Читаем без скачивания Вернейские грачи - Анна Кальма

Засуха принесла ему часы, забытые в душевой. Он презрительно глянул на нее.

— Что ж, вы кажется, совсем сюда переселились, мадемуазель? Удивляюсь вашей сестре: как она допустила, чтоб вы стали красной? Да на ее месте я бы…

Засуха вспыхнула, глаза ее блеснули.

— Лучше не продолжайте, сэр, — сказала она твердо. — Вам это не принесет особой чести. И потом каждый в жизни выбирает то, что ему кажется лучшим…

— Давайте обменяемся адресами, Лисси, — говорил между тем Тэд, все еще держа теплую ручку. — Я буду вам писать.

— Адрес вы знаете, Тэд, — сказала Лисси. — Пишите сюда, в Гнездо. Мы с Засухой, то есть с мадемуазель Ивонн, — поправилась она, — будем здесь, покуда мы нужны. А потом я решила, что и здесь можно учиться, да еще много лучше, чем у Кассиньоль. И папа будет рад, я знаю, если я научусь чему-нибудь нужному в жизни.

— А мой адрес вот. — Тэд что-то быстро нацарапал авторучкой на бумажке и подал девочке.

Был там один только адрес или еще что-нибудь, мы не знаем. Знаем только, что Лисси, едва заглянув в бумажку, покраснела и поспешно сунула ее в карман.

Тэд стиснул ее руку.

— Прощайте, Лисси, — произнес он жалобно. У него защипало в носу. Что за черт, неужели он разревется? Этого еще не хватало! И Тэд решительно шагнул прочь от Лисси. Вот как должен поступать настоящий мужчина.

Но в это мгновение настоящий мужчина ни за что не смог бы оглянуться.

Предстояло еще одно грустное прощанье с Жюжю.

Жюжю временно спал в комнате Матери, и Тэд осторожно вошел туда. В комнате был уже полный порядок. Об этом позаботилась Засуха. Книги стояли на полках в строгом строю, бумаги сложены пачкой на столе. В чернильнице — свежие чернила, все карандаши отточены. Вернись сюда Марселина в любую минуту — все готово для жизни и работы.

Тэд огляделся. На кровати Матери, свернувшись клубком, мирно посапывал Жюжю. Разбудить его, чтобы попрощаться? Но тут мальчик увидел, что свесившаяся рука Жюжю крепко держит листок бумаги. Крупные, неровные строки покрывали страницу. Так вот почему Жюжю так крепко спал и не проснулся: он сочинял новую песню для завтрашнего дня!

Тэд снова вынул из кармана ручку. Много вырванных из тетради страниц валялось на постели. Он взял одну и на чистой стороне старательно вывел по-французски: «До свидания, хороший мой Жюжю. Всегда твой друг Тэд Маллори». И положил листок на подушку, у самой щеки спящего.

В ТУРЬЕЙ ДОЛИНЕ

Ночью облака пришли ночевать в Турью долину. Белые сырые полотнища завесили все закоулки и прогалины, повисли, зацепившись за деревья и кусты, крохотными каплями осели на палатках, на лицах, на траве. Одеяла, спальные мешки, попоны — все стало волглым, тяжелым, не в подъем. Голоса звучали глухо, невнятно.

Исчезло все. Ни костров, ни машин, ни людей, только туман, наливший всю долину, как глубокую миску, до самых краев молочным киселем.

Некоторые автомобили, стоявшие на площадке, попробовали включить фары. Куда там! Огни даже не пробивали тумана. Кое-кто из проснувшихся отваживался пойти к реке или пробраться к машинам. Он делал несколько шагов и тотчас же натыкался или наступал на что-нибудь живое, испуганно извинялся, тут же поворачивал обратно, но найти свою стоянку ему удавалось только с большим трудом.

В палатках Гнезда, где ночевали девочки с Лолотой и мальчики с Тореадором, чуть свет все уже проснулись и взволнованно переговаривались. А что, если облака так и застрянут в долине? А что, как не рассеется туман? Ведь это все может сорвать! Те, кто приезжает, не смогут найти долину, заблудятся. Да и какое может быть собрание, когда человек, протянув собственную руку, уже чуть видит ее сквозь туман.

Рамо и Лолота, оба уроженцы здешних мест, утешали:

— Это все до солнышка! Вот увидите, встанет солнце, съест все облака, выпьет всю влагу.

Они были правы. Сначала у всех были словно туго-натуго забинтованы глаза. Но вдруг люди почувствовали, что их глазные повязки стали менее тугими, что они будто бы редеют, облегчаются. Слой за слоем невидимые руки разматывали бинт. Вот точно забрезжил где-то свет. Сильнее, еще сильнее… Три, а может быть, две марлевые повязки остались на глазах. Вот уже осталась только одна.

И вдруг золотым, зеленым, синим брызнул свет, хлынул в глаза, и вся долина заиграла, заискрилась, задвигалась перед волшебно прозревшими людьми. Каждый звук теперь стал отчетливым, точно камешек в прозрачном ручье.

Но, едва прозрев, едва оглядевшись, люди увидели то, что было скрыто туманом: на шоссе, у самого въезда в долину, стояло несколько джипов с полицейскими и две легковые машины полицейского начальства.

— Эге, вот и коровы прибыли! — закричал мальчишеский голос, беспечный и дерзкий. — Только их и не хватало! Значит, теперь все в сборе!

— Небось порцию слезоточивых привезли? — подхватил второй. — Вон, вон сколько салатных корзинок!

Защелкали дверцы, и полицейские тяжело спрыгнули на асфальт. Начальство, выйдя из машин и поглядывая в сторону долины, о чем-то совещалось. На крыльях автомобилей подрагивали длинные антенны, точно усики насекомых, которые осторожно принюхивались к чему-то. Полицейские рассыпались и поодиночке незаметно начали продвигаться к машинам и к скалам в глубине долины. Люди, насупившись, разглядывали их, и под сотнями этих настороженных и неприязненных глаз полицейские чувствовали себя беспокойно и неловко.

Солнце осветило живой многолюдный пестрый лагерь, раскинувшийся привольно и широко. С первого взгляда никто не смог бы определить, что здесь такое: привал переселенцев, горный поселок геологов или золотоискателей или, быть может, просто ярмарка, где торговцы еще не успели разложить, раскинуть свои товары. Праздничны, искристы были краски: свежо желтело дерево скамеек и щитов, легкая голубизна и прозрачность реяла в самом воздухе; кумачовые плакаты, и лозунги, и трехцветные флаги, свисающие с острых ребер скал, еще прибавляли свой горячий, радостный тон к великолепию этого утра.

Но стоило вчитаться в слова плакатов и лозунгов, требовательные, гневные, говорящие о нужде народа, о воле народа, о возмущении народа, стоило вглядеться попристальней в лица тех, кто был уже здесь, или тех, кто только еще приходил в Турью долину, как всякому становилось ясно: не на веселый летний пикник собирались сюда люди. Суровость лежала на лицах. Даже дети не затевали шумных игр, будто понимая настроение взрослых. Кругом все точно насупилось, все шло вразрез и с бьющей в глаза радугой красок и с расцветающим все пышнее лазурным днем.

Все больше и больше появлялось машин, мотоциклов, экипажей. Они уже не умещались на отведенной для них площадке и, как большие, неуклюжие животные, тыкались в разные стороны, ища себе удобного пристанища. Гудели сигналы. Машины выстраивались теперь уже по краям шоссе или съезжали по долине вниз и занимали новые площадки. К счастью, в Турьей долине хватало места для всех.

Приехало два автобуса из Сонора: один привез студентов, другой — преподавателей университета. С гор спустилась делегация пастухов: все с темными, точно дублеными, лицами, с длинными резными посохами, в толстых мохнатых плащах и куртках, какие носили, наверное, еще библейские пастухи. Пришла целая группа плетельщиц стульев, они несли с собой плакат: «Жатва и сенокос нуждаются в мире больше, чем в солнце».

На мотоциклах приехали инвалиды войны. Некоторые с трудом выбирались из своих колясок, им помогали жены и дети. Особенно один, высокий, совсем седой, в черных очках, загораживающих глаза, с пустым правым рукавом, засунутым в карман старой военной куртки, останавливал на себе внимание. Он приехал, видимо, издалека, очень устал. Лицо его было иссиня-бледно, лоб в мелких белых шрамах. За рулем его мотоцикла сидела молодая женщина. Она помогла ему выбраться из коляски и осторожно повела к скамейкам, что-то оживленно объясняя ему по дороге. Он слушал, чуть наклонив к ней голову, и в его черных очках отражалось солнце.

Осунувшаяся за ночь, бледная Франсуаза привела целую колонну женщин из Заречья. «Мы не отдадим войне наших детей!», «Долой тех, кто хочет войны!» — было написано на их плакатах. Рядом, ухватясь за юбки матерей, шагали дети. Среди них была и знакомая нам девочка в линялом ситцевом платье. Лицо у нее было гордое и очень взрослое: маленькая женщина, уже узнавшая, почем фунт лиха.

Дети с любопытством озирались по сторонам. Особенный интерес вызывали в них грачи. За Витамин тотчас же увязался целый хвост маленьких почитателей и зевак.

Каждая машина, каждый человек, направляющиеся в Турью долину, проходили сквозь строй полицейских глаз. Номера машин тотчас же попадали в блокноты полиции. Незаметно, но неуклонно цепь полицейских подвигалась по долине к тому месту, где высилась скала, как бы самой природой приспособленная, чтобы служить трибуной.