Читаем без скачивания Благие намерения - Ингмар Бергман

В меню, кроме спаржи, заливной лосось под зеленым соусом, весенний цыпленок (труден для разделки) и шедевр Анны — подрагивающий пудинг-брюле.

После кофе в гостиной устраивают концерт. За окнами сумерки. Музыканты в окружении зажженных свечей: медленный пассаж последнего струнного квартета Бетховена. Юхан Окерблюм играет на виолончели, Карл — способный скрипач-любитель, член Академического оркестра. Эрнст — вторая скрипка, с большим чувством, но с меньшим успехом. К кофе и грогу со второго этажа спускается со своим альтом вышедший на пенсию член придворной капеллы, вежливая тень, любезный и несколько высокомерный господин. Он с трудом заставляет себя музицировать в этой компании, но начальник транспортных перевозок подписал его векселя, так что муки терпимы.

Музыка и сумерки. Хенрик ушел в себя: все это похоже на сон, далеко за пределами его собственных бесцветных будней. Анна сидит у окна, неотрывно смотрит на музыкантов, внимательно слушает. На фоне сумеречного света четко вырисовывается ее профиль. Вот она чувствует на себе чужой взгляд, подавляет свое первое побуждение, но тут же уступает ему и переводит глаза на Хенрика. Он серьезен, она улыбается чуть натянуто, чуть иронически, но сразу же сгоняет улыбку с лица, отвечает серьезностью на серьезность Хенрика: я вижу тебя. Вижу.

Вечер окончен, время прощаться. Хенрик с поклоном благодарит всех, на мгновенье Анна оказывается прямо перед ним. Поднявшись на цыпочки, она что-то быстро шепчет ему на ухо, аромат ее волос, легкое прикосновение.

Анна. Меня зовут Анна, а тебя Хенрик, верно?

И сразу отходит, становится рядом с отцом и, взяв его за руку, склоняет голову ему на плечо — все это чуточку спектакль, но доброжелательный и небесталанный.

У Хенрика голова идет кругом (так говорят, это банально, но сейчас невозможно подобрать лучшего выражения: голова идет кругом). Итак, у Хенрика, который стоит на углу Трэдгордсгатан и крошечной Огатан, голова идет кругом, ему бы надо идти домой и написать это мучительное письмо матери, но еще рано и одиноко. Друг Эрнст отправился на эскапады, он страшно торопился и припустил вниз по Дроттнинггатан так, что даже полы пальто захлопали по ногам.

Каштаны уже распустились, из Городского парка доносятся звуки военной музыки. Часы Домского собора бьют девять, и с холма над Аркой Стюре тонким голосом им вторит колокол Гуниллы.

Кто-то трогает Хенрика за плечо. Это Карл. Он в добродушном настроении, от него пахнет коньяком.

Карл. Составите мне компанию, кандидат? Давайте пройдемся, к примеру, по этой улице до Лебединого пруда и полюбуемся тремя молодыми лебедями — Сиг-Нус Окор, или черный лебедь, Chenopsis Atrata, — только что привезенными из Австралии, а? Или продлим прогулку ровно на сто метров, выпьем по стаканчику пунша и — что не менее важно — поглядим на трех новехоньких шлюх, вывезенных из Копенгагена? Идем во «Флюстрет», кандидат. Идем во «Флюстрет»!

Карл победительно улыбается и хлопает Хенрика по щеке своей пухлой ручкой.

Они сидят на застекленной веранде «Флюстрета», вечер тих, посетители расположились за столиками на улице в мягких весенних сумерках. Лишь несколько опустившихся доцентов устроились внутри, в горьком одиночестве охраняя свои стаканы с грогом. Стройная, броско-красивая официантка подходит к столу, чтобы принять заказ. Она слегка приседает и здоровается с ними как со старыми знакомыми.

Фрида. Добрый вечер, господин инженер, добрый вечер, господин кандидат, чем вас сегодня угостить?

Карл. Пожалуйста, фрёкен Фрида, полбутылки пунша — обычного сорта и сигары.

Фрида. Я передам разносчице.

Она кивает и удаляется.

Карл. Вы, кажется, знакомы с фрёкен Фридой.

Хенрик. Нет, что вы. Просто иногда мы ходим сюда обедать, когда деньги есть. Нет, я с ней незнаком.

Карл (проницательно). Щеки пастора порозовели, наступает минута отречения? Сейчас услышим, как пропоет петух?

Хенрик. Я знаю только, что ее зовут Фрида и что она из Онгерманланда. (Приободрившись.) Недурна.

