Читаем без скачивания «Теория заговора». Историко-философский очерк - М. Хлебников

С ходом истории усиливаются тенденции к десакрализации бытия, что является, по мнению Элиаде, несомненным признаком культурного упадка, поразившего практически все цивилизованные народы. Хотя тайные общества имеются и в современности, их значение для продолжения традиции посвящения ничтожно. Современные «тайные общества», носящие, как правило, мистико-оккультный характер, использующие естественную тягу человека к экстатическому переживанию обновления мира, сочетают в себе два качества: импровизационность и гибридность. В отличие от Гекертона, Элиаде настроен более пессимистично: «Большинство этих псевдо-оккультных групп неизлечимо бесплодны. Их деятельность не позволяет рассчитывать на какой-нибудь значительный творческий результат»{49}. Исходя из сказанного, «тайные общества» могут быть объектом только ретроспективного исследования, в рамках которого сакральная архаичность представляется как онтологическая целостность, в отличие от безнадёжной современности, потерявшей единство сакрального и мирского. Апелляция к архаике и сакральному объединяет структурно-мифологический подход с мистико-окультным.

Мистико-оккультный подход рассматривает «тайные общества» как способ эзотерического постижения фундаментальных законов бытия, имеющих преимущественно сакральную природу. Необходимо отметить, что мистико-оккультный подход достаточно вариативен. В его рамках реализуются несколько моделей. В отличие от мифогенетического, структурного подхода здесь утверждается необходимость символического постижения реальности. Если для Элиаде и его сторонников в «тайном обществе» актуализируется интуитивное ощущение вечного противоборства Космоса и Хаоса, то представители мистического направления рассматривают «тайное общество» как условие возможности познания бытия — как некоторой формулы, криптограммы. Вот как об этом говорит М. П. Холл, рассматривая античные мистерии как идеальную модель «тайного общества»: «Символы — язык мистерий. На самом деле это язык не только мистицизма, но и всей Природы, потому что каждый закон и сила, действующие во вселенной, проявляются и становятся доступными ограниченному уму человека посредством символов»{50}. Поэтому закономерно, что в итоге «тайные общества», создающие, сохраняющие и транслирующие свои особые трансцендентные знания, выступают всё же как начала самодостаточные. Заметим, что многие исследователи также возводят бытование «тайных обществ» к древнейшим временам. Сошлёмся на мнение уже известного нам Г. Шустера: «У всех древних культурных народов — у египтян, персов, индусов, евреев, греков и римлян — мы находим тайные общества, которыми руководили жрецы»{51}. В этом контексте значение древних «тайных обществ» определяется прежде всего их отношением к генезису собственно «тайных обществ» и не обладает самоценностью как в содержательном, так и в формальном планах.

Для представителей мистико-оккультного направления смысл знаний, подвергшихся многоступенчатой процедуре кодирования и становящихся порой недоступными, «тёмными» для самих адептов «тайных обществ», заключается в обрядовой стороне, заложенной именно в древнейших эпохах. Обратимся снова к работе Холла, к той её части, которая описывает скрытое, символическое значение элевсинских мистерий: «Вряд ли все участники мистерий понимали полностью значение этой аллегории [похищение Персефоны Плутоном], большинство полагало, что она относится к смене сезонов»{52}. Таким образом, внутри «тайного общества» находится ещё «более тайное общество». Подобный «матрёшечный» принцип делает «тайные общества» ещё герметичнее, самодостаточность их практически полностью исключает связь с внешним, профанным миром.

Другой представитель мистико-оккультного направления в исследовании «тайных обществ» Сент-Ив д'Альвейдр рассматривает историю как процесс борьбы между «язычеством» и христианством в его экзотерической трактовке. Французский исследователь весьма существенно удлиняет историю христианства, связывая его в Европе с такими явлениями, как орфизм и пифагорейство, акцентируя, в отличие от М. Холла, внимание на социальной стороне эзотерического процесса. «Орфизм за тысячу лет до Пифагора был в Европе одним из величайших рыцарских оплотов против нашествия азиатской революции, её ораторов, её софистов, её торговцев, её политиков, несущих гнёт и рабство»{53}. Борьба с язычеством приводит к необходимости создания «тайных обществ» — «социальных орденов», как их называет автор. «В коллективной воле евангельская профилактика указала три социальных ордена, соответствующих трём ступеням обучения»{54}. Интересно, что автор связывает указанные «социальные ордена» с деятельностью интеллигенции по степени её одухотворения, восхождения к мистическим высотам: «интеллигенция экономического ордена», «интеллигенция юридического ордена», «интеллигенция обучающего университетского ордена». То есть, как мы и оговаривали выше, перед нами пример наложения двух подходов: позитивистского и мистико-оккультного.

При обращении к историческому прошлому конкретных стран мы увидим, что «тайные общества» представляют собой достаточно распространённое явление, соотносимое с социально-политическими процессами, культурными, религиозными традициями тех или иных социумов. Так, в истории Китая «тайные общества» играют важную роль. Во II в. н.э. даосским проповедником Чжан Цзяо создаётся «Тапиндао» (Учение о пути великого равенства), сторонники которого создают «тайное общество». Несколько позже, в 402 г., возникает «Ляныпе» (Общество лотоса), преобразованное потом в «Байляньцзяо» (Секта Белого лотоса). Последнее «тайное общество», помимо решения этических, религиозных задач, активно участвует в политической жизни китайского общества. Именно оно возглавляет восстание в 1799-1804 гг. против засилья маньчжуров.

Как мы видим, китайские «тайные общества», даже относящиеся к религиозным, не замыкаются в эзотерической сфере, но достаточно реактивны по отношению к социальным процессам. Конспирологическое бытование подобных организаций не выступает как начало самодостаточное, их закрытость объясняется прежде всего конкретными социально-политическими условиями. Поэтому естественно, что сами общества обладают достаточно выраженным трансформационным потенциалом. «Неустойчивость и кратковременность существования характерны для большинства тайных обществ. Одни из них после непродолжительной деятельности сливались с соседними организациями, другие, подняв восстание, утрачивали черты конспиративной организации и превращались в открытые вооружённые отряды, к которым мог примкнуть каждый желающий, третьи раскрывались властями и подвергались разгрому»{55}.

Обозначенные особенности китайских «тайных обществ» нашли своё продолжение и в XX веке. Обострившаяся национальная борьба против засилья маньчжурской династии Цин, завершившаяся Синьхайской революцией, находила своё выражение и в возникновении новых многочисленных тайных союзов, получивших обобщающее наименование «хуэйдан». В основе их функционирования доминировали морально-этические принципы, актуализирующие определённые пласты традиционной китайской культуры. Так, значимым символом в подобных объединениях выступает образ Лян Шаньбао — героя известного романа «Речные заводи», защитника всех обездоленных. «Хуэйдан» в большей степени были ориентированы на решение конкретных социальных задач: «Тайные союзы представляли собой противостоящие официальным социальным и политическим структурам организации самозащиты и взаимопомощи различных слоев и групп китайского населения»{56}. Необходимость в подобных организациях естественно повышалась в ситуации нарастающей социально-политической энтропии, когда официальные государственные институты практически бездействовали.

Следует подчеркнуть, что «теория заговора» соотносится с широким спектром социально-политических явлений и может присутствовать опосредовано в иных социокультурных образованиях. Обратимся в качестве примера к такому феномену, как шпиономания. По внешним признакам шпиономания весьма напоминает «теорию заговора». К признакам конспирологического свойства относятся напряжённый поиск внутренних врагов, стремление к истолкованию незначительных обыденных деталей как доказательств подрывной, шпионской деятельности. В фундаментальном исследовании Луи де Ионга «Пятая колонна в Западной Европе» даны достаточно выразительные образцы шпиономании, всплески которой относятся к эпохам Первой и Второй мировых войн.

Так, в самом начале Первой мировой войны объектом шпионской истерии становится известная швейцарская фирма «Магги», которая, по мнению французских обывателей, служила прикрытием немецкой разведывательной сети. Идея о том, что обратные стороны рекламных щитов швейцарской компании используются в качестве «почтовых ящиков» германскими агентами оказалась настолько правдоподобной, что нашла своих сторонников и в Англии. «Сообщения из Франции о рекламных вывесках “Магги” привели к тому, что в Лондоне создали специальные группы людей, которые, захватив отвёртки, занялись просмотром обратной стороны всех рекламных плакатов»{57}. Шпионов видели в бродячих музыкантах, официантах, парикмахерах, ювелирах, священниках, монахинях, то есть в представителях тех профессий и родов занятий, которые традиционно считаются безобидными или, по крайней мере, политически нейтральными.