Читаем без скачивания Меч времен - Андрей Посняков

Да нет… Не может быть.

Миша потряс головой и поглядел в высокое, голубое, с белыми редкими облаками небо. Улыбнулся: вот скоро Кировск покажется, шоссе, мост…

А вот и нет!

Солнце уже на закат пошло, светило золотисто-грустно, пуская узкие прощальные лучики по молочно-серебряным волнам, а ни мост, ни Кировск так и не показались! Проплыли, что ли? Да не могли! Миша ведь не дремал, глаз не сомкнул даже… Господи, да что же это такое делается-то?!

Между тем с идущей впереди — княжеской — ладьи замахали, заголосили. Стоявший на носу высокий бородач в белой полотняной рубахе — кормчий или его помощник — обернулся к гребцам, что-то быстро сказал… Разгоняя рыбью мелочь вспенили волну весла, и ладья плавно повернула к берегу… К деревне! Да-да — к деревне — три избы, точнее сказать, усадебки, пристань с лодками… или челнами? Все в таком же добротно-посконном древнерусском стиле, который, признаться, начал Михаилу надоедать… Да что там — надоедать, достало уже все! Пора, наконец, домой, в Питер… Ладно, сейчас… спросить у местных, где тут шоссе, поймать попутку…

Стали на ночлег, станом — даже князь в избе не ночевал — разбили шатер. Запалили костры — ушицу варили. Хорошее, конечно, дело, ушица, однако не до нее сейчас. Миша отошел в сторону от компании Сбыслава и — кусточками, почему-то не хотелось чтобы заметили, как он уходит — подобрался к изгороди, окружавшей обширный двор с бревенчатой избой на высокой подклети, баней и прочими хозяйственными постройками.

На высоком крыльце под вальмовой — четырехскатной — крышей, подбоченясь, стоял невысокий человек в синей рубахе, подпоясанной желтым шелковым поясом, с окладистой, рыжей с проседью бородой и в круглой кожаной шапке с опушкой из белки или какого-то другого меха. Постоял, посмотрел на небо, перекрестился и, махнув рукой, скрылся в избе.

— Эй, эй, мужчина! — закричал Михаил, да поздно уже — ушел мужик, а ворота, между прочим, оказались заперты, да еще, загремев цепью, выбрался из будки большой черный пес. Встрепенулся, зевнул во всю пасть и, недобро глянув на Мишу, угрожающе заворчал, а потом и залаял.

— Тихо, тихо, Бельмак, — раздался вдруг нежный девичий голос. — Тихо, кобелинушко, тихо… Чтой тебе надобно, добрый молодец?

Повернув голову, Миша увидел вышедшую из сарая девчонку лет, может, шестнадцати на вид. Русоволосую и довольно-таки миленькую — очень-очень даже миленькую — с синими… нет, все ж таки — с зелеными — глазами, большими такими, лучистыми… Пожалуй, даже слишком большими для такого худенького лица…

— Привет! — Михаил улыбнулся и помахал рукою. — Не подскажешь, в какой стороне шоссе?

— Что, господине?

Господи! И эта — туда же!

— Дорога, говорю, далеко ли?

— А дорога там, — девчонка махнула рукой куда-то в сторону леса. — Сразу за околицею. На Новгород, на Великий. Правда, плоха дорожица, по реке — лучше.

— Пускай хоть какая. А автобусы по этой дороге ходят? Или вообще хоть какой-нибудь транспорт?

Девчонка ничего не ответила, лишь улыбнулась и, подобрав подол, принялась выливать в стоявшее у сарая корыто крошево из увесистой деревянной кадки.

Миша мысленно повертел пальцем у виска — странная девочка. И одета более чем странно — в какое-то серое рубище из мешковины, не поймешь — то ли балахон, то ли платье. Тоже реконструкторша, мать ее ити? Или тут все так ходят? В избу зайти? Так тут кобель — еще набросится.

— Эй, девушка… Тебя звать-то как?

— Марья…

— А тут что, живешь? Или в гостях?

Девчонка неожиданно вдохнула и, поклонясь в пояс, ответила:

— Раба я. Господина Ефрема-своеземца раба.

Миша только сплюнул с досадою: поди вот, с такою, поговори! Раба!!!

— Ну, вот что, раба… До Питера далеко отсюда?

Девчонка посмотрела на Михаила, улыбнулась и, не говоря ни слова, выпустила из сарая свиней.

— Красивая девка… Нравится?

Михаил вздрогнул, обернулся — позади стоял Сбыслав и ухмылялся:

— А Ефрем-своеземец ее ругает… нерасторопна уж больно, да тоща… Будешь тут тощей, коли так кормиться! Послушай-ка, друже Мисаил… ты в кости играешь?

— Не пробовал… — осторожно отозвался Миша, чем вызвал у сына тысяцкого приступ гомерического хохота.

— Да ты чего? Совсем-совсем не пробовал?! Побожись! Ну точно — с Заволочья. Может, ты и девок не пробовал, а? Ну-ну, не обижайся, друже… А вообще, ты женат?

— Прогнал я свою жонку, — Михаил хмуро подделался под местный говор. — Надоела она мне. Разонравилась!

— Ну — ты муж!!! — Сбыслав аж крякнул от удивления. — Разонравилась — и прогнал?! Вот это по-нашему! А епископ что на это сказал?

— Попробовал бы чего вякнуть, схватил бы горя! — Мишу уже несло — а чего: всем на древнерусском пиджине изгаляться можно, а ему почему нельзя?

— Значит, прогнал, говоришь, свою старую жонку? — не скрывая восхищения, продолжал допытываться Сбыслав. — А что детушки, чады?

— Не дал Господь детушек.

— Ах, во-он оно что! Ну, значит, правильно и прогнал. Ничего, дружище, сыщем тебе в Новгороде Господине Великом невестушку, такую, чтоб очи — как окиян-море, чтоб коса — до пят, чтоб дородна была, ласкова, чтоб детишек рожала каждый год… А?! Как тебе мое слово? Погостишь у меня на усадьбе в Новгороде? Батюшка рад будет… А человеце он в Новгороде не последний!

— Погощу, уговорил, красноречивый. — Михаил усмехнулся. — Говоришь, девки в Новгороде красивые?

— Уж не как в Заволочье!

— А ты откуда знаешь, как в Заволочье? Бывал?

— Приходилось… Слушай. Что ты все на рабу пялишься: купить хочешь? Так Ефрем ее сейчас навряд ли продаст, вот, если только к зиме ближе…

— Откуда ты знаешь, что не продаст? — поддержал беседу Миша. — Главное — предложить правильную цену.

— Вот это верно, друже Мисаиле! Слушай, а ты не из гостей часом? Или — купец?

— Говорил же тебе — своеземец.

— И чего тебя из Заволочья своего в этаку даль потащило? — сын тысяцкого хитро прищурился, и Михаил сразу почувствовал, что не зря этот парень завел такую беседу, ох не зря! И пришел он за Михаилом — не в кости позвать играть, нет — чтоб поговорить без лишних ушей — так, видно.

— Не ответствуй, не надо, — оглянувшись, тихо произнес Сбыслав. — Я сам за тебя отвечу… Отойдем-ка во-он к той березине…

— Боишься, что подслушает кто?

— Так у нас речи не тайные… А все же не хотелось бы лишних ушей. Кривой Ярил — тиун Мишиничей — на тебя глаз свой единственный положил — мол, одинок, хоробр, воин славный… Похощет к собе переманить — не переманивайся, — снова оглянувшись, Сбыслав понизил голос и уже шептал яростно, явно стараясь переубедить. — У них ведь как, у Мишиничей — гладко стелют, да жестко спать! Глазом не успеешь моргнуть — обельным холопом станешь — оно те надо?

— Не надо.

— Ну вот! — сын тысяцкого хлопнул парня по плечу. — Бояре — Мишиничи, Онциферовичи, Мирошкиничи — сам ведаешь, не люди — волки зубастые! Глазом не моргнешь — скушают. Иное дело мы — люди житьи…

— Ты мне классовый-то подход не приплетай, — хохотнул Миша. — Говори прямо, что надобно?

— Так я ведь и говорю же! Погостишь у нас на усадьбе… не понравится, так поедешь себе в свое Заволочье, тамоку и сгниешь в беззестности, в бесславье… Этакий-то хоробрый воин! Видал я, как ты мечом бьешься!!! Обзавидовался!

— Так и ты боец не хилый!

— Да я секирой больше… Оно привычнее. Так вот… погостишь у нас… так?

— Ну так!

— Вот славно! Осмотришься… а там и решишь! Знай, Мисаиле, нам такие люди, как ты — очень-очень нужны.

«Очень-очень» Сбыслав произнес, как «оцень-оцень», а Михаил на это уже и не обращал внимания, привык, что ли?

— Да что ты все на рабу смотришь? Не продаст ее Ефрем. А силком взять… так князь запретил обижать своеземца.

— А что, свободным новгородцам князь что-то запретить может? — с усмешкою осведомился Миша.

— Не может, — сын тысяцкого отозвался вполне серьезно. — Но и ты пойми — нам, житьим, ссориться не с руки с князем. Пущай он лучше с боярами ссорится!

— Это верно.

— Эх, Мисаил, друже, — вижу, наш ты человек, наш! Ну пошли, что ли, к костру — песен послушаем, выпьем.

— Пойдем, что уж… Вообще-то, я домой ехать хотел, но… А что, вы водки прикупили?

— Вот-ки? Водицы?

— А Веселый Ганс там, случай, не показывался? Такой фашистенок со «шмайссером», верней — с «МП-сорок».

— Ганс? Знаю одного Ганса с готского двора… И еще одного — с Любека-града. Ох, и выжига! Палец в рот не клади, нет — всю руку проглотит.

— Ага… Еще скажи — «Бриан, это голова!», «жилет пикейный»! Ладно, черт с тобой, пошли пьянствовать… А девочка… — Михаил не выдержал-таки, обернулся. — Все же хороша девочка… Как ты говоришь — раба? Ну и роли у вас какие-то… ругательные…

Славен город, славен городДа на возгорье, да на возгорье! —

пели-тянули сидящие у костров дружинники песню. Хорошо так выводили, собаки, душевно!