Читаем без скачивания «Много писать мне мешали бои…»: фронтовые записи 1941-1945 годов - А. Минаева

На фоне обычных искажений при переписывании (пропуск «темной ночью» в первой строфе в варианте Короля) и следствий недопонимания авторского текста (стих М. Исаковского «Все, что было загадано» трактуется в блокноте Белова как «Нечто было загадочно», обращают на себя внимание случаи устойчивого варьирования (фиксирующегося и в блокноте Белова, и в блокноте Короля). Так, строки М. Исаковского «На окошке на девичьем / Все горел огонек» и у Короля, и у Белова заменяются на сходные варианты, очевидно более соответствующие фольклорной поэтике: «на окошке у девочки все горел огонек» (блокнот Белова); «на окошачки у девушки все горел огонек» (блокнот Короля).

Совершенно непонятным для составителей блокнотов, а, наверно, и всех солдат, поющих эту песню, оказывается авторская характеристика душевного состояния бойца: «И просторно и радостно / На душе у бойца». С определением «просторно» массовый песенный тезаурус описаний душевных состояний и переживаний явно не справляется. В блокноте Белова возникает довольно гладкий (хотя не очень поэтический) вариант: «И приятно и радостно на душе у бойца»; в блокноте Короля прозрачная по смыслу и соответствующая традиции формула нарушает размер: «весело и радостно на душе у бойца». Характерно, что и у Короля, и у Белова (и, думаем, что почти всегда в живом исполнении) в последней строфе наречие в сравнительной степени «крепче» (у М. Исаковского) всегда заменяется на просто «крепко»: «И врага ненавистного / Крепче бьет паренек» (М. Исаковский) – «И врага ненавистного крепко бьет паренек» (в блокнотах).

В публикуемом материале есть лишь один вариант авторской песни, демонстрирующий высокую степень фольклоризации исходного текста. Эта песня из блокнота И.И. Короля (под названием «Кисет»), восходящая к песне «Девичья печальная» (другое название в публикациях «Рано-раненько») (1939), стихи А. Суркова, музыка М. Блантера. Мы не знаем, насколько популярна была эта песня в предвоенные годы, насколько часто она звучала в официальном исполнении (грампластинки, радио). Само стихотворение А. Суркова является попыткой стилизовать народную песню времен Гражданской войны.

Приведем сопоставительную таблицу с (фрагменты, подвергшиеся изменениям, выделены шрифтом; добавленные стихи – курсивом)

Текст А. Суркова

Собирала я хорошего в поход.

На кисете на добро, не на беду,

Серп и молот алым шелком по канве.

И уехал он, кручинушка моя,

Биться с белыми в далекие края.

Отгремела громом летняя страда,

Пастухи пригнали на зиму стада.

Только мне от дорогого моего

Ни ответа, ни привета – ничего.

Поздним вечером в студеном январе

Проскрипела подворотня во дворе.

Шелком шитый, кровью крашенный

кисет.

Я кручину никому не покажу ,

Темной ночью выйду в поле на межу.

Буду плакать, буду суженого звать,

Буду слезы на порошу проливать.

Я любви своей вовек не изменю,

Твой кисет, шелками шитый, сохраню.

По весне про кудри русые твои

Будут петь мне, одинокой, соловьи 32.

Текст из блокнота Короля

Рано раненко на зоре ледоход

провожала я любимого

в поход

на кисете на добро ли на

беду шила вышила я

Красную звезду . Шила вышила

удалой голове Темной ниткой

вышивала по койме .

И уехал он кручинушка моя

Бится с немцами в далекие

Края.

Отгримела всюду бурная гроза

и вернулис назиму стада

только от милого ни

ответа ни привета

ничего

Както раз в студеном

январе заскрипела подворотня

во дворе и привез мне из под

Киева сосед шитый шолком

кровю залитый кисет.

Я любви своей во век не

изменю Выйду в поле рано

на межу буду плакать буду

милого я звать

буду слезы

на дорогу проливать.

где поддет моя горячая

слеза, разцветут анютины

глаза я цветочек нежно бережно

сорву соловя весной из

рощи позову.

А как кончится проклятая

война неувижу и не встречу

я тебя

А весной про

кудри русые твои

будут одиноки солови

Эти вариации довольно существенно изменили первоначальный авторский текст. Во-первых, песня оказывается приуроченной к идущей сейчас войне («А как кончится проклятая война»). «Кручинушка» уезжает «бится с немцами», а не с белыми. «Царицын» заменяется на актуальный для Великой Отечественной войны «Киев»; героиня вышивает только «Красную звезду», а не звезду с серпом и молотом. Во-вторых, добавляются дополнительные стихи с мотивом прорастания слез цветами. В-третьих, лексическое варьирование подчинено характерной для фольклорного бытования адаптации авторского текста (правда, в случае А.Суркова – уже стилизованного под народную традицию). В нашем примере адаптация не только обусловлена спецификой устного бытования, но и отчетливо ориентирована на фольклорную поэтику. Авторская формула с лирическим значением «На добро, не на беду» заменяется на традиционную фольклорную формулу с семантикой судьбы: «на добро ли на беду». Образ конца лета с его приметами («Отгремела громом летняя страда, / Пастухи пригнали на зиму стада») лишается конкретности и обобщается: «Отгримела всюду бурная гроза / и вернулис назиму стада». Интересно, что меняется даже временная приуроченность «плача на меже»: «Темной ночью выйду в поле на межу» – «выйду в поле рано на межу». Обусловленная лирической ситуацией тайного горя формула «темной ночью выйду» трансформируется в традиционную для народной лирической песни формулу «выйду рано». Оставляя открытым вопрос, что происходит с авторскими текстами песен в процессе устного (и письменного) бытования, коснемся скорее не текстологической, а культурно-антропологической стороны дела: как модели жизни и человеческих отношений, представленные как в авторских, так и в фольклорных песнях, влияли на сознание людей, находящихся на фронте. Каким образом песенные модели соотносились с повседневной фронтовой жизнью на индивидуальном и на коллективном уровне?

Песенные модели в жизни фронтового сообщества

Экскурс 1. «Моя любимая»: измена в жизни и песенная топика. Один из главных источников и образцов для самодеятельной (в другой терминологической системе – «наивной») поэзии является массив популярных авторских песен советского времени. Способов обращения самодеятельных поэтов к этой традиции, возможно, столько же, сколько и поэтов. В нашем случае наиболее любопытным представляется механизм, предполагающий первоначальную мифологизацию модели, заложенной в популярной песне, а затем использующий изначальный текст как своего рода мифопоэтическую рамку с ее ритмико-интонационными и образно-стилистическими характеристиками. Интересно, что рамка эта не имеет жестких границ, одни песенные модели смешиваются с другими, накладываются и «налезают» друг на друга.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});