Читаем без скачивания Моя жизнь. Встречи с Есениным - Айседора Дункан

Я рассказываю кое-какие факты из истории моего отца, потому что эти ранние впечатления оказали роковое воздействие на мою последующую жизнь. С одной стороны, я читала и перечитывала сентиментальные романы, с другой — перед моими глазами был практический пример брака. Все мое детство, казалось, прошло под мрачной тенью этого таинственного отца, о котором никто не заговаривал, и ужасное слово «развод» запечатлелось на чувствительной поверхности моего разума. Не имея возможности ни у кого спросить объяснения этих вопросов, я пыталась разрешить их сама. Большинство прочитанных мной романов кончались браком и блаженным благополучием, о котором не стоило больше писать. Но в некоторых из этих книг, особенно в романе Джорджа Элиота[4] «Адам Бид» была показана девушка, которая не вышла замуж, и ребенок, появившийся вопреки ее желанию, приносит ей ужасное бесчестие. На меня произвела глубокое впечатление несправедливость такого положения вещей для женщин, и, сопоставив роман с историей моих родителей, я решила раз и навсегда, что буду бороться против брака, за освобождение женщины, за право каждой женщины иметь ребенка или несколько детей, когда ей этого захочется. Может показаться странным, что маленькая двенадцатилетняя девочка решает такие проблемы, но обстоятельства моей жизни сделали меня не по летам развитым ребенком. Я изучила законы о браке и пришла в негодование, узнав о рабском положении женщины. Я принялась пытливо вглядываться в лица замужних женщин, подруг моей матери, и заметила, что на каждом виднелись печать зеленоглазого чудовища ревности и клеймо рабыни. Я дала обет на всю жизнь, что никогда не опущусь до этого унизительного состояния. Я всегда хранила этот обет, даже когда он стоил мне отчуждения матери и превратного понимания всего света. Одним из прекрасных достижений Советского правительства является демократизация брака. Двое людей расписываются в книге, а под подписью напечатано: «Эта подпись не возлагает никакой ответственности ни на одну из сторон и может быть аннулирована по желанию каждой из них». Такой брак является единственным соглашением, на которое может пойти всякая свободолюбивая женщина, и единственной формой брака, под которой я поставила бы свою подпись.

В настоящее время, полагаю, мои идеи более или менее присущи каждой женщине со свободным разумом, но двадцать лет назад мой отказ выйти замуж и борьба за право женщины рожать детей вне брака, продемонстрированные на личном примере, вызвали значительные недоразумения.

Благодаря моей матери вся наша жизнь в детстве была проникнута музыкой и поэзией. По вечерам она усаживалась за пианино и играла часами, забывая обо всем окружающем. Одна из ее сестер, наша тетка Августа, также была замечательно талантлива. Она была очень красива, с черными глазами и черными, как уголь, волосами. У нее был прекрасный голос, и она могла бы сделать блестящую карьеру певицы, если бы ее родители не считали, что все, что относится к театру, связано с дьяволом. Теперь я понимаю: вся ее жизнь была погублена тем, что в наши дни трудно объяснимо, — пуританским духом Америки.

Я полагаю, нашей ирландской крови мы обязаны тем, что детьми всегда восставали против тирании пуританизма.

Одним из первых последствий нашего переезда в большой дом, подаренный отцом, было открытие театра на гумне моим братом Августином. Я помню, как он вырезал кусок из мехового ковра в гостиной, чтобы использовать его в качестве бороды для роли Рипа Ван Винкля[5], которую он исполнил настолько реалистически, что я разразилась слезами.

Театрик разросся и стал знаменитым в окрестности. Позднее это натолкнуло на мысль проделать турне по побережью. Я танцевала, Августин декламировал стихи, а затем мы исполняли комедию, в которой принимали также участие Элизабет и Раймонд. Хотя мне было тогда всего двенадцать лет, а остальные еще не вышли из второго десятка, наши турне вдоль побережья — в Санта-Кларе, Санта-Розе, Санта-Барбаре — прошли с большим успехом.

Доминантой моего детства был постоянный протест против узости общества, в котором мы жили, против ограниченности жизни и все растущее желание убежать на восток (имеется в виду Нью-Йорк и Чикаго, находящиеся по отношению к Сан-Франциско на востоке. — Ред.), к тому, что мне представлялось более широким и свободным. Как часто я внушала это своим близким, всегда заканчивая словами: «Мы должны покинуть эти места, мы никогда здесь ничего не добьемся».

Из всей семьи я была самой отважной, и, когда в доме совершенно нечего было есть, я добровольно вызывалась идти к мяснику и хитростью убедить его отпустить в долг бараньи котлеты. Обольщать булочника, чтобы он продлил нам кредит, посылали тоже только меня. Это было очень полезной школой, научившись ублажать свирепых мясников, я приобрела технику, которая дала мне возможность впоследствии вступать в единоборство со свирепыми директорами.

Помню, как однажды, когда я была еще ребенком, я застала мать плачущей над несколькими вещицами, которые она связала для продажи в магазин, где их отказались принять. Я отняла у нее корзину и, надев на голову одну из вязаных шапок, а на руки пару вязаных перчаток, отправилась по квартирам продавать вещи. Я распродала все и принесла домой вдвое больше денег, чем мать получила бы из магазина.

Тем временем слава о нас как об учительницах росла. Мы называли наше преподавание новой системой танца, но в действительности в нем не было никакой системы. Я следовала своей фантазии и импровизировала, обучая всему, что приходило мне в голову. Один из моих первых танцев был посвящен стихотворению Лонгфелло «Я пустил стрелу в воздух»[6]. Я декламировала стихотворение и учила детей следовать его смыслу жестами и движением. По вечерам мать играла нам, а я сочиняла танцы. Одна милая старая дама, наш друг, очень часто приходившая, чтобы провести с нами вечер, в свое время жила в Вене. Она говорила, что я напоминаю ей Фанни Эльслер[7], и рассказывала о ее триумфах.

— Айседора будет второй Фанни Эльслер, — говорила она, и это поощряло мои честолюбивые мечты. Она велела моей матери определить меня к знаменитому в Сан-Франциско балетному преподавателю. Но его уроки мне не понравились. Когда преподаватель велел мне стать на пальцы ног, я спросила его, к чему это. После его ответа «это красиво» я заявила, что это безобразно и противно природе, а после третьего урока я покинула его класс, чтобы никогда туда не возвращаться. Чопорная и пошлая гимнастика, которую он называл танцем, лишь сужала мою мечту. Я мечтала об ином танце. Я не знала точно, каким он будет, но стремилась к неведомому миру, в который, я предчувствовала, смогу попасть, если найду к нему ключ. Мое искусство уже жило во мне, когда я была еще маленькой девочкой, и тем, что оно не заглохло, оно обязано героическому и предприимчивому духу моей матери.