Читаем без скачивания Поцелуй шелки - Тессония Одетт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подаксис постукивает когтем по травянистой земле, и каждый глухой удар наполнен упреком.
– Вижу, ты не отдала это мистеру Таттлу.
– Нет. – Игнорируя осуждающий взгляд его глаз-бусинок, я зачесываю одну сторону волос за ухо и закрепляю их гребнем так, что они перестают хлестать меня по глазам. – Подстричь волосы было лучшим выбором, который я когда-либо делала.
– Ты часто это говоришь.
– Потому что это правда. – Я снова лезу в карман и на этот раз достаю другое сокровище.
При виде украденной вилки Подаксис ахает:
– Я не видел, как ты ее взяла! Где ты ее нашла?
– В ресторане.
Я провожу пальцами по каждому из четырех зубцов, затем по выпуклому узору в виде раковины на рукоятке. Теперь, когда у меня есть время как следует ее рассмотреть, я удостоверяюсь, что это действительно чистое серебро. Мой нос дергается при виде, как вилка мерцает даже ярче, чем гребень для волос.
– Ты ведь помнишь, что по вашему с мистером Таттлом соглашению ты должна отдавать все, что украдешь?
– Я знаю условия нашего соглашения, Подаксис. Технически, мы не давали никаких связывающих обещаний, так что я предпочитаю думать об этом скорее как о предложении о сотрудничестве. Кроме того, я просто не могу дождаться момента, когда добавлю это в свою коллекцию.
Под коллекцией я подразумеваю полную столового серебра шляпную коробку, которую прячу под кроватью в театре. Если бы только мне не пришлось оставить свои прежние коллекции, когда я пустилась в бега. У меня было так много красивых вещей, которые я собирала в течение долгих лет.
– Что, скажи на милость, ты планируешь делать со своей коллекцией? Хм? Я знаю, что ты не собираешься ее продавать, хотя, могу предположить, вырученных денег хватило бы, чтобы профинансировать несколько недель выступлений «Прозы стервятника» или снять нам новое жилье.
– Меня устраивает наше нынешнее жилье. К тому же собирать блестящие предметы не преступление.
– Но красть их – да. Держать их под кроватью – значит оставлять повсюду улики.
Я чешу зудящее место на голове зубцами вилки.
– Я не храню все, что нахожу.
– Не находишь, а крадешь.
– Нет, не краду, а продаю, – говорю я. – Это не воровство, а скорее – взять вещь в одном месте, переместить ее в другое и получить от этого прибыль. По сути, я торговец.
Подаксис усмехается.
– Честное слово, не могу понять, как ты это делаешь.
– Как я делаю что?
Он снова постукивает ножками по земле.
– Лжешь.
– Если у меня получается произнести это вслух, значит, это не ложь.
– Полагаю, что нет. Но каким-то образом ты убеждаешь себя в том, что все сказанное правда, когда по факту оно таковое лишь частично, ведь ты вплетаешь в правду ложь. Это сводит с ума.
Я подмигиваю.
– Только потому, что ты не овладел искусством делать это сам. Это называется «талант».
– Я бы назвал это по-другому, – бормочет Подаксис себе под нос.
Между нами воцаряется тишина, и я думаю, что это может стать его последним аргументом. Хотя, зная Подаксиса…
– Почему ты не пошла на свидание с Мартином сегодня вечером? – Его тон меняется с осуждающего на нерешительно-любопытный.
Мои мышцы все равно напрягаются.
– С какой радости мне это делать?
– Я думал, он тебе нравится.
Я закатываю глаза.
– Едва ли.
Он неловко переминается.
– Похоже, он нравился тебе достаточно, чтобы… ну, ты знаешь.
Румянец заливает мои щеки, когда ночи, проведенные с Мартином, заполняют мои мысли.
– Что ты можешь знать об этом? Только не говори, что подслушивал. Я же сказала тебе спать в другом месте, – я стараюсь говорить нейтрально, но в моем голосе слышатся истерические нотки, которые мне не удается скрыть. Подаксис – мой лучший друг, но мы не говорим об… этом.
– Я не подслушивал, – поспешно заверяет он. Затем выражение его лица становится мечтательным, а уголки крошечных глаз опускаются вниз. – Я остался в комнате Нади. Ты знала, что она поет, когда ложится спать? У нее прекрасный голос.
Я не могу не заметить тоску, проскальзывающую в словах моего друга. Это так трогательно и очаровательно, что я еле сдерживаю смех.
– Погоди-ка… тебе что, нравится Надя?
Подаксис щелкает на меня своими клешнями.
– Ну и что, если так?
– Надя – человек, Подаксис. Не думаю, что ее вид слишком высокого мнения об отношениях с крабом.
– Я не… Я не краб. Я грибной эльф.
– И все же, если хочешь произвести на нее впечатление, думаю, тебе придется преодолеть собственные предубеждения и принять благую форму.
– Предубеждения?! Я? У меня нет никаких предубеждений. Я совсем не возражаю против благой формы.
– Тогда почему ты не менялся раньше?
Он трясет передо мной когтем.
– Ты меняешь тему разговора. Мы говорили о тебе, Мэйзи. Тебе нравился Мартин. На протяжении двух недель я наблюдал, как на твоем лице появляется улыбка каждый раз, когда он рядом. Было приятно снова видеть тебя такой счастливой.
Я качаю головой, стараясь не вспоминать, какими приятными на самом деле были эти две недели. Не то чтобы я что-то чувствовала к Мартину. Скорее, просто наслаждалась физической близостью с мужчиной… и тем, что мы делали.
– Он слишком тощий. Мне нравятся люди с небольшим количеством жира на костях.
– Ты говоришь так о каждом юноше, в которого пытаешься не влюбиться. Еще что они скучные. Или обладают индивидуальностью сухих водорослей.
– Последнее я сказала только о принце Франко.
И это было чистой правдой. До того, как я сбежала, отец считал, что лучший способ уберечь меня от королевы Нимуэ – выдать меня замуж за члена королевской семьи, правящей на суше. Вот тут-то и появился принц Франко из Лунного королевства. Тем не менее он был вампиром, способным прочитать каждую эмоцию, каждую ложь… Не лучшая партия для кого-то с таким количеством секретов, как у меня. Даже если бы я смогла убедить его жениться на мне, что бы он сделал, узнав, что мой поцелуй способен его убить?
Нет. Брак, романтика, любовь… все это не для меня. Голос Подаксиса смягчается:
– Разве ты не хочешь перестать убегать?
– Я убегаю только тогда, когда меня вот-вот поймают полицейские.
– Ты знаешь, о чем я. Мне казалось, мы приехали сюда, чтобы остепениться и начать новую жизнь.
Я снова и снова верчу вилку в руках, чтобы скрыть, как меня раздражают его вопросы. Чем ближе Подаксис подбирается к правде, тем труднее мне становится
