Читаем без скачивания Здравствуйте, мама ! - Владимир Чивилихин

Начали полоть картошку. Я рыбу пустил в нашу копанку. Вчера хотел перейти на другую сторону путей через линию, жандарм поймал и отлупил здорово. Больно бил сапогами, собака!"

"9 июня 1942 года.

Приехал вербовщик. Ребята убегают на хутора. Вчера немец одну девчонку лет восьми забил насмерть за то, что собирала щепки на путях. 5-го еле убег от жандарма. Когда убегал, то разбил 36 яиц в кошелке. Которые не вытекли, сжарил в банке и съел. Думал зарабатывать с тележкой, как некоторые пацаны. Съездил два раза, уморился, а заработал всего две марки. Да и противно это. Вроде как холуй немецкий".

"19 июня 1942 года.

Набор в Германию идет. Сегодня пойду на Шумейкив хутор, а то еще попадусь".

Летом в городе снова появился отряд гестапо. Городок оцепенел от убийств. Немцы устраивали бесконечные облавы на людей. Хватали трудоспособных, набивали ими товарные вагоны и увозили в Германию.

А в районе "новый порядок" вылился в форму изуверского, бессмысленного террора. В ближнем к Бахмачу селе фашисты вывели на площадь и расстреляли полевую бригаду колхозниц, которые перед войной были награждены медалями за высокий урожай сахарной свеклы. Другой "вины" за собой эти простые многодетные женщины-труженицы не знали.

Из села Рыжки пригнали в город тридцать шесть человек и живьем закопали в одну яму.

В Тынице поймали и расстреляли организатора партизанского отряда бывшего председателя сельсовета коммуниста Василия Щербу. Потом уничтожили большую группу тыницких мужчин и женщин.

Летом 1942 года на станции, на городских улицах, на шляхах вокруг Бахмача появились поодиночке и группками дети, просящие подаяние. Они были босы, полураздеты, в струпьях и вшах. Гестаповцы вылавливали их, сажали в душегубки и увозили. Из села Городище до Анны Константиновны доходили слухи, что "ее дети" все живы. Арона Риса под именем Володи селяне передавали из хаты в хату. Мальчика все время стригли наголо, чтобы немцы не заметили его черных, курчавых волос...

Число обездоленных детишек в городе и районе росло. Было голодно тем летом, и многие матери умирали от недоедания, отдавая все своим детям. Неподалеку от Анны Константиновны остались сиротами трое ребятишек. Они так и жили втроем, ночевали в пустой хате, а днем выпрашивали милостыню.

Анна Константиновна взяла их к себе. Трое Пористых да двое Хамовых это уже пятеро. Чем их кормить? Начала подкапывать картошку, мелкую, как горох, пыталась восстановить довоенные связи, но люди словно одичали проходили мимо, не отрывая от земли глаз. Однажды встретила врача Данилу Ивановича Костенко, высокого седого старика, работавшего в Бахмаче с самой революции. Они молча стояли, разглядывая разрушенные дома, что тянулись по обе стороны улицы, печные трубы на пепелищах.

- У меня сердце обливается кровью, Данила Иванович, - сказала Анна Константиновна. - Не могу видеть детских мук. Надо что-то делать...

Она знала, что Костенко очень любил ребят. Своих детей ему, как говорится, не дал бог, и он всю жизнь страдал от этого. Данила Иванович долго молчал, потом медленно проговорил:

- После гражданской я вот тоже подобрал одного, вырастил...

Анна Константиновна знала, что Николай Волкушевский - приемный сын Костенко, работавший перед войной директором МТС, остался почему-то в Бахмаче и жил сейчас там же, в усадьбе.

Что хочет сказать Данила Иванович?

- И сейчас у меня девочка, - задумчиво продолжал Костенко. - Мать ранило на станции. Не приходя в сознание, скончалась. И Тамара даже фамилии своей не знает. Черноглазенькая такая. Болеет, плачет... А какая из меня нянька?..

И он ушел, постукивая по земле палкой.

На улице неожиданно встретилась Валя Прусакова. Анна Константиновна помнила ее еще пионеркой и комсомолкой. Перед войной Валентина Тихоновна приезжала к матери в Бахмач с мужем, и у них, кажется, были дети.

- Как, ты здесь, дорогая? - удивилась и обрадовалась Анна Константиновна. - Вы же на Харьковщине жили...

- Да, счастливая жизнь была, - проговорила Валентина Тихоновна, приглядываясь к бывшей своей воспитательнице. - Сейчас к маме, куда же еще в такое время.

- У тебя дети?

- Двое...

Они пошли по улице Войкова. Валентина Тихоновна рассказала, что они с мужем учительствовали в селе Печенеги Харьковской области. А в первый день войны Николай Ефимович Прусаков ушел на фронт.

- Писал, пока немцы не нагрянули в село... Кто же думал, что они до Харькова дойдут?

- И мой Виталий писал, - сказала Анна Константиновна. - Последнее письмо было: "Иду на фронт". Больше ни слова...

Валентина Тихоновна поведала, как добиралась до Бахмача. Взяла на руки трехлетнюю Сталину и пошла. Десятилетний Олежка бежал рядом. Бросили квартиру и все, что осталось от нажитого. Денег у них не было ни гроша. Шли проселочными дорогами, потихоньку продвигались от села к селу, ночевали у добрых людей, а то и среди поля. Несколько сот страшных километров преодолела она с детьми, попадала под бомбы и обстрелы, совсем ослабела дорогой и еле живую, высохшую от голода принесла в Бахмач Сталину...

- Зайдем ко мне, милая, - пригласила ее Анна Константиновна.

- Что это?! - испугалась гостья, войдя в хату. - Теснотища-то какая.

На другой день Валентина Тихоновна пришла снова, принесла свеклы, предложила искупать ребят. Таскали воду, грели ее в ведрах на плите и мыли детей в деревянном корыте. "А почему бы не купать их в бывшем детсаду? подумала Анна Константиновна. - Стоит пустой. Там ванны есть и чан, вмазанный в печку".

- Валя, - сказала Анна Константиновна. - Послушай меня. Детей собирают по дорогам и увозят в душегубках...

- Знаю, мама говорила...

- Безнадзорных, понимаешь?

- Понимаю, - протянула Валентина Тихоновна.

- А что, если мы займем помещение бывшего детсада? Поможешь? Думаю, что ребят не тронут, если они будут с нами.

- Все равно надо разрешение...

- Я пойду на все - это же _наши дети_.

- Помогу, - сказала Прусакова.

Еще одна, уже не случайная встреча с Костенко. Данила Иванович все понял. Он поговорил в городской управе, и там пообещали не трогать сирот, "если, конечно, не немцы".

Несколько дней женщины мыли полы в помещении бывшего детского сада, белили стены, потом достали с чердака уцелевшие зимние рамы. Позвали старика стекольщика, и он кое-как вставил и заклеил бумагой разбитые стекла. Иван Матвеевич переложил плиту, сбил из досок несколько скамеек.

В те дни Анна Константиновна подобрала на улице еще нескольких сирот. Данила Иванович Костенко принес Тамару, а из Городища привезли Милю.

Через Костенко достали в управе мешок овсянки. Так начал свое существование бахмачский "приют обездоленных" - самодеятельное, незарегистрированное у оккупантов учреждение. О нем знала городская управа, там даже сулили помощь, однако надежды на то, что детей пожалеют, не оправдались. И ладно бы немцы, а то именно эта управа предложила очистить отремонтированное помещение. В нем разместились гестапо и полиция, которая пополнялась бандитами и подонками и готовилась к карательным акциям против партизан.

Женщины заняли две комнаты в здании бывшего нарсуда. Но помещение сильно пострадало от бомбежки и почти не годилось под жилье. Снова взялись за ремонт, позвали стекольщика. Этот дед, известный своим ремеслом всему Бахмачу, имел единственную ценную вещь - алмаз. Он дорожил им пуще глаза. Когда однажды он возился со своим инструментом у окон нарсуда, к нему подошел пожилой немец, вырвал алмаз. Старик заплакал, кинулся отбирать свою драгоценность, но фашист выстрелом в упор убил его...

Расстрелы в городе не прекращались. Был введен комендантский час и другие строгости, хотя фашисты, очевидно, уже начали понимать, что запугать население, низвести людей до положения бессловесных рабов не удастся. Сюда, к степным местам, подходили ночами из северных лесов и болот партизаны - взрывали поезда, нападали на карателей, и даже в таком аду, как Бахмач, кто-то расклеивал сводки Совинформбюро. Но пусть лучше об этом расскажет наш свидетель...

"11 июля 1942 года.

Сегодня пришел в город. Вербовщик уехал. Все это время жил на хуторе. Туда немцы не ездят. Болота кругом, и они боятся. В город наехало немецких фрау со своими детьми. Видел, как маленький пацан немецкий бил нашего хлопца, а кругом стояли фрицы и хохотали. Обидно здорово".

"24 июля 1942 года.

Едут на фронт итальянцы. Форма у них чудная: фетровая шляпа с пером, френчик, штаны немного ниже колен, обмотки и ботинки на железном ходу. Лягушек зеленых жрут, аж глядеть противно. Мы им принесли шапку, дак они чуть не подрались за них. Загалдели чего-то по-своему и скалятся, вроде им пирожное преподнесли".

"1 августа 1942 года.

Сегодня немцы здорово отодрали. Думал, уши оторвут - и все из-за яблок. Зенитки увезли. Фронт к Воронежу отошел. Были днем два немца у нас и говорили, что немецкие войска дальше Волги не пойдут. Дураки! А кто их пустит на Волгу? По приказу немцев по городу ходить можно с 5 часов утра до 9 часов вечера в летнее время, а в зимнее - с 8 часов утра до 5 вечера".