Карл. Весьма недурна, весьма. Сомнительная репутация. Или? Как вы считаете? Богословское образование, говорят, помогает видеть человеческие слабости? Или лучше сказать — чуять носом?

Подходит разносчица с подносом и снабжает мужчин гаванскими сигарами. Карл расплачивается, оставив приличные чаевые. Девушка обрезает сигары, подносит огонь. Попыхивая сигарами, мужчины откидываются на спинки стульев.

Карл. Ну, кандидат, как вам вечер?

Хенрик. Что вы имеете в виду, господин Окерблюм?

Карл. Как мы вам понравились, короче говоря.

Хенрик. Мне никогда прежде не приходилось есть четыре блюда, запивая их тремя разными сортами вина. Все было как в театре. От меня ждали участия в вашем спектакле, но я не справился с репликами.

Карл. Прекрасно сформулировано!

Хенрик. Все это было привлекательно, но в то же время отталкивающе. Или, правильнее говоря, недосягаемо — это вовсе не критика.

Карл. Недосягаемо?

Хенрик. Если бы я даже захотел проникнуть в ваш мир и претендовал бы на участие в вашем спектакле, это все равно оказалось бы невозможным.

Появляется Фрида с бутылкой пунша в ведерке со льдом и двумя слегка запотевшими стопками. Карл разглядывает Хенрика с дружеским вниманием. Хенрик не решается поднять глаза на Фриду. А вдруг ей вздумается поцеловать меня в губы или положить руку мне на голову? Что тогда будет? Собственно, она тоже непроницаема. Может, все непроницаемо? Я вне? — с горьким сладострастием думает Хенрик. Вне?

Карл. В нашей ничтожной семейной драме главную роль играет моя мачеха. Карин Кальваген. У мамхен поразительный характер, намного сильнее обстоятельств. Властная женщина, которая правит нами железной рукой. Одни говорят, что нам редкостно повезло, другие считают ее настоящей ведьмой. Если бы кому-нибудь пришло в голову спросить меня, я бы ответил, что она хочет блага, а делает зло, как написано — не у Павла ли? Ее цель — сплотить семью, неизвестно только зачем. Ежели что-то не укладывается в рамки, она обрезает, ампутирует, деформирует. Это она умеет великолепно, наша милая, очаровательная дамочка.

Карл поднимает свою стопку, Хенрик отвечает тем же, они смотрят друг на друга с симпатией.

Карл. Извините за дерзость, но я бы хотел предложить тост за наше побратимство. Карл Эберхард, шестьдесят девятого. Спасибо.

Хенрик. Эрик Хенрик Фредрик, восемьдесят шестого. Спасибо.

Ритуал совершается по всем правилам, и побратимы тщательно соблюдают молчание, которое обычно следует за таким важным действом.

Карл. Я, собственно, изобретатель, и кое-какие мои небольшие изобретения зарегистрированы в Королевском патентном бюро. В глазах семьи я неудачник, белая ворона. Несколько раз сидел в желтом доме. Я, пожалуй, не более ненормальный, чем все остальные, но меня считают немного непоследовательным. Наше семейство произвело на свет так чертовски много нормального, что остался излишек сумасшествия, который прибрал к рукам я. Кроме того, несколько лет назад я поссорился с законом — слишком умело копирую почерки. Быть священником предполагает веру в какого-то бога, это ведь главное условие?

Хенрик. Пожалуй.

Карл. Черт возьми, как может молодой человек сегодня верить в Бога? Извини намеренную бестактность вопроса!

Хенрик. …Трудно объяснить. Вот так, с ходу.

Карл. …Внутренний голос? Желание быть в чьих-то руках? Не чувствовать себя оставленным, исключенным? Как теплое дыхание в лицо? Как слабый пульс в необозримой кровеносной системе? Смысл, план, миг милости? Нет, я не иронизирую, просто моя глотка никогда не перестает извергать саркастическую отрыжку. Я страшно серьезен, молодой человек.

Хенрик. Я нерешительный человек. И вообразил, что сутана священника, быть может, послужит мне хорошим корсетом. Я собираюсь стать пастором ради самого себя. Не ради человечества.

Возвращается Фрида, она кладет счет на стол рядом с Карлом. Скашивает глаза на Хенрика.

Фрида. Прошу прощения, что я уже принесла счет, но господа, наверное, заметили объявление внизу, в холле — мы сегодня закрываемся раньше. Завтра здесь будет завтракать консистория, поэтому нам надо заранее накрыть столы.

Карл. Значит, фрёкен Фрида…

Фрида. …занята сегодня вечером? (Смеется.) Можно сказать.