Читаем без скачивания Между Явью и Навью - Владимир Орестов

– Обернись-ка! – глухо приказал он девке, но та только головой покачала – не могу, мол.

– Плат сними!

Она послушалась. Под черной тканью пряталась светлая как лен коса. Лет девке было от силы пятнадцать. Значит, оборачиваться начала не так давно, и дотемна, проси не проси, не сможет. Юный оборотень при свете человеком ходит… пока совсем человеческое в нем не кончится. Ждать до ночи, впрочем, оставалось недолго.

– От меня-то чего надо?

Девка вперила в него глаза-льдинки и прошептала:

– С собой возьми! Пропаду одна. Что велишь, все исполню – только не гони!

Ее лицо исказило отчаяние. Последнее, гибельное. Волшан опустился на замшелый валун. Не нужны ему были попутчики, ох, не нужны! Но и прогнать ее прямо сейчас он не смог. Вспомнил себя – беспамятного, едва оправившегося от ран, впервые обратившегося. Ему повезло, что жрец, не жалея ни огня, ни Волшановой спины, уже оставил на ней знак Семаргла. А если б нет? Был бы как эта дуреха неприкаянная. Еще не зверь, уже не человек… «Исполню всё!» – вспомнил он и покачал головой. Будто ему нужна подмога.

– Ладно. Ночь рядом побудешь, а там посмотрим.

Стоило это сказать, а может, на вдох раньше, как пропал холод амулета. На волчьей шкуре он был терпимей, а голую грудь жег, не хуже огня. «Вот оно как, – усмехнулся Волшан. – Вроде и нечистью быть перестала под моим крылом?»

А девка подхватилась, чуть не на шею бросилась. Волшан едва увернулся.

– Куда, дура? Лучше подумай – помнишь ли, что по ночам творишь?

Она опустила голову.

– Ясно. А жалеешь кого?

– Утром жалею. Иногда. И себя жалко, очень.

«Обернувшись, она собой не владеет», – понял Волшан и припугнул:

– Тогда нынче еще больше себя жалеть станешь.

Девка вдруг улыбнулась. Ну, дура – она дура и есть.

– Зовут как?

– Неждана.

В самую маковку. Не Ждана. И – нежданная. Эх, невезучий Волшан до баб! Он насупился, отгоняя непрошеные воспоминания. Вздыхать о прошлом было не ко времени. Быстро темнело.

Неждана отвернулась без единого слова и сноровисто скинула с себя тяжелый сарафан да длинную белую рубаху. Молоком засветилось в темноте голое тело. Волшан отвел взгляд и последовал ее примеру. Громко застонав, она повернулась к нему лицом – в глазах огонь, и ничего человеческого. Выгнулась дугой да упала на траву как подрубленная. Волшан ждать не стал – обернулся и прыгнул…

Волкодлак из нее вышел некрупный, со светлой мягкой шкурой. Так себе зверь – волчонок, а не волчица. Волшан навис над ней, придавил к земле, трепанув за шкирку. Не жалея, прокусил до крови. Она взвизгнула и зарычала. Он держал. Мелкий оборотень яростно огрызался, щерил пасть, щелкал зубами. Волшан держал крепко, все сильнее пригибая к земле. Пока она не распласталась покорно, поджав хвост, и не тявкнула жалобно, собачонкой.

Той ночью они подняли с лежки годовалого лося, задрали и наелись до отвала.

Утро застало их в пути. Впереди была Мжа – неглубокая, но довольно широкая по весне, пока не спадут воды. Плавать Волшан не умел, а обернувшись зверем – не хотел рисковать соваться в воду среди бела дня.

– Будем искать переправу, – сказал он Неждане.

– А зачем нам за реку? – удивилась она.

– Затем, что я в Киев иду. Про дружину Черномора слыхала?

– Так гридень княжий горло чуть не порвал, змиевских перекрикивая, когда тебя от плахи увели! Слыхала, но нам-то зачем?

– «Нам», – скривившись, передразнил Волшан. – «Нам» – ни к чему, а меня амулет княжий признал. Думаешь, воевода отпустил бы, если б не это?

Неждана замедлила шаги, а потом и вовсе остановилась.

– Нешто ты решил, что тебя, оборотня, нечисть, в дружину возьмут?

– Это ты – нечисть, а я – Волшан, приемыш Славко, жреца Семарглова. Хочу – оборачиваюсь, хочу – человеком хожу. И иду я в Киев, а ты – раз не нравится – можешь хоть сейчас отстать.

Слушать девкину болтовню было глупо, но Волшана неожиданно зацепили ее сомнения. Свернуть в сторону капища старого жреца было еще не поздно – два дня пути, и он сможет выполнить просьбу приемного отца… Волшан остановился, и Неждана с размаху ткнулась ему в спину.

– Что? – испуганно пискнула она, выглядывая.

– Зайдем кое-куда. В лесу ждать будешь, и не думай высунуться.

Она дернула плечом, но кивнула. В светлых волосах топорщились сухие веточки, подол сарафана обтрепался, но смотрела девка решительно, и отступаться не собиралась.

«Вот напасть», – в сердцах подумал Волшан и сплюнул под ноги.

Найти старое капище было несложно. Если знать, где искать. Земляная изба жреца, вросшая во мхи по самую крышу, пряталась за густым ельником. Из печной трубы вился пахучий дымок.

– Здесь будь, – велел Неждане Волшан, потянув носом воздух.

Память всколыхнулась воспоминаниями. Дед Славко, собирающий лесные травы, бормочущий заклинания над огнем, сурово отчитывающий Волшана за дерзость, ласково треплющий по волосам за смекалку… Ждана, смеющаяся в этом самом ельнике над неуклюжими шутками Волшана… Перепачканные в ее крови руки и зелень родного леса, наливающаяся багрянцем самого страшного рассвета в его жизни…

Старый жрец отворил дверь и встал на пороге, тяжело опираясь на посох. Волшан ушел отсюда в конце зимы, но за этот недолгий срок дед Славко сильно сдал. Усохло, изморщинилось лицо, поредела белая борода, дрожали на древке посоха темные, выдубленные временем руки. Только глаза сияли молодо из-под лохматых белых бровей.

– Пришел, приемыш, – кивнул старик.

– Пришел, – развел руками Волшан.

– Кто там прячется? Кого привел? – Жрец прищурился в сторону леса.

– Так, – стушевался Волшан, – никто. Девка попутная. Мне поговорить нужно, дед Славко. Неладно всё.

– Вижу. В дом-то зайди, не чужой он тебе.

Умел старик словом душу согреть. Но и вынуть умел тоже. Волшан склонил голову под низкой притолокой и шагнул в знакомый полумрак избы.

Жадно заглотив половину хлебной краюхи да запив горячим травяным настоем, Волшан доложился:

– Прав ты был, дед Славко. В дикой степи совсем неладно стало. У печенегов шаманы сутками камлают, а нечисти всякой только прирастает. Я такого отродясь не видал, чтобы огневушки по стойбищам плясали не скрываясь. Всё палят, без разбору. Нечисти всякой полно, скот портят, запасы портят. Нежить печенегов пугает до смерти, не понимают они ее. Между собой перелаяться готовы – фем на фем[6] думают, виноватого ищут. Мне, хоть с нечистью всю жизнь рядом, по грани хожу, тоже не по себе там было. Только и в наших землях бедово стало…

Старик слушал молча. Глядел куда-то далеко, сквозь Волшана,