Читаем без скачивания Часть речи - Иосиф Бродский

МЕКСИКАНСКИЙ ДИВЕРТИСМЕНТ

Октавио Пасу

Гуернавака

В саду, где М., французский протеже,имел красавицу густой индейской крови,сидит певец, прибывший издаля.Сад густ, как тесно набранное «Ж».Летает дрозд, как сросшиеся брови.Вечерний воздух звонче хрусталя.

Хрусталь, заметим походя, разбит.М. был здесь императором три года.Он ввел хрусталь, шампанское, балы.Такие вещи скрашивают быт.Затем республиканская пехотаМ. расстреляла. Грустное курлы

доносится из плотной синевы.Селяне околачивают груши.Три белых утки плавают в пруду.Слух различает в ропоте листвыжаргон, которым пользуются души,общаясь в переполненном Аду.

Отбросим пальмы. Выделив платан,представим М., когда перо отбросив,он скидывает шелковый шлафроки думает, что делает братан(и тоже император) Франц-Иосиф,насвистывая с грустью «Мой сурок».

«С приветом к вам из Мексики. Женасошла с ума в Париже. За стеноюдворца стрельба, пылают петухи.Столица, милый брат, окруженаповстанцами. И мой сурок со мною.И гочкис популярнее сохи.

И то сказать, третичный известнякизвестен как отчаянная почва.Плюс экваториальная жара.Здесь пуля есть естественный сквозняк.Так чувствуют и легкие, и почка.Потею, и слезает кожура.

Опричь того, мне хочется домой.Скучаю по отеческим трущобам.Пошлите альманахов и поэм.Меня убьют здесь, видимо. И мойсурок со мною, стало быть. Еще ваммоя мулатка кланяется. М».

Конец июля прячется в дожди,как собеседник в собственные мысли.Что, впрочем, вас не трогает в стране,где меньше впереди, чем позади.Бренчит гитара. Улицы раскисли.Прохожий тонет в желтой пелене.

Включая пруд, все сильно заросло.Кишат ужи и ящерицы. В кронахклубятся птицы с яйцами и без.Что губит все династии — числонаследников при недостатке в тронах.И наступают выборы и лес.

М. не узнал бы местности. Из нишисчезли бюсты, портики пожухли,стена осела деснами в овраг.Насытишь взгляд, но мысль не удлинишь.Сады и парки переходят в джунгли.И с губ срывается невольно: рак.

1867

В ночном саду под гроздью зреющего мангоМаксимильян танцует то, что станет танго.Тень воз — вращается подобьем бумеранга,температура, как под мышкой, тридцать шесть.

Мелькает белая жилетная подкладка.Мулатка тает от любви, как шоколадка,в мужском объятии посапывая сладко.Где надо — гладко, где надо — шерсть.

В ночной тиши под сенью девственного лесаХуарец, действуя как двигатель прогресса,забывшим начисто, как выглядят два песо,пеонам новые винтовки выдает.

Затворы клацают; в расчерченной на клеткиХуарец ведомости делает отметки.И попугай весьма тропической расцветкисидит на ветке и так поет:

Презренье к ближнему у нюхающих розыпускай не лучше, но честней гражданской позы.И то, и это порождает кровь и слезы.Тем паче в тропиках у нас, где смерть, увы,

распространяется, как мухами — зараза,иль как в кафе удачно брошенная фраза,и где у черепа в кустах всегда три глаза,и в каждом — пышный пучок травы.

Мерида

Коричневый город. Веерпальмы и черепицастарых построек.С кафе начиная, вечервходит в него. Садитсяза пустующий столик.

В позлащенном лучамиультрамарине небаколокол, точнокто-то бренчит ключами:звук, исполненный негидля бездомного. Точка

загорается рядомс колокольней собора.Видимо, Веспер.Проводив его взглядом,полным пусть не укора,но сомнения, вечер

допивает свой кофе,красящий его скулы.Платит за этучашку. Шляпу на бровинадвинув, встает со стула,складывает газету

и выходит. Пустаяулица провожаетдлинную в чернойпаре фигуру. Стаятеней его окружает.Под навесом — никчемный

сброд: дурные манеры,пятна, драные петли.Он бросает устало:«Господа офицеры.Выступайте немедля.Время настало.

А теперь — врассыпную.Вы, полковник, что значитэтот луковый запах?»Он отвязывает воронуюлошадь. И скачетдальше на запад.

В отеле «Континенталь»

Победа Мондриана. За стеклом —пир кубатуры. Воздух или выпитпод девяносто градусов углом,иль щедро залит в параллелепипед.В проем оконный вписано, бедрокрасавицы — последнее оружье:раскрыв халат, напоминает пропускай не круг, хотя бы полукружье,но сектор циферблата.Говорянасчет ацтеков, слава краснокожимза честность вычесть из календарядни месяца, в которые «не можем»в платоновой пещере, где на братаприходится кусок пиэрквадрата.

Мексиканский романсеро

Кактус, пальма, агава.Солнце встает с Востока,улыбаясь лукаво,а приглядись — жестоко.

Испепеленные скалы,почва в мертвой коросте.Череп в его оскале!И в лучах его — кости!

С голой шеей, уродлив,на телеграфном насестестервятник — как иероглифпадали в буром тексте

автострады. Направопойдешь — там стоит агава.Она же — налево. Прямо —груда ржавого хлама.

Вечерний Мехико-Сити.Лень и слепая силав нем смешаны, как в сосуде.И жизнь течет, как текила.

Улицы, лица, фары.Каждый второй — усатый.На Авениде Реформы —масса бронзовых статуй.

Подле каждой, на кромкетротуара, с рукоюпротянутой — по мексиканкес грудным младенцем. Такою

фигурой — присохшим плачем —и увенчать бы на делепамятник Мексике. Впрочем,и под ним бы сидели.

Сад громоздит листву ине выдает нас зною.(Я не знал, что существую,пока ты была со мною.)

Площадь. Фонтан с рябоюнимфою. Скаты кровель.(Покуда я был с тобою,я видел все вещи в профиль.)

Райские кущи с адомголосов за спиною.(Кто был все время рядом,пока ты была со мною?)

Ночь с багровой луною,как сургуч на конверте.(Пока ты была со мною,я не боялся смерти.)

Вечерний Мехико-Сити.Большая любовь к вокалу.Бродячий оркестр в беседкегорланит «Гвадалахару».

Веселый Мехико-Сити.Точно картина в раме,но неизвестной кисти,он окружен горами.

Вечерний Мехико-Сити.Пляска веселых литеркока-колы. В зенитереет ангел-хранитель.

Здесь это связано с рискомбыть подстреленным сходу,сделаться обелискоми представлять Свободу.

Что-то внутри, похоже,сорвалось и раскололось.Произнося «О, Боже»,слышу собственный голос.

Так страницу мараешьради мелкого чуда.Так при этом взираешьна себя ниоткуда.

Это, Отче, издержкижанра (правильней — жара).Сдача медная с решкибезвозмездного дара.

Как несхоже с мольбою!Так, забыв рыболова,рыба рваной губоютщетно дергает слово.

Веселый Мехико-Сити.Жизнь течет, как текила.Вы в харчевне сидите.Официантка забыла

о вас и вашем омлете,заболтавшись с брюнетом.Впрочем, как все на свете.По крайней мере, на этом.

Ибо, смерти помимо,все, что имеет делос пространством, — все заменимо.И особенно тело.

И этот вам уготованжребий, как мясо с кровью.В нищей стране никто вамвслед не смотрит с любовью.

Стелющаяся пологогрунтовая дорога,как пыльная форма бреда,вас приводит в Ларедо.

С налитым кровью глазомвы осядете наземь,подломивши колени,точно бык на арене.

Жизнь бессмысленна. Илислишком длинна. Что в силеречь о нехватке смыслаоставляет — как числа

в календаре настенном.Что удобно растеньям,камню, светилам. Многимпредметам. Но не двуногим.

К Евгению