времени как раз хватило, чтобы Петр вышел на набережную Лейтенанта Шмидта и повернул налево, к одноименному мосту.

На город упал вязкий свет.

Как в замедленном фильме, Лидочка выбегает из института, сжимая в руках тюбик с краской, и перебегает дорогу. Машины расступаются, пропуская такую яркую невесомость, а девушка уже молотит каблучками по мосту. Черная река под ногами дышит тиной и холодом. Хмурый сероглазый парень смотрит прямо перед собой. Ему осталось пройти метров двадцать до моста.

Лида внезапно останавливается на втором пролете, подходит к ограде, всматривается в стальную решетку. Ряд ажурных секций между прозрачными стойками, орнамент в виде трезубца Нептуна с пальметкой, с двух сторон фантастические гипокамы с хвостами, вплетенными в растительную фигурную вязь. Но это все не то, она не поэтому остановилась… А почему?

Девушка рассеянно проводит рукой по лицу, пытаясь отогнать невидимый морок. Вдалеке золотится шпиль Петропавловской крепости, чуть дальше синеет небо над площадью Революции – в тон куполам снесенного собора. Лидочка никогда не видела Троице-Петровский собор, его снесли до ее рождения, но… Нет, дело не в соборе. А что еще?

Она вертит головой из стороны в сторону. Отчего-то учащенно бьется сердце и колкая вата проникает в ноги. Хочется подогнуть колени, сесть на теплый асфальт и громко смеяться… Отчего?

Петр уже у моста. Смотрит прямо перед собой. Ждет, когда загорится зеленый и светофор пропустит его… Становится труднее дышать, но это все похмелье, это пройдет. Зеленый. Он переходит дорогу, грузная духота хватает за горло сухими лапами, выступает пот на лбу, висках и пояснице… Ноги наливаются жидким цементом, непреодолимая сила вмагнитила Петра в гранитный угол между мостом и набережной, каждый шаг – с болью, усилием, он почти физически завяз в ярком свете апрельского дня. Но продолжает упрямо смотреть вперед и идти. Шаг. Другой. Еще один. Становится легче, легче…

Улыбка рассекла тонкие губы Лидочки, чистый хмель закипел в глазах. Это все весна? Это апрель сговорился с городом? Отчего так щемит сердце? Отчего так летать хочется? Со стороны порта раздался скрипящий протяжный гул. Девушка вздрогнула и на мгновение пришла в себя. Удивленно посмотрела на тюбик краски в руке, словно это «петербургский серый» во всем виноват.

Петр тяжело и угрюмо подходил к гранитным сфинксам. Молодые люди в очередной раз удалялись друг от друга, забыв о судьбе, забыв о предназначении, о таинстве снов. Упрямый чертик мироздания выворачивал алгебру любви наизнанку.

И в этот момент подул ветер.

Галерная улица, беременная весенним воздухом, выплеснула из своего чрева единый хлесткий порыв, прогнала его над крышами домов набережной Красного Флота, выстегнула мост Лейтенанта Шмидта и, неся благую весть, волшебной дугой разгромила сфинксов на бреющем полете. Петр задохнулся от запаха лаванды. Он ловил его горстями, хватал ртом, как выброшенная на берег рыба, и удивленно вертел головой. Эта невозможная горная свежесть разорвала легкие, раздвинула ребра и в единый миг-щелчок свела с ума. Он увидел ее: виновницу, любимую, судьбу, свою нежность, счастье и грусть, потаенную надежду, лебедушку – девушку из своих снов. Вот так вот просто увидел ее живую, из плоти и крови, стоящую посередине моста, увлеченно вглядывающуюся вдаль. В голове пронеслись бесчисленные ночные бдения, вахты, грубый лошадиный труд, мама (еще живая, еще улыбчивая), собутыльники, карты, шальные бляди, реки вина и километры папиросного дыма, сладкий крепкий чай, крыжовник (что-то совсем из детства), другие картинки вихрастого прошлого. И вся эта жизнь вдруг показалась мелкой, лишенной цели и смысла, разменной монетой, медным пятаком на счастье, который и потерять не жалко… Если бы не девушка из сна, единственная, лаванда, путеводная звезда.

Как во сне, Петр развернулся и, летя по воздуху, оказался рядом. Предстал похмельный, простой, счастливый. Тяжело дышал, не знал, что делать – улыбаться, молчать, падать на колеи, обнимать, говорить или плакать? Лидочка нахмурилась на долю секунды, но тут же узнала эти серые глаза в окоеме густых ресниц – колодцы терпкой, густой браги. Сны обросли мясом и смыслом, превращаясь из мутной зыби в реальность. И у девушки так же пропали слова и мысли, рассеялись, распылились над городом, оголяя в душе уже ничем не прикрытое огромное чувство.

– Извините, я собственно… Познакомиться!

Как пошло! Как грубо и пошло прозвучали слова, чью косность даже не надо было угадывать, но девушка не заметила. Да и не должна была заметить, ибо была уже не со стороны глаз, а внутри их, в самой таинственной глубине. Только легкий румянец лизнул щеки.

– Лидия.

– Петя.

Слов мучительно недоставало, потому что сказанное глазами опережало все возможные фразы и зачины. Все главное уже было высмотрено, высосано из зрачков, впитано сердцем, возвращено ответным взглядом. О чем тут говорить? Но ведь надо, надо…

– Хотите, я угощу вас пивом? – мужчина сглотнул и улыбнулся.

– Хочу. А это вкусно?

– Как сказать… Вы не пробовали?

– Нет, знаете, иногда вино, шампанское…

– Это как шампанское. Тоже с пузыриками такими…

Они дошли до площади Труда, Петр растолкал очередь у привозной, желтого цвета бочки, вернулся довольный, с двумя пузатыми кружками наперевес.

– Угощайтесь!

Лидочка обмакнула губы в густую пену, удивленно фыркнула, обросла белыми пузырчатыми усами.

– Нет, не так. Смотрите, – Петр резким грудным выдохом сдул пену с краев стеклянной кружки, с удовольствием сделал три глубоких глотка, белозубо улыбнулся. – Теперь вы…

Они пили разбавленное пиво в городе-герое Ленинграде весной 1961 года, улыбались друг другу, умеренно шутили, наслаждались теплым днем, солнцем, счастьем – сплавом, утверждающим право на любовь невероятной прочности. И если сказать, что чудес не бывает, – значит, солгать, грубо и цинично солгать. Галерная улица щурилась раскрытыми форточками, она была рядом, за спиной, присматривала за влюбленными, оберегала их от бестактного слова, неосторожного взгляда. Но парень и девушка не замечали этого мудрого материнского взора. Поглощенные друг другом, не наблюдающие часов, они пили пиво и громко разговаривали, как дети. Читатель, ты ведь замечал, что дети разговаривают ясно и громко: не ссутуленные жизнью, разделяющие добро и зло без условностей, верящие в чистоту мира. За детьми приглядывает Бог, за влюбленными – Галерная улица.

– А кем вы работаете? – спросила девушка с легким прищуром.

– Шоферю помаленьку.

– Это неправильно! – Лида строго нахмурилась.

– Ну… работу не выбирают.

– Нет, помаленьку – неправильно. Надо говорить «понемногу».

Они улыбнулись.

– А можно я буду «помаленьку» говорить? Так сподручнее как-то.

– Вам – можно, – легкий румянец вычертил острые девичьи скулы.

– А вы работаете?

– Нет, что вы, – Лидочка замахала рукой, как будто парень произнес смешную неловкость, – я еще учусь. Заканчиваю институт. Буду живописцем. Вот, – она протянула руку, раскрыла ладонь, предъявляя «петербургскую серую» как паспорт, с гордостью и смущением.

– Ну вы… Вообще!

Разрыв каст. Принцесса и пастух. Слуга и госпожа. Но разве это имело хоть какое-то значение в этот ясный, солнечный, искренний и живой апрельский день?

Весна пахла лавандой, и конечно, только это породило необратимость, невозможность сопротивления, импульс, который не прогнозируется в сердце, дыхании и моторике рук. Петр шагнул навстречу, вплотную к девушке, обнял ее за плечи и сказал – шепнул – выдохнул